Из туманных глубин ее памяти дед ей ответил:
– Тебе нужно проснуться, дитя. Сейчас не время спать.
– Я не сплю. Я работаю. Это только кажется, что я сплю.
– Нет.
Теперь это был другой голос. Стелла заморгала. На месте деда появилась молодая женщина, похожая на нее. Но все же другая, темные волосы заплетены в косы, свисающие до локтей, а кожа скорее коричневая, чем белая.
– Ты спишь, и тебе нужно проснуться, в противном случае все было напрасным. Проснись немедленно!
Она хлопнула в ладоши.
Кабинет был заполнен дымом, ползущим по полу, клубящимся возле ножек ее стула. Каменный череп оставался в темноте, в его глазницах не мерцал свет. Плоский экран компьютера потемнел, он отключился.
Стелла потерла глаза и глубоко вздохнула. В голубой части ее разума череп выпал из глубокого сна.
Желтая пелена его паники встретилась с ее собственным ужасом. Она схватила ноутбук, побежала к двери и во всю силу легких закричала:
– Пожар!
ГЛАВА 24
Тринитпи-стрит, Кембридж, Англия
Канун Рождества 1588 года
Доктор Барнабас Тайт, ридер физики и философии, заместитель ректора колледжа Бидз в Кембридже, наслаждался теплом камина в благословенном одиночестве собственных покоев, когда в дверь постучали.
Он не отреагировал, поскольку полностью погрузился в размышления относительно письма. Постепенно он все больше привыкал к одиночеству. Его жена умерла так давно, что он вспоминал о ней лишь ночами, когда город спал, окутанный тишиной, а он сам лежал, не в силах спрятаться за пологом сна. Боль потери все еще не отпускала; Элоиза была его другом и доверенным лицом, а не только партнером в постели, но теперь на смену острому горю пришла тупая щемящая тоска, ставшая частью его существования.
Прежде он сетовал на отсутствие детей и даже подумывал о том, чтобы жениться еще раз, но ни одна из знакомых ему женщин не могла сравниться с Эллой умом или остроумием – а те, что могли бы стать неплохими подругами, неизменно выбирали мужчин более известных – во всяком случае, с более высоким доходом. Так или иначе, но он понял, что любит свой бессмертный колледж больше, чем мог бы любить другую смертную женщину. И он принял решение служить камням и зданию, студентам и преподавателям, и с тех пор его жизнь стала более счастливой.
Когда Тайта назначили проректором, начались разговоры о том, что без жены мужчина не может быть полноценным – кто будет следить за домом? – но теперь, через три года после вступления его в должность, те, кто любил брюзжать, обратили свое внимание на других, а он, в отсутствие подходящей женщины, которая могла бы приглядывать за слугами и следить за разнообразием его меню, вернулся к старой практике. Теперь он брал к себе на постой студентов, и по мере того, как переходил от среднего возраста к почтенному, ему все больше нравилось общество молодых людей.
И все же он наслаждался спокойствием праздников, да и с проблемами по дому справлялся легко. Вот почему он отпустил тех слуг, которым хотелось вместе с родственниками посетить мессу, чтобы возблагодарить Господа за то, что английские войска под предводительством лорда Говарда и знаменитого Дрейка сумели разгромить испанскую Армаду короля Филиппа, освободив тем самым Англию от армии герцога Пармского.
Тайта не призывали в армию для защиты королевства. Он был одним из известных врачей Англии, к тому же возраст и ранение левого колена не позволяли ему носить меч, которым он пользовался не слишком умело. Его друзья, коллеги и студенты отправились в армию, и в знойной жаре на южном побережье, не слишком хорошо вооруженные и плохо подготовленные, ждали встречи с прекрасно организованной профессиональной армией, которая так успешно покорила Нидерланды.
