На глазах у всех, кто находился в лодке, на корабле и на земле, он свернул веревку и с размаху швырнул ее точно к ногам Седрика Оуэна.
– Вам следует знать, что у нас здесь была эпидемия оспы, – сказал он громко, чтобы все его услышали. – Она закончилась, но прежде Господь забрал к себе половину мужчин, женщин и детей города. Поэтому мы опасаемся чужестранцев, которые могут привезти к нам что-нибудь подобное. Может ли ваш знаменитый врач поклясться именем Господа, что вы не принесете нам никакой болезни?
Священник обращался к де Агилару, но его глаза, остановившиеся на Оуэне, метали сердитые молнии, словно оспа держала его сознание в плену.
Неожиданный вопль, раздавшийся в голове Оуэна, был таким пронзительным, какого он еще никогда не слышал. Пытаясь унять его, он посмотрел мимо священника в черном одеянии на двух туземцев, стоявших позади…
…и оцепенел, потому что внезапно утратил способность двигаться.
Мужчины, сопровождавшие священника, были одеты очень просто, в самые обычные штаны и куртки из неотбеленного хлопка; оба гладко выбриты, с широкоскулыми лицами, большими глазами и густыми волосами до плеч. Тот, что слева, гладил пальцами маленький деревянный крест, висевший у него на груди, и без особого интереса посматривал на «Аврору» и ее команду.
Другой же не сводил глаз с Седрика Оуэна – и тому показалось, что его взгляд проник сквозь него и достиг голубого камня.
Никогда до сих пор Оуэн не чувствовал себя так, словно ого вдруг выставили напоказ. Резкий, холодный ветер жалил так, будто с него сорвали всю одежду, а вместе с ней и половину кожи.
В это бесконечное, парализовавшее его мгновение Оуэн неожиданно сообразил, что в отличие от своего товарища этот туземец выглядит и держится как воин. Широкий зигзагообразный шрам шел через всю левую щеку и казался искусственным. Глядя Оуэну в глаза, воин коснулся шрама двумя пальцами и отвернулся.
И тут же пронзительный вопль, оглушавший Оуэна, стих. Он снова был в состоянии слышать окружающий мир и слова священника:
– Сеньор Оуэн? Вы врач, а также астролог. Вы можете поклясться именем Господа, что ваш корабль не принес нам никакой болезни?
Священник отбрасывал такую тень, словно был громадной горой. Глядя на него и его могучее тело и понимая, какую опасность он собой представляет, Оуэн сразу забыл о том, как один-единственный взгляд туземца со шрамом сначала раздел его догола, а потом снова вернул ему одежду.
Они ждали его ответа.
– Нет, – проговорил Седрик Оуэн. – Я не могу ничего гарантировать и уж, вне всякого сомнения, не стану клясться именем Господа. Я могу лишь сказать, что провел с этими людьми два месяца в море, и за это время мне пришлось иметь дело лишь с обычными желудочными расстройствами и вывихнутым плечом, когда матрос слишком долго держался за трос. Еще я могу сообщить вам, что мы заходили в Панаму, чтобы взять на борт еду и воду, а также местного юношу, который решил посвятить свою жизнь морю. Мне представляется, что, если бы на борту нашего корабля была какая-нибудь болезнь, он бы ею заразился, и так же точно, если бы он принес болезнь к нам, мы бы уже заболели. Ввиду всего этого я могу дать любую клятву, какая вас устроит, в том, что не видел никаких признаков, указывающих на наличие болезни, но не более того. Если вы хотите, чтобы мы снова вышли в море, несмотря на то что наши трюмы заполнены ружьями и порохом, свинцом и сталью, вы можете так нам и сказать. Я уверен, что подданные короля Филиппа в Кампече с радостью нас примут.
Он не собирался говорить ничего подобного, слова срывались с его губ, и он слышал их одновременно со всеми остальными и с таким же удивлением.
