Кит расслабился в их компании, раскрылся и разговорился и рассказывал о пещере так, словно это было восхитительное приключение и все, что ему требуется, это пара недель, чтобы немного прийти в себя, а потом он снова туда вернется, чтобы повторить спуск.
Стелла была готова сидеть так всю ночь и слушать, если бы ей позволил череп. Она держалась, сколько могла, а когда осколки желтого страха начали ее слепить, потянулась и постучала Кита по тыльной стороне запястья.
– Что случилось?
Вся его враждебность и холодность улетучились, она услышала беспокойство в его голосе и обрадовалась этому.
– Стелла?
Она тряхнула головой, пытаясь собраться с мыслями, и не смогла.
– Что-то не так, но я не знаю что. Мы не должны здесь находиться, нам нужно быть… – Она наконец поняла, в чем дело, и резко встала. – Нам нужно немедленно вернуться в Речную комнату.
Кит не мог бежать. Она оставила его на попечение привратников, а сама помчалась вперед, следуя указаниям камня, лежавшего в рюкзаке у нее на спине. Пробегая мимо монастыря Тюдоров в сторону Речной комнаты, она отсалютовала бронзовой статуе Эдуарда III, проскочила через лужайку, по которой запрещалось ходить, нырнула под арку в Ланкастерский двор, ведущий к лестнице, и наконец остановилась на площадке перед комнатой Кита, где дракон из цветного стекла смотрел на невооруженного воина, залитого светом луны.
При дневном свете она множество раз разглядывала разноцветные радуги, резвящиеся на картине и высвечивавшие отдельные детали сложного искусства тюдоровских времен. В ночной темноте одинокий уличный фонарь отбрасывал на дракона бесцветный свет, а луна проливала свое грустное сияние на пол в коридоре, в том месте, где Кристофер Марлоу вырезал свое имя на одном из столбиков лестницы. Сломанный замок и распахнутая дверь не сказали Стелле ничего нового – она уже знала, что обнаружит в комнате.
Закрыв глаза, она прислонилась к дверному косяку и стала ждать, когда исчезнет отвратительный привкус во рту и пройдет ослепляющая ярость на бессмысленное разрушение красоты и древности.
– Кит, мне так жаль…
– Стелла? – Кит был рядом с ней, один, привратники остались ждать внизу. Он схватил ее за руку. – Что он сделал?
Она открыла рот, попыталась ответить и не смогла. Голову у нее сжало словно тисками, заболели глаза и напряглись вены на шее.
– Стелла? – Кит протянул руку, собираясь к ней прикоснуться, но опустил снова. – Что?
Камень-череп затих, давая ей возможность подумать. Она перешагнула через обломки.
– Кислота, – сказала она. – Негодяй использовал кислоту. – Она огляделась по сторонам. – И он знает, какие вещи нам дороги.
Ей нравилась комната Кита, и она чувствовала себя здесь как дома, но вместе они купили только две вещи, которые очень любили; серо-зеленый шелковый коврик с белыми журавлями и кофейный столик из ясеня, ручной работы, округлый, без прямых и параллельных линий, смягчавший строгое убранство комнаты. В этом хаосе открытых ящиков, рассыпанного кофе и разбросанных бумаг только коврик и стол были уничтожены.
Но остатки их виднелись на своих местах, в то время как другие вещи исчезли. Стелла снова огляделась по сторонам и заметила небольшие изменения, которые, если сложить их вместе, создавали пугающую картину.
– Он не просто искал камень. Исчез твой компьютер и бумаги. И все, что я сделала сегодня днем.
Кит страшно побледнел, и синяки стали заметнее. Он сделал на своем кресле полный круг и без всякого выражения проговорил:
– У нас страховка, купим новый компьютер.
– А какая от него польза, если нам нечего туда ввести? Дневники, шифры и записи исчезли. Ничего не осталось.
Кит приподнял здоровую бровь и криво улыбнулся.
– Милая, ты разговариваешь с компьютерным маньяком. Я дублировал все данные трижды в день на сервер в библиотеке и один раз на сайт в Интернете. У нас имеются резервные копии всего. И копии копий. Я могу скачать последние записи завтра утром, и мы возьмем их с собой в Оксфорд. – Он искоса взглянул на нее. – Если мы туда поедем?
– Непременно. – Она сумела справиться с яростью, которая парализовала ее несколько мгновений назад, но теперь ее подхватили бушующие волны океана страха. – Мы поедем в Оксфорд и непременно узнаем, что же такое этот череп. Тогда нам обязательно удастся выяснить, кто это сотворил, и мы заставим его горько пожалеть.
Только поздно ночью, когда они лежали вместе впервые после несчастного случая, ее начало трясти. Они устроились на односпальной кровати, которую им нашли привратники в гостинице для приезжавших в Кембридж ученых. Стелла думала, что Кит спит, и поняла, что это не так, только когда он медленно повернулся и взял ее за руку своей здоровой рукой.
– Стелла…
– Ммм?
– Гордон был прав.
– В чем?
– Череп проник в твою душу. Ты больше не та женщина, на которой я женился.
Не переставая дрожать, она прижалась к нему, чувствуя, что лишь голубое сияние в ее сознании помогает ей сохранить спокойствие.
– Это плохо? – спросила она.
– Я не знаю. – Он поцеловал ее, коснувшись губами бархатистой кожи на шее. – Ты прекрасна, когда ты в ярости. Но я за тебя беспокоюсь.
– Знаешь, это палка о двух концах. Ты тоже не тот мужчина, за которого я выходила замуж, и мне не хватает слов, чтобы рассказать, как я за тебя волнуюсь.
Она почувствовала, как он ухмыльнулся, что уже начало становиться нормой.
– А тебе не нужно мне ничего говорить. Это написано жирным шрифтом у тебя на лбу. Но я пострадал только физически, и, если я не поправлюсь, это не будет концом света. Хотя ты, кажется, думаешь иначе.
– Я могу увидеть конец света?
– Ты можешь увидеть конец своего мира, что явится и концом моего мира тоже. Я хочу, чтобы ты дала мне обещание. Поклянись не ходить в такие места, откуда есть опасность не вернуться.
Дать такое обещание было совсем не трудно. Стелла обняла его, и он прижал ее к себе, потом они поцеловались, а когда она перестала сильно дрожать, то сказала:
– Я клянусь, что не пойду никуда, если не буду уверена, что смогу вернуться.
Это было не совсем то, о чем он просил, но близко, а он уже засыпал. Кит притянул ее к себе, она положила голову ему на грудь, он погрузил пальцы здоровой руки в ее волосы, и они уснули. И только уносясь в заоблачную синеву сна, Стелла увидела зияющую пропасть, разделявшую то, о чем он попросил, и то, что она обещала, но менять что-либо было уже поздно.
ГЛАВА 13
Зама, Новая Испания
Октябрь 1556 года
– В своем невежестве мои дети верят в то, что мы не первое творение Бога, а пятое и последний народ, поселившийся на земле. Их произведения, вроде того, на которое вы сейчас смотрите, являются доказательством их заблуждений. Я сохранил его в точности таким, каким увидел, когда впервые сошел с корабля и сделал их храм своим домом. Это убогое место, но дворец по сравнению с жилищами моей паствы, кроме того, тут прохладно в самое жаркое время дня. Не соизволите ли войти? Диего подаст вам вино, имеющееся в наших запасах, если только вы не привезли с собой… Благодарю вас. Я так и думал.
Не вызывало сомнений, что, несмотря на внешность наемного убийцы, отец Гонсалес Кальдерон, священник туземцев, живших в Заме, обладал умом и манерами прелата. Оуэну было так же очевидно, что он пригласил капитана «Авроры» и его врача в свой дом во исполнение долга, а не ради удовольствия. Огромное количество изображений распятого Христа в самых разных стадиях мучений украшало стены его жилищи, а спартанская обстановка говорила о том, что этот человек не признает плотских удовольствий.