Ушел Арчибальд Гарлинг, студент-медик, два года спавший в прихожей перед спальней Тайта, и забрал с собой своего друга, несчастного Джетро Миссала, чье изуродованное плечо сделало его объектом столь жестоких шуток, что он с детства заикался. Однако Миссал превосходно знал право, и Тайт, как его наставник, отчаянно возражал, когда понял, что все эти замечательные знания могут погибнуть под ударами клинков армии Пармы.
Тот факт, что сам Тайт не владел клинком, не придал силы его аргументам, и в конце концов он вынужден был уступить и признать, что право, которое они все так любили, исчезнет из католической Англии, если ею будет править Испания. И молодой Джетро, хромая, ушел на войну, намереваясь встать на пути испанской волны, пусть только для того, чтобы немного ее задержать, когда она перешагнет через его труп.
Однако случилось чудо, и армия не пришла, а двое друзей возвратились в Кембридж. Физически они не пострадали, чего нельзя было сказать об их разуме. Они рассказывали о пищевых отравлениях и холере, об отсутствии провианта и воды, о непорочных прежде женщинах, открыто предлагающих свое тело, чтобы удержать мужчин от дезертирства, рассчитывая получить защиту от испанских убийц, которые, по слухам, доходящим из Нидерландов, были много страшнее дизентерии.
Они даже во сне говорили об ужасе, который испытывали перед блистающей Армадой испанского флота, плывущего с невиданным великолепием в английских водах.
Они видели размеры испанских пушек и предчувствовали неминуемую гибель, но потом появился пират Дрейк, направивший свои маленькие, но быстрые, подобные горностаям, суда на неповоротливых быков Медины-Сидонии, а Бог послал благоприятный ветер на помощь англичанам, и всем показалось, что пуританская религия ему ближе, чем католическая, поскольку Парма развернул свою армию и вновь принялся убивать фламандских крестьян, а остатки сожженной и разбитой Армады поплыли в Шотландию, которая, как говорят, была закрыта льдами, так что им пришлось вернуться с другой стороны. И даже когда Арчи и его друзья отправились на западное побережье, чтобы отбросить врага, у испанцев не хватило мужества, чтобы высадиться и дать сражение. Ветер Господень отбросил их на ирландские скалы, где они потеряли еще больше кораблей.
Из ста тридцати кораблей, покинувших Испанию, обратно вернулось менее семидесяти. Дома на них обрушился гнев монарха, чья гордость вместе с католической церковью была жестоко уязвлена на глазах у всей Европы.
Арчи, Джетро и их друзья вернулись домой, чтобы отпраздновать победу, но никто не вел разговоров об английских моряках, которым не заплатили, или о бессмысленно погибших из-за недостатка продовольствия солдатах.
Вскоре на смену лету пришла прекрасная и богатая осень, полная облегчения и удовлетворения, и всем казалось, что близок конец учебе – даже до того, как наступил осенний триместр. В то время мало кому удалось чему-то научить или чему-то научиться, но в том не было большой беды. Потом начались праздники, а вскоре после наступления Рождества выпал снег, и все с радостью вспоминали, что Бог любит пуритан больше католиков, и королева Елизавета осталась на своем троне в сиянии славы.
И никто в те дни не восторгался сэром Фрэнсисом Уолсингемом, секретарем и главой шпионов королевы, главным творцом, по мнению Барнабаса Тайта, победы над Испанией.
Никто, за исключением самого Уолсингема и его обширной сети шпионов, без устали питавших жадного паука, который ткал свои интриги из центра паутины.
Никто не знал, сколько шпионов работало на Уолсингема, но было широко известно, что многие агенты шпионили друг за другом, благодаря чему большинство сохраняло честность и усердие.
Однако у них были и другие, более веские причины проявлять усердие. Все знали, что случалось с людьми, вызвавшими неудовольствие секретаря королевы; ни один человек в здравом уме не рискнул бы закончить свои дни в лондонском Тауэре, на дыбе, пытаясь найти несуществующие ответы на бесчисленные вопросы.