Фернандес де Агилар метнул в него изумленный взгляд, который тут же стал задумчивым, когда священник склонил голову, будто бы в молитве, а потом проговорил:
– Прекрасно сказано, англичанин. Если бы вы поклялись именем Господа, что ваши люди совершенно здоровы и не несут в себе никакой заразы, я бы приказал вас пристрелить, а ваш корабль сжечь в открытом море. Пристань тоже была бы уничтожена – именно так мы поступили с предыдущей, через которую к нам пришла болезнь.
– И совершенно напрасно, – заметил Оуэн. – Вы стоите достаточно близко к дону Фернандесу, чтобы стать источником болезни, если бы он был болен. Вы вернулись бы к своему народу, распространяя болезнь повсюду, куда ступила бы ваша нога.
– Только я бы не вернулся к своему народу. Мой служитель, Диего… – священник махнул рукой в сторону воина со шрамом, – получил приказ перерезать мне горло, а потом и свое собственное. Доминго… – он показал пальцем на другого, более сдержанного служителя, – вышел бы в море, он выбрал именно такую смерть. После нашей смерти воины, стоящие во втором ряду, подожгли бы огненными стрелами ваш корабль. Ни один сын не станет охотно убивать своего отца, но они бы выполнили мой приказ, и я в это верю.
Оуэн заметил, как напрягся Фернандес де Агилар.
– Эти люди считают вас своим отцом? – спросил он.
Лицо Гонсалеса Кальдерона оставалось непроницаемым.
– Я считаю себя их отцом во имя Бога, – ответил он. – Я уверен, что, если я скажу им, что вы не принесли с собой болезнь, а пришли с дарами и знанием, которое поможет нам восстановить потерянное, они позволят вам высадиться на берег. Дальнейшее в руках Бога. Я могу гарантировать вашу безопасность не больше, чем доктор гарантировал здоровье ваших людей.
ГЛАВА 11
Колледж Бидз, Кембридж
Июнь 2007 года
Единственная ветка лилий, оставшаяся после свадьбы, стояла в комнате Кита, на низком столе из ясеня.
Благодаря мастерству архитектора тюдоровских времен примерно половина комнаты нависала над рекой Кем. Окна с трех сторон впускали внутрь яркое летнее солнце, внизу катила свои зеленые воды река. В открытое окно вливался запах почти неподвижной воды, который смешивался с мимолетными ароматами цветов, принесенных друзьями по случаю возвращению Кита домой из больницы и расставленных по всей комнате.
Поскольку они были его друзьями, им хватило такта не присутствовать при том, как он вернулся, с помощью Стеллы выбрался из машины «скорой помощи», опираясь на две палки, и поднялся вместе с ней по лестнице в большое, светлое пространство, которое называл своим домом.
Кит стоял, слегка покачиваясь, около стола с цветами, но смотрел на реку, текущую внизу; движение серо-зеленой воды было еле заметно, а мерцающий над ней воздух и диковинная игра света на стекле создавали впечатление, будто та часть комнаты, что выступала над рекой, становилась больше и парила, «подвешенная между небом и водой», как и задумали архитекторы времен Тюдоров.
Кит повернулся вокруг своей оси, глядя на небо, тонкие полоски облаков и опаленную солнцем траву Мидсаммер-Коммон; река, заполненная туристами в плоскодонных яликах и студентами, празднующими сдачу экзаменов; идеальная лужайка Ланкастерского двора с ее оградой и бронзовой статуей Эдуарда III, Плантагенета, чей сын основал колледж Бидз в порыве сыновней благодарности по случаю победы отца над французами в Креси, в 1346 году.
Стелла наблюдала за тем, как Кит вернулся в комнату и в свою жизнь и вспоминал о том, кем он был и кем стал. Его палки замерли и остановились.
Он встретился с ней глазами, каре-зелеными, беспокойными, наполненными новыми чувствами, которых она не понимала.
– Я помню лилии, – сказал он.
– Кит…
Она не могла сдвинуться с места, и по спине у нее пробежал холодок. С того самого момента, как она встретилась с ним в больничной палате, он держался холодно, казался далеким и совсем не таким, каким она его знала.
Сейчас она видела, как он собирается с силами, чтобы сказать что-то заготовленное заранее, то, чего она слышать не хочет.
Его лицо походило на маску клоуна – одна сторона неподвижная, сплошной зеленый синяк, другая – живая и очень бледная. Он заставил себя улыбнуться этой половиной.
– Ты должна от меня уйти. Сейчас, пока у тебя есть только хорошие воспоминания.
Его чудесный, глубокий голос прервался и словно пролился через край, он услышал это и поморщился. Он смотрел ей в глаза и не отводил взгляда.
– Не нужно… – Стелла заплакала, хотя обещала себе не делать этого. – Я от тебя не уйду. Ты не можешь меня заставить.
– Я могу тебя попросить. Ради нас обоих.
– Зачем ты так? Ты женился на мне меньше месяца назад. Я вышла за тебя замуж. Сейчас не время сдаваться.
Он нахмурился и покачал головой. Его руки, державшие палки, дрожали. Ей хотелось подойти к нему, подхватить его, найти ему стул, привезти электрическое кресло-каталку, подготовить для него, чтобы он мог сидеть на нем и спать, и почувствовать себя дома, и больше ни о чем не беспокоиться. Она не могла сделать ничего этого до тех пор, пока они не договорятся о будущем, в которое оба смогут поверить.
Тело не слушалось его так, как ему того хотелось. Он приподнял здоровое плечо.
– Я не хочу быть с тобой таким, какой я сейчас. От меня мало что осталось.
– Господи, Кит…
Стелла вытерла лицо тыльной стороной ладони и попыталась отыскать в кармане шортов бумажный платок.
Бесспорно, он изменился и больше не был таким, как прежде. Однако дела обстояли не так плохо, как говорили врачи после первого обследования. То, что он вообще мог ходить, являлось чудом современной медицины и доказательством терапевтической ценности внутривенных инъекций дексаметазона, дозами, достаточными, чтобы утопить слона. Так ей сказал врач-консультант в йоркширской больнице и в более сдержанных выражениях невропатологи в Адденбруксе в Кембридже, которые сделали ядерно-магнитный резонанс и компьютерную томографию и пришли к выводу, что либо им прислали не те пленки, либо боги пещер оказались исключительно благосклонны к доктору Кристиану О'Коннору, позволив ему так быстро и практически без потерь выйти из комы.
Однако они были не в состоянии совершить еще одно чудо и вернуть ей его таким, каким он был прежде. Они отправили его домой лишь наполовину здоровым, мужчину, который мог неожиданно заснуть, улыбался половиной лица, не мог полностью управлять своей левой ногой и только частично владел левой рукой. Они отпустили его с палками, инвалидным креслом и списком упражнений, составленным физиотерапевтом, таким длинным, что он занял бы все его свободное время и, возможно, ускорил бы излечение. Они считали, что со временем он сможет отказаться от одной из палок.
Они не могли сказать, будет ли он нормально ходить или бегать и вернется ли на его лицо прежняя настоящая улыбка, которую сейчас заменила жесткая неподвижность, сковавшая всю левую половину его тела.
Кроме того, они не знали, вспомнит ли он о храме земли, каменном черепе, прячущемся в скорлупе из белой извести, о том, как он пробирался вдоль уступа, освещая себе путь двумя фонариками, а потом упал с него, о том, что все эти события заставили детектива-инспектора Флеминга снова открыть дело о покушении на убийство. В тот момент он едва помнил подробности собственной свадьбы.
«Я помню лилии».
По-настоящему живыми оставались только его глаза. Стелла никогда не могла до конца разобраться в их выражении, но в них всегда присутствовало ясное, отточенное чувство юмора, которое и привлекло ее в его жизнь. Теперь же они были от нее закрыты; она посмотрела на него и не смогла понять, о чем он думает и что чувствует.
– Ты знаешь, что я прав, – тихо проговорил он.
– Нет.
В отчаянии она потянулась к рюкзаку, который положила под стол. У нее были совсем другие планы.
Одной рукой она развязала его, достала и положила на стол осыпающийся белый камень, который был целью жизни Кита, хоть и невзрачный, даже отталкивающий с виду, сбрасывавший хлопья белой перхоти на голый деревянный пол.
Она ничего не почувствовала, никакого послания;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
– Вам следует знать, что у нас здесь была эпидемия оспы, – сказал он громко, чтобы все его услышали. – Она закончилась, но прежде Господь забрал к себе половину мужчин, женщин и детей города. Поэтому мы опасаемся чужестранцев, которые могут привезти к нам что-нибудь подобное. Может ли ваш знаменитый врач поклясться именем Господа, что вы не принесете нам никакой болезни?
Священник обращался к де Агилару, но его глаза, остановившиеся на Оуэне, метали сердитые молнии, словно оспа держала его сознание в плену.
Неожиданный вопль, раздавшийся в голове Оуэна, был таким пронзительным, какого он еще никогда не слышал. Пытаясь унять его, он посмотрел мимо священника в черном одеянии на двух туземцев, стоявших позади…
…и оцепенел, потому что внезапно утратил способность двигаться.
Мужчины, сопровождавшие священника, были одеты очень просто, в самые обычные штаны и куртки из неотбеленного хлопка; оба гладко выбриты, с широкоскулыми лицами, большими глазами и густыми волосами до плеч. Тот, что слева, гладил пальцами маленький деревянный крест, висевший у него на груди, и без особого интереса посматривал на «Аврору» и ее команду.
Другой же не сводил глаз с Седрика Оуэна – и тому показалось, что его взгляд проник сквозь него и достиг голубого камня.
Никогда до сих пор Оуэн не чувствовал себя так, словно ого вдруг выставили напоказ. Резкий, холодный ветер жалил так, будто с него сорвали всю одежду, а вместе с ней и половину кожи.
В это бесконечное, парализовавшее его мгновение Оуэн неожиданно сообразил, что в отличие от своего товарища этот туземец выглядит и держится как воин. Широкий зигзагообразный шрам шел через всю левую щеку и казался искусственным. Глядя Оуэну в глаза, воин коснулся шрама двумя пальцами и отвернулся.
И тут же пронзительный вопль, оглушавший Оуэна, стих. Он снова был в состоянии слышать окружающий мир и слова священника:
– Сеньор Оуэн? Вы врач, а также астролог. Вы можете поклясться именем Господа, что ваш корабль не принес нам никакой болезни?
Священник отбрасывал такую тень, словно был громадной горой. Глядя на него и его могучее тело и понимая, какую опасность он собой представляет, Оуэн сразу забыл о том, как один-единственный взгляд туземца со шрамом сначала раздел его догола, а потом снова вернул ему одежду.
Они ждали его ответа.
– Нет, – проговорил Седрик Оуэн. – Я не могу ничего гарантировать и уж, вне всякого сомнения, не стану клясться именем Господа. Я могу лишь сказать, что провел с этими людьми два месяца в море, и за это время мне пришлось иметь дело лишь с обычными желудочными расстройствами и вывихнутым плечом, когда матрос слишком долго держался за трос. Еще я могу сообщить вам, что мы заходили в Панаму, чтобы взять на борт еду и воду, а также местного юношу, который решил посвятить свою жизнь морю. Мне представляется, что, если бы на борту нашего корабля была какая-нибудь болезнь, он бы ею заразился, и так же точно, если бы он принес болезнь к нам, мы бы уже заболели. Ввиду всего этого я могу дать любую клятву, какая вас устроит, в том, что не видел никаких признаков, указывающих на наличие болезни, но не более того. Если вы хотите, чтобы мы снова вышли в море, несмотря на то что наши трюмы заполнены ружьями и порохом, свинцом и сталью, вы можете так нам и сказать. Я уверен, что подданные короля Филиппа в Кампече с радостью нас примут.
Он не собирался говорить ничего подобного, слова срывались с его губ, и он слышал их одновременно со всеми остальными и с таким же удивлением.
Фернандес де Агилар метнул в него изумленный взгляд, который тут же стал задумчивым, когда священник склонил голову, будто бы в молитве, а потом проговорил:
– Прекрасно сказано, англичанин. Если бы вы поклялись именем Господа, что ваши люди совершенно здоровы и не несут в себе никакой заразы, я бы приказал вас пристрелить, а ваш корабль сжечь в открытом море. Пристань тоже была бы уничтожена – именно так мы поступили с предыдущей, через которую к нам пришла болезнь.
– И совершенно напрасно, – заметил Оуэн. – Вы стоите достаточно близко к дону Фернандесу, чтобы стать источником болезни, если бы он был болен. Вы вернулись бы к своему народу, распространяя болезнь повсюду, куда ступила бы ваша нога.
– Только я бы не вернулся к своему народу. Мой служитель, Диего… – священник махнул рукой в сторону воина со шрамом, – получил приказ перерезать мне горло, а потом и свое собственное. Доминго… – он показал пальцем на другого, более сдержанного служителя, – вышел бы в море, он выбрал именно такую смерть. После нашей смерти воины, стоящие во втором ряду, подожгли бы огненными стрелами ваш корабль. Ни один сын не станет охотно убивать своего отца, но они бы выполнили мой приказ, и я в это верю.
Оуэн заметил, как напрягся Фернандес де Агилар.
– Эти люди считают вас своим отцом? – спросил он.
Лицо Гонсалеса Кальдерона оставалось непроницаемым.
– Я считаю себя их отцом во имя Бога, – ответил он. – Я уверен, что, если я скажу им, что вы не принесли с собой болезнь, а пришли с дарами и знанием, которое поможет нам восстановить потерянное, они позволят вам высадиться на берег. Дальнейшее в руках Бога. Я могу гарантировать вашу безопасность не больше, чем доктор гарантировал здоровье ваших людей.
ГЛАВА 11
Колледж Бидз, Кембридж
Июнь 2007 года
Единственная ветка лилий, оставшаяся после свадьбы, стояла в комнате Кита, на низком столе из ясеня.
Благодаря мастерству архитектора тюдоровских времен примерно половина комнаты нависала над рекой Кем. Окна с трех сторон впускали внутрь яркое летнее солнце, внизу катила свои зеленые воды река. В открытое окно вливался запах почти неподвижной воды, который смешивался с мимолетными ароматами цветов, принесенных друзьями по случаю возвращению Кита домой из больницы и расставленных по всей комнате.
Поскольку они были его друзьями, им хватило такта не присутствовать при том, как он вернулся, с помощью Стеллы выбрался из машины «скорой помощи», опираясь на две палки, и поднялся вместе с ней по лестнице в большое, светлое пространство, которое называл своим домом.
Кит стоял, слегка покачиваясь, около стола с цветами, но смотрел на реку, текущую внизу; движение серо-зеленой воды было еле заметно, а мерцающий над ней воздух и диковинная игра света на стекле создавали впечатление, будто та часть комнаты, что выступала над рекой, становилась больше и парила, «подвешенная между небом и водой», как и задумали архитекторы времен Тюдоров.
Кит повернулся вокруг своей оси, глядя на небо, тонкие полоски облаков и опаленную солнцем траву Мидсаммер-Коммон; река, заполненная туристами в плоскодонных яликах и студентами, празднующими сдачу экзаменов; идеальная лужайка Ланкастерского двора с ее оградой и бронзовой статуей Эдуарда III, Плантагенета, чей сын основал колледж Бидз в порыве сыновней благодарности по случаю победы отца над французами в Креси, в 1346 году.
Стелла наблюдала за тем, как Кит вернулся в комнату и в свою жизнь и вспоминал о том, кем он был и кем стал. Его палки замерли и остановились.
Он встретился с ней глазами, каре-зелеными, беспокойными, наполненными новыми чувствами, которых она не понимала.
– Я помню лилии, – сказал он.
– Кит…
Она не могла сдвинуться с места, и по спине у нее пробежал холодок. С того самого момента, как она встретилась с ним в больничной палате, он держался холодно, казался далеким и совсем не таким, каким она его знала.
Сейчас она видела, как он собирается с силами, чтобы сказать что-то заготовленное заранее, то, чего она слышать не хочет.
Его лицо походило на маску клоуна – одна сторона неподвижная, сплошной зеленый синяк, другая – живая и очень бледная. Он заставил себя улыбнуться этой половиной.
– Ты должна от меня уйти. Сейчас, пока у тебя есть только хорошие воспоминания.
Его чудесный, глубокий голос прервался и словно пролился через край, он услышал это и поморщился. Он смотрел ей в глаза и не отводил взгляда.
– Не нужно… – Стелла заплакала, хотя обещала себе не делать этого. – Я от тебя не уйду. Ты не можешь меня заставить.
– Я могу тебя попросить. Ради нас обоих.
– Зачем ты так? Ты женился на мне меньше месяца назад. Я вышла за тебя замуж. Сейчас не время сдаваться.
Он нахмурился и покачал головой. Его руки, державшие палки, дрожали. Ей хотелось подойти к нему, подхватить его, найти ему стул, привезти электрическое кресло-каталку, подготовить для него, чтобы он мог сидеть на нем и спать, и почувствовать себя дома, и больше ни о чем не беспокоиться. Она не могла сделать ничего этого до тех пор, пока они не договорятся о будущем, в которое оба смогут поверить.
Тело не слушалось его так, как ему того хотелось. Он приподнял здоровое плечо.
– Я не хочу быть с тобой таким, какой я сейчас. От меня мало что осталось.
– Господи, Кит…
Стелла вытерла лицо тыльной стороной ладони и попыталась отыскать в кармане шортов бумажный платок.
Бесспорно, он изменился и больше не был таким, как прежде. Однако дела обстояли не так плохо, как говорили врачи после первого обследования. То, что он вообще мог ходить, являлось чудом современной медицины и доказательством терапевтической ценности внутривенных инъекций дексаметазона, дозами, достаточными, чтобы утопить слона. Так ей сказал врач-консультант в йоркширской больнице и в более сдержанных выражениях невропатологи в Адденбруксе в Кембридже, которые сделали ядерно-магнитный резонанс и компьютерную томографию и пришли к выводу, что либо им прислали не те пленки, либо боги пещер оказались исключительно благосклонны к доктору Кристиану О'Коннору, позволив ему так быстро и практически без потерь выйти из комы.
Однако они были не в состоянии совершить еще одно чудо и вернуть ей его таким, каким он был прежде. Они отправили его домой лишь наполовину здоровым, мужчину, который мог неожиданно заснуть, улыбался половиной лица, не мог полностью управлять своей левой ногой и только частично владел левой рукой. Они отпустили его с палками, инвалидным креслом и списком упражнений, составленным физиотерапевтом, таким длинным, что он занял бы все его свободное время и, возможно, ускорил бы излечение. Они считали, что со временем он сможет отказаться от одной из палок.
Они не могли сказать, будет ли он нормально ходить или бегать и вернется ли на его лицо прежняя настоящая улыбка, которую сейчас заменила жесткая неподвижность, сковавшая всю левую половину его тела.
Кроме того, они не знали, вспомнит ли он о храме земли, каменном черепе, прячущемся в скорлупе из белой извести, о том, как он пробирался вдоль уступа, освещая себе путь двумя фонариками, а потом упал с него, о том, что все эти события заставили детектива-инспектора Флеминга снова открыть дело о покушении на убийство. В тот момент он едва помнил подробности собственной свадьбы.
«Я помню лилии».
По-настоящему живыми оставались только его глаза. Стелла никогда не могла до конца разобраться в их выражении, но в них всегда присутствовало ясное, отточенное чувство юмора, которое и привлекло ее в его жизнь. Теперь же они были от нее закрыты; она посмотрела на него и не смогла понять, о чем он думает и что чувствует.
– Ты знаешь, что я прав, – тихо проговорил он.
– Нет.
В отчаянии она потянулась к рюкзаку, который положила под стол. У нее были совсем другие планы.
Одной рукой она развязала его, достала и положила на стол осыпающийся белый камень, который был целью жизни Кита, хоть и невзрачный, даже отталкивающий с виду, сбрасывавший хлопья белой перхоти на голый деревянный пол.
Она ничего не почувствовала, никакого послания;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56