Да и чрезмерная пышность костюма де Агилара явно не вызывала у него восторга, что было очень некстати, учитывая, что испанец вел себя исключительно несдержанно. Он принялся изливать свои восторги с того самого момента, как пришвартовал «Аврору», и замолчал только сейчас, когда присел на корточки в центре дома священника, который когда-то был туземным храмом, и начал изучать разноцветную мозаику, занимавшую половину пола, то и дело вскрикивая от удивления и восхищения.
Он делал все это совершенно сознательно, стараясь отвлечь внимание и все вопросы от своего врача на себя, и добился поразительного успеха. Оуэн видел, что священнику пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы оторвать взгляд от невероятно вульгарных серег де Агилара, и почувствовал угрызения совести.
Если все, что говорили про священника, соответствовало истине, капитан напрасно позволял себе выплескивать избыток чувств, это могло грозить ему серьезными неприятностями, а Оуэн не хотел, чтобы его новый друг пострадал из-за него. Пытаясь завязать безопасный разговор, он сказал:
– Ваш дом, в отличие от остальных, не выкрашен в красный цвет. Вы сами так захотели?
– Разумеется. Как только решил здесь поселиться, я попросил об этом Диего и Доминго. Они покрасили его известковым раствором, приготовленным по моему собственному рецепту, и подновляют каждый год в один и тот же день.
– Но все остальные дома в городе продолжают красить в цвет крови. Это напоминание о человеческих жертвоприношениях или…
Оуэн не имел в виду ничего плохого, он лишь повторил то, что говорила вся Испания про жителей этих земель, но лицо священника неожиданно потемнело и стало пугающе грозным.
Тихо, ядовито Кальдерон сказал:
– Мои дети не убивают и никогда не убивали других людей, чтобы умилостивить своих богов. Они невежественны, но не варвары, в отличие от их врагов, живущих на северо-западе, племени калхуа-мексика, известных тем, кто сюда приезжает, под именем ацтеков, которых так успешно привел к Богу его светлость Кортес и чье золото теперь принадлежит его элегантнейшему испанскому величеству.
Двенадцать лет, проведенных Оуэном в Кембридже, научили его тому, что искреннее проявление невежества – лучшее средство против гнева тех, кто любит всегда быть главным. Поэтому, слегка склонив голову набок, он спросил:
– В таком случае почему они выбрали столь ужасный цвет для своих домов?
Священник наградил его не слишком любезным взглядом. Громадный серебряный крест задрожал на его необъятной груди.
– Будучи более предусмотрительными и не такими дикими, как их соседи, жители Замы решили, что, если они выкрасят свои дома в кроваво-красный цвет, все будут думать, что они ничем не отличаются от туземцев, поклоняющихся дьяволу, чей путь залит человеческой кровью, которую они проливают на жертвенных алтарях. Имитируя их обычаи, мои дети рассчитывают удержать врагов от нападения на город… Спасибо, Диего. Входи, пожалуйста.
По его приказу туземец со шрамом – Оуэн не верил в то, что имя Диего дано ему было при рождении, – скользнул, словно тень, сквозь занавес из травы, висевший на двери. В руках он держал поднос, на котором стояли три глиняные чашки и открытая бутылка вина.
Священник обращался с ним, как лорд со своим слугой, как с упрямым ребенком, которого видят, но не желают слышать. Оуэн был бы рад вести себя так же, но пронзительные глаза прожигали дыры в его мозгу и заглушали звучавшую в нем песню голубого камня.
Он с усилием взял свою чашку с подноса и снова посмотрел на священника.
– У них получилось? – спросил он. – Им помогло то, что они выкрасили дома в красный цвет?
– Я здесь уже почти десять лет, и единственный враг, с которым нам пришлось сразиться, это оспа. Таким образом, можно сделать вывод, что они добились того, чего хотели, – совершенно нелогично ответил священник. – А сейчас нам нужно поднять вашего капитана с колен, иначе нам не удастся найти на полу свободного пространства, чтобы поставить стол. Ну, вам удалось разгадать тайну мозаики, сеньор?
– К сожалению, нет.
Фернандес де Агилар поднялся с колен с видимой неохотой. Его глаза сияли возбуждением, которое было лишь слегка преувеличенным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56