Вот почему получение письма, написанного рукой самого Уолсингема, вызвало у Тайта тревогу и потребовало совершить невозможные действия. Даже просить об этом было безумием. Три фута снега и наступление Рождества давали ему возможность обдумать ситуацию, в которой он оказался. Тайт занимался этим вот уже два дня, с того самого момента, как пришло письмо и начался снегопад. Однако за это время не сумел приблизиться к ответу.
Он наклонился вперед, чтобы подбросить еще одно полено в огонь, и прочитал письмо в пятый или шестой раз за вечер, потягивая хорошую греческую мальвазию и покачивая головой.
Второй удар в дверь потряс ее до основания. Голос, которого он не слышал много лет, прошипел:
– Барнабас? Барнабас Тайт. Если ты не хочешь, чтобы мы погибли у твоего порога от холода и голода, то открой дверь и впусти нас.
Мальвазия пролилась в камин, и воздух наполнился винными ароматами. На кубке осталась отметина – городскому серебряных дел мастеру придется изрядно повозиться, чтобы привести кубок в порядок. Однако Тайт не обращал на такие мелочи внимания, его взгляд оставался направленным на зажатое в руке письмо, и он пытался понять, как сэр Фрэнсис Уолсингем мог все это предвидеть заранее.
Тайту не нравились ответы, которые пришли ему в голову, да и прогнозы на его ближайшее будущее не выглядели особенно оптимистичными. Черная тень Тауэра вдруг нависла над ним со всей неотвратимостью, протянувшись на сотни миль к Кембриджу и к колледжу Бидз.
Вскоре после третьего удара в дверь проректор встал и заковылял к двери.
– «Написано в 20-й день декабря, в год Господа нашего, и так далее, и так далее… сэру Барнабасу Тайту от сэра Фрэнсиса Уолсингема привет. Самый важный год нашей истории приближается к концу. Нам удалось отразить испанское зло и удержать суверенные границы нашей страны и права нашей возлюбленной королевы». Он же ее презирает, разве ему не известно, что все об этом знают? «Но паписты никогда не отдыхают, а значит, и мы не должны знать отдыха. У меня есть серьезные основания полагать…» Какие основания? Кто мог знать, что вы придете сюда? «…что Седрик Оуэн, с которым вы были прежде знакомы, путешествует в компании испанца, а уже одно это дает нам основания считать его врагом королевства. Более того, он носит с собой определенные колдовские предметы, которые необходимо отобрать у него для дальнейшего изучения. Я полагаю, что по причине вашей прежней дружбы с ним – дружбы, за которую вы не несете никакой ответственности…» Для Уолсингема не существует людей невиновных. Он готов зарезать собственную дочь, если это послужит к его выгоде. «…Он постарается встретиться с вами в последние дни этого года. Вам следует задержать его, пусть даже и с применением силы, и со всей возможной быстротой доставить живым в Лондон. Если вам потребуется помощь, поднимите собственное знамя над своим домом, и ваши друзья немедленно придут к вам на выручку».
Барнабас Тайт опустил письмо, которое читал вслух, и посмотрел на друга.
– «Доставить живым в Лондон…» Я бы предпочел умереть нищим в колонии прокаженных, чем доставить тебя живым в Лондон к Фрэнсису Уолсингему. Уж не знаю, почему ты стал врагом этого человека, Седрик Оуэн, но тебе следует это исправить, если такое в твоих силах, или бежать из Англии – нет, бежать из Европы, – чтобы спастись от него.
– Несомненно, это один из возможных путей решения проблемы. Однако мне бы хотелось думать, что существуют и другие, прежде чем мы отправимся обратно в Новую Испанию без всякой пользы.
Быстро спустилась ночь, усилив нереальность происходящего. Возле камина, в облаке пара от влажных костюмов для верховой езды, стояли двое мужчин.
Первому было ровно шестьдесят лет. Барнабас Тайт это хорошо знал, поскольку присутствовал на праздновании двