Поэтому мы должны сделать наши предложения особенно привлекательными для рядового инвестора…
Я включилась в деловой разговор, и дурнота понемногу прошла. Меликханов расхаживал по кабинету, энергично жестикулируя и расписывая перспективы дальнейшего роста банка и всех его сотрудников, включая меня. Понятно — хочет произвести впечатление на персонал, начинает психологическую обработку, действует давно известным, проверенным методом кнута и пряника… но почему он начал с меня, с рядового работника?
— Я ознакомился с вашим досье, — сообщил он, как будто отвечая на мой невысказанный вопрос. — Оно произвело на меня впечатление. Вы — очень перспективный работник, и ваш потенциал далеко не полностью использован. Должен сказать, я возлагаю на вас большие надежды…
Интересно, он просто вешает мне лапшу на уши? Или действительно хочет продвигать по службе? Например, назначить меня на место Ларисы Ивановны… вот это будет номер! Хотя, конечно, это маловероятно. Скорее всего, решил просто прощупать почву и заручиться на всякий случай поддержкой персонала…
Громко рассуждая о моих перспективах и расхаживая по кабинету, Меликханов приблизился ко мне.
Я почувствовала исходящий от него запах.
Конечно, он пользовался дорогой и модной мужской туалетной водой, но через благородный аромат этого парфюма, через тонкий запах элитного табака пробивался еще какой-то едва различимый запах. Запах подавленной, глубоко упрятанной агрессии и, как ни странно, запах неуверенности. Запах плохо скрытого страха…
И тут мне стало совсем плохо.
В висках застучали тысячи маленьких молоточков, во рту пересохло, и появился привкус ржавого металла и отвратительной горечи, перед глазами замелькали разноцветные пятна.
И еще мне показалось, будто я слышу хруст битого стекла и кирпичной крошки — тот самый звук, который преследовал меня в повторяющихся ночных кошмарах.
Еще немного — и я просто потеряла бы сознание.
Но в это мгновение на столе шефа зазвонил телефон.
Он отошел от меня, снял трубку и заговорил.
Мне сразу стало легче, сжимавший виски обруч распался, я смогла вздохнуть полной грудью.
Меликханов прикрыл трубку ладонью, поднял на меня глаза и одними губами произнес:
— Можете идти, вы свободны!
Я молча кивнула, выбралась из кресла и стрелой вылетела из его кабинета.
В приемной остановилась, прислонившись к стене и глотая воздух открытым ртом.
— Женечка, что с вами? — участливо проговорила Лидия Петровна, приподнявшись из-за своего стола.
Я вспомнила, что у сотрудников нашего банка есть примета: если Лидия Петровна выражает кому-то сочувствие, значит, скоро этот человек вылетит с работы…
Однако сейчас меня не волновали никакие, самые скверные приметы, я не думала даже об увольнении. Я с трудом прошептала:
— Воды!
Лидия Петровна бросилась к стойке с кулером, налила мне воды в одноразовый стаканчик, заботливо подала мне и спросила, покосившись на дверь кабинета:
— Что, совсем зверь? Увольняет, да?
— Вроде нет… — пробормотала я, жадно выпив половину стакана, — может быть, даже повысит…
— Вот как? — Лидия Петровна поскучнела и вернулась за свой стол. — Стаканчик бросьте в мусорницу…
Не знаю, как я дожила до конца рабочего дня.
Впрочем, работа отвлекает от самых дурацких мыслей и действует лучше любого успокоительного. Работа помогает преодолеть депрессию, справиться с проблемами и забыть о существовании нервной системы. Как только я вернулась от нового шефа, в моем кабинете возникла Лариса Ивановна и потребовала отчет по эффективным показателям четырех самых крупных клиентов. Хотя на ее лице было написано, что эти показатели интересуют ее не больше, чем прошлогодний снег или урожай зерновых в северных провинциях Китая, а пришла она исключительно для того, чтобы выведать, о чем я разговаривала с Меликхановым. Тем не менее до прямых вопросов она не унизилась, а я сделала вид, что ничего не понимаю, и пообещала подготовить отчет по клиентам к обеду. Так что Лариса ушла несолоно хлебавши, а я засела за компьютер.
К обеду сделать отчет не удалось, потому что Лена Андросова потеряла нужный файл, потом завис компьютер, затем мне позвонил Моржов из фирмы «Импульс» и потребовал срочно представить ему сводные данные по доходам за прошлый квартал — в общем, все было как обычно, и когда я наконец закончила отчет, часы показывали уже без десяти шесть.
Я послала отчет на электронный адрес Ларисы Ивановны, облегченно вздохнула и только тогда вспомнила, что у меня с самого утра ни крошки не было во рту.
Тем не менее есть не очень хотелось. Я помассировала виски, перевела дыхание и навела порядок у себя на столе — в конце концов, если примета не обманывает и меня скоро уволят, нельзя оставлять своему преемнику такой беспорядок.
Наконец я вышла из здания банка и огляделась.
Наш банк находится на перекрестке оживленной Пушкарской улицы и тихого Карабасова переулка. По поводу названия этого переулка не шутил только ленивый, и нашего управляющего Антона Степановича за глаза называли то Карабасом Степановичем, то Антоном Карабасовичем, а то и вовсе Карабасом-Барабасом.
Обычно возле банка почти безлюдно, сейчас же кроме меня на углу вовсе не было ни души.
Впрочем, я ошиблась — одна живая душа здесь все-таки была: со стороны Филимоновского сквера по Карабасову переулку шел очень живописный бомж. Заросший до самых глаз густой черной бородой, одетый в грязный, продранный на локтях пиджак, из-под которого выглядывала полосатая тельняшка, он медленно брел навстречу мне, шаркая по тротуару стоптанными башмаками примерно сорок шестого размера, из тех, которые в народе называют говнодавами. В руке у него ритмично раскачивалась авоська, набитая пустыми бутылками, которые брякали на каждом шагу. Для довершения образа лицо бомжа украшали черные очки без одной дужки, а на мятом лацкане пиджака болталось что-то вроде медали. Когда расстояние между нами сократилось до нескольких шагов, я разглядела, что это — памятный знак «Сто лет воронежскому областному музею орнитологии».
Этот колоритный персонаж совершенно не вязался с парадным и представительным входом в наш банк. Боковым зрением я заметила, что за стеклянной банковской дверью возник дежурный охранник — не Вася, другой, помоложе. Он явно колебался — не следует ли выйти и шугануть бомжа, но передумал, побоявшись испачкаться об него, да и бомж вот-вот должен был пройти мимо.
И в эту минуту дверь банка открылась и оттуда вышел наш новый начальник Меликханов.
Илья Артурович на мгновение задержался на пороге, огляделся по сторонам и направился к своей черной «Ауди».
Все дальнейшее заняло считаные секунды.
Бомжа, который до этого мгновения едва плелся, нога за ногу, словно подменили. Он резко изменил траекторию своего движения, бросился наперерез Меликханову и схватил его за плечо. Меликханов попытался вырваться, но бомж сжимал его плечо, будто клещами. Я смотрела на происходящее, превратившись в статую.
Бомж склонился к Меликханову, потянулся губами к его уху и что-то едва слышно проговорил.
Лицо Ильи Артуровича посерело. Он отшатнулся, уставился на странного бомжа округлившимися глазами…
Из дверей банка, громко топая, выбегал охранник.
Однако бомж уже отпустил Меликханова, бросил свою авоську и помчался в сторону сквера с неожиданной прытью. Охранник споткнулся о брошенную бомжом авоську, покачнулся и рухнул на тротуар, вытянувшись на нем во весь рост. При этом пустые бутылки издали громкий дребезжащий звук, и мне показалось, что это охранник со звоном разбился на тысячу осколков.
Меликханов отступил к дверям банка, провожая бомжа взглядом. Отступая, Илья Артурович оказался рядом со мной.
И я снова почувствовала ароматы дорогого мужского парфюма, хорошего табака, теперь к ним примешался еще запах ирландского виски… но на этот раз все эти ароматы перекрывал, заглушал, сметал, как горная лавина, запах страха, запах безумия, запах паники…
И опять мне стало плохо от этого запаха. Опять у меня застучали в висках молоточки, поплыли перед глазами радужные пятна, затряслись руки…
Только на этот раз я не сидела в удобном, мягком кресле, а стояла на улице, на глазах равнодушных людей.
Перед которыми мне совершенно не хотелось демонстрировать свою слабость.
Я прислонилась к стене, сосчитала до двадцати, пытаясь взять себя в руки.
И мне это, кажется, удалось.
Охранник наконец поднялся с тротуара и крутил головой, пытаясь определить местоположение беглеца, однако того и след простыл. Тогда он отряхнулся, как собака, и засеменил к Меликханову. Остановившись перед начальником, как побитый пес, он искательно заглянул тому в глаза и проблеял:
— Вы, того… не зашиблись? Вас, может быть, до машины проводить? Вам, может, пиджачок почистить? — и уже потянулся к плечу Ильи Артуровича, вытащив из кармана носовой платок и собираясь оттереть следы прикосновения грязной лапы бомжа.
— Убери руки! — рявкнул на него Меликханов и зашагал к своей машине.
Я не могу ездить в метро. Особенно в часы пик. Дело не в том, что я боюсь замкнутого пространства или чувствую давящие на меня тысячи тонн земли и камня, нависшие над головой. Нет, дело совсем не в этом. Никакими силами я не могу заставить себя войти в битком набитый вагон, где со всех сторон тебя окружают чужие, незнакомые люди. Я буквально кожей чувствую излучаемую ими агрессию, враждебность. Мне кажется, все они меня ненавидят, иногда я перехватываю полные ненависти взгляды.
Умом я понимаю, что все это — плод моего больного воображения, что на самом деле всем этим людям нет до меня ровно никакого дела, что они погружены в собственные мысли, в собственные проблемы, но легче мне от этого не становится. Для того чтобы чувствовать себя комфортно, мне нужно собственное пространство, принадлежащее только мне, мне одной.
Пустое пространство, на которое никто не покушается. Пусть даже совсем небольшое, но мое собственное пространство.
Где-то я читала о том, что для любого животного, особенно хищника, существуют два критических расстояния: если нарушить первую границу, приблизиться к нему, допустим, на двадцать метров — хищник предпочтет убежать, так сказать, от греха подальше. Но если он не успел или не смог убежать, например, не заметил тебя вовремя, а ты подойдешь еще ближе, преодолеешь вторую границу — скажем, приблизишься к нему на пять метров, — он нападет. Потому что считает, что убегать уже поздно, а ты представляешь для него опасность.
Я, безусловно, не хищник, и когда меня окружают посторонние люди — не нападаю ни на кого, а просто впадаю в панику.
Сердце у меня колотится, на лбу выступает холодный пот, и кажется, еще немного — и мне придет конец. Однако не приходит. Потому что на работу я езжу на метро — больше не на чем. Стало быть, пришлось научиться преодолевать свою фобию. О том, что у меня фобия, я догадалась еще в старших классах школы. Но никому об этом не рассказывала, как-то не представлялось случая. На самом деле это никому не интересно, я точно знаю.
За все время моей учебы и трудовой деятельности, то есть за десять лет поездок в метро, я не смогла совладать с собой всего три раза — однажды упала в обморок, второй раз меня затрясло и пришлось сжать зубы, прокусив язык до крови. А в третий раз я просто расшвыряла пассажиров и выскочила из вагона, на перроне сразу стало легче.
Все три происшествия случились из-за того, что я почувствовала запах. Как думаете, чем люди пахнут в метро? Парфюмерией, потом, съеденным наверху хот-догом… Иногда кошками… Один раз меня притиснуло к бомжихе, воняющей помойкой… Я вытерпела — деться-то некуда.
Но в те три раза, когда я не смогла совладать с собой, я чувствовала запах очень сложный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Я включилась в деловой разговор, и дурнота понемногу прошла. Меликханов расхаживал по кабинету, энергично жестикулируя и расписывая перспективы дальнейшего роста банка и всех его сотрудников, включая меня. Понятно — хочет произвести впечатление на персонал, начинает психологическую обработку, действует давно известным, проверенным методом кнута и пряника… но почему он начал с меня, с рядового работника?
— Я ознакомился с вашим досье, — сообщил он, как будто отвечая на мой невысказанный вопрос. — Оно произвело на меня впечатление. Вы — очень перспективный работник, и ваш потенциал далеко не полностью использован. Должен сказать, я возлагаю на вас большие надежды…
Интересно, он просто вешает мне лапшу на уши? Или действительно хочет продвигать по службе? Например, назначить меня на место Ларисы Ивановны… вот это будет номер! Хотя, конечно, это маловероятно. Скорее всего, решил просто прощупать почву и заручиться на всякий случай поддержкой персонала…
Громко рассуждая о моих перспективах и расхаживая по кабинету, Меликханов приблизился ко мне.
Я почувствовала исходящий от него запах.
Конечно, он пользовался дорогой и модной мужской туалетной водой, но через благородный аромат этого парфюма, через тонкий запах элитного табака пробивался еще какой-то едва различимый запах. Запах подавленной, глубоко упрятанной агрессии и, как ни странно, запах неуверенности. Запах плохо скрытого страха…
И тут мне стало совсем плохо.
В висках застучали тысячи маленьких молоточков, во рту пересохло, и появился привкус ржавого металла и отвратительной горечи, перед глазами замелькали разноцветные пятна.
И еще мне показалось, будто я слышу хруст битого стекла и кирпичной крошки — тот самый звук, который преследовал меня в повторяющихся ночных кошмарах.
Еще немного — и я просто потеряла бы сознание.
Но в это мгновение на столе шефа зазвонил телефон.
Он отошел от меня, снял трубку и заговорил.
Мне сразу стало легче, сжимавший виски обруч распался, я смогла вздохнуть полной грудью.
Меликханов прикрыл трубку ладонью, поднял на меня глаза и одними губами произнес:
— Можете идти, вы свободны!
Я молча кивнула, выбралась из кресла и стрелой вылетела из его кабинета.
В приемной остановилась, прислонившись к стене и глотая воздух открытым ртом.
— Женечка, что с вами? — участливо проговорила Лидия Петровна, приподнявшись из-за своего стола.
Я вспомнила, что у сотрудников нашего банка есть примета: если Лидия Петровна выражает кому-то сочувствие, значит, скоро этот человек вылетит с работы…
Однако сейчас меня не волновали никакие, самые скверные приметы, я не думала даже об увольнении. Я с трудом прошептала:
— Воды!
Лидия Петровна бросилась к стойке с кулером, налила мне воды в одноразовый стаканчик, заботливо подала мне и спросила, покосившись на дверь кабинета:
— Что, совсем зверь? Увольняет, да?
— Вроде нет… — пробормотала я, жадно выпив половину стакана, — может быть, даже повысит…
— Вот как? — Лидия Петровна поскучнела и вернулась за свой стол. — Стаканчик бросьте в мусорницу…
Не знаю, как я дожила до конца рабочего дня.
Впрочем, работа отвлекает от самых дурацких мыслей и действует лучше любого успокоительного. Работа помогает преодолеть депрессию, справиться с проблемами и забыть о существовании нервной системы. Как только я вернулась от нового шефа, в моем кабинете возникла Лариса Ивановна и потребовала отчет по эффективным показателям четырех самых крупных клиентов. Хотя на ее лице было написано, что эти показатели интересуют ее не больше, чем прошлогодний снег или урожай зерновых в северных провинциях Китая, а пришла она исключительно для того, чтобы выведать, о чем я разговаривала с Меликхановым. Тем не менее до прямых вопросов она не унизилась, а я сделала вид, что ничего не понимаю, и пообещала подготовить отчет по клиентам к обеду. Так что Лариса ушла несолоно хлебавши, а я засела за компьютер.
К обеду сделать отчет не удалось, потому что Лена Андросова потеряла нужный файл, потом завис компьютер, затем мне позвонил Моржов из фирмы «Импульс» и потребовал срочно представить ему сводные данные по доходам за прошлый квартал — в общем, все было как обычно, и когда я наконец закончила отчет, часы показывали уже без десяти шесть.
Я послала отчет на электронный адрес Ларисы Ивановны, облегченно вздохнула и только тогда вспомнила, что у меня с самого утра ни крошки не было во рту.
Тем не менее есть не очень хотелось. Я помассировала виски, перевела дыхание и навела порядок у себя на столе — в конце концов, если примета не обманывает и меня скоро уволят, нельзя оставлять своему преемнику такой беспорядок.
Наконец я вышла из здания банка и огляделась.
Наш банк находится на перекрестке оживленной Пушкарской улицы и тихого Карабасова переулка. По поводу названия этого переулка не шутил только ленивый, и нашего управляющего Антона Степановича за глаза называли то Карабасом Степановичем, то Антоном Карабасовичем, а то и вовсе Карабасом-Барабасом.
Обычно возле банка почти безлюдно, сейчас же кроме меня на углу вовсе не было ни души.
Впрочем, я ошиблась — одна живая душа здесь все-таки была: со стороны Филимоновского сквера по Карабасову переулку шел очень живописный бомж. Заросший до самых глаз густой черной бородой, одетый в грязный, продранный на локтях пиджак, из-под которого выглядывала полосатая тельняшка, он медленно брел навстречу мне, шаркая по тротуару стоптанными башмаками примерно сорок шестого размера, из тех, которые в народе называют говнодавами. В руке у него ритмично раскачивалась авоська, набитая пустыми бутылками, которые брякали на каждом шагу. Для довершения образа лицо бомжа украшали черные очки без одной дужки, а на мятом лацкане пиджака болталось что-то вроде медали. Когда расстояние между нами сократилось до нескольких шагов, я разглядела, что это — памятный знак «Сто лет воронежскому областному музею орнитологии».
Этот колоритный персонаж совершенно не вязался с парадным и представительным входом в наш банк. Боковым зрением я заметила, что за стеклянной банковской дверью возник дежурный охранник — не Вася, другой, помоложе. Он явно колебался — не следует ли выйти и шугануть бомжа, но передумал, побоявшись испачкаться об него, да и бомж вот-вот должен был пройти мимо.
И в эту минуту дверь банка открылась и оттуда вышел наш новый начальник Меликханов.
Илья Артурович на мгновение задержался на пороге, огляделся по сторонам и направился к своей черной «Ауди».
Все дальнейшее заняло считаные секунды.
Бомжа, который до этого мгновения едва плелся, нога за ногу, словно подменили. Он резко изменил траекторию своего движения, бросился наперерез Меликханову и схватил его за плечо. Меликханов попытался вырваться, но бомж сжимал его плечо, будто клещами. Я смотрела на происходящее, превратившись в статую.
Бомж склонился к Меликханову, потянулся губами к его уху и что-то едва слышно проговорил.
Лицо Ильи Артуровича посерело. Он отшатнулся, уставился на странного бомжа округлившимися глазами…
Из дверей банка, громко топая, выбегал охранник.
Однако бомж уже отпустил Меликханова, бросил свою авоську и помчался в сторону сквера с неожиданной прытью. Охранник споткнулся о брошенную бомжом авоську, покачнулся и рухнул на тротуар, вытянувшись на нем во весь рост. При этом пустые бутылки издали громкий дребезжащий звук, и мне показалось, что это охранник со звоном разбился на тысячу осколков.
Меликханов отступил к дверям банка, провожая бомжа взглядом. Отступая, Илья Артурович оказался рядом со мной.
И я снова почувствовала ароматы дорогого мужского парфюма, хорошего табака, теперь к ним примешался еще запах ирландского виски… но на этот раз все эти ароматы перекрывал, заглушал, сметал, как горная лавина, запах страха, запах безумия, запах паники…
И опять мне стало плохо от этого запаха. Опять у меня застучали в висках молоточки, поплыли перед глазами радужные пятна, затряслись руки…
Только на этот раз я не сидела в удобном, мягком кресле, а стояла на улице, на глазах равнодушных людей.
Перед которыми мне совершенно не хотелось демонстрировать свою слабость.
Я прислонилась к стене, сосчитала до двадцати, пытаясь взять себя в руки.
И мне это, кажется, удалось.
Охранник наконец поднялся с тротуара и крутил головой, пытаясь определить местоположение беглеца, однако того и след простыл. Тогда он отряхнулся, как собака, и засеменил к Меликханову. Остановившись перед начальником, как побитый пес, он искательно заглянул тому в глаза и проблеял:
— Вы, того… не зашиблись? Вас, может быть, до машины проводить? Вам, может, пиджачок почистить? — и уже потянулся к плечу Ильи Артуровича, вытащив из кармана носовой платок и собираясь оттереть следы прикосновения грязной лапы бомжа.
— Убери руки! — рявкнул на него Меликханов и зашагал к своей машине.
Я не могу ездить в метро. Особенно в часы пик. Дело не в том, что я боюсь замкнутого пространства или чувствую давящие на меня тысячи тонн земли и камня, нависшие над головой. Нет, дело совсем не в этом. Никакими силами я не могу заставить себя войти в битком набитый вагон, где со всех сторон тебя окружают чужие, незнакомые люди. Я буквально кожей чувствую излучаемую ими агрессию, враждебность. Мне кажется, все они меня ненавидят, иногда я перехватываю полные ненависти взгляды.
Умом я понимаю, что все это — плод моего больного воображения, что на самом деле всем этим людям нет до меня ровно никакого дела, что они погружены в собственные мысли, в собственные проблемы, но легче мне от этого не становится. Для того чтобы чувствовать себя комфортно, мне нужно собственное пространство, принадлежащее только мне, мне одной.
Пустое пространство, на которое никто не покушается. Пусть даже совсем небольшое, но мое собственное пространство.
Где-то я читала о том, что для любого животного, особенно хищника, существуют два критических расстояния: если нарушить первую границу, приблизиться к нему, допустим, на двадцать метров — хищник предпочтет убежать, так сказать, от греха подальше. Но если он не успел или не смог убежать, например, не заметил тебя вовремя, а ты подойдешь еще ближе, преодолеешь вторую границу — скажем, приблизишься к нему на пять метров, — он нападет. Потому что считает, что убегать уже поздно, а ты представляешь для него опасность.
Я, безусловно, не хищник, и когда меня окружают посторонние люди — не нападаю ни на кого, а просто впадаю в панику.
Сердце у меня колотится, на лбу выступает холодный пот, и кажется, еще немного — и мне придет конец. Однако не приходит. Потому что на работу я езжу на метро — больше не на чем. Стало быть, пришлось научиться преодолевать свою фобию. О том, что у меня фобия, я догадалась еще в старших классах школы. Но никому об этом не рассказывала, как-то не представлялось случая. На самом деле это никому не интересно, я точно знаю.
За все время моей учебы и трудовой деятельности, то есть за десять лет поездок в метро, я не смогла совладать с собой всего три раза — однажды упала в обморок, второй раз меня затрясло и пришлось сжать зубы, прокусив язык до крови. А в третий раз я просто расшвыряла пассажиров и выскочила из вагона, на перроне сразу стало легче.
Все три происшествия случились из-за того, что я почувствовала запах. Как думаете, чем люди пахнут в метро? Парфюмерией, потом, съеденным наверху хот-догом… Иногда кошками… Один раз меня притиснуло к бомжихе, воняющей помойкой… Я вытерпела — деться-то некуда.
Но в те три раза, когда я не смогла совладать с собой, я чувствовала запах очень сложный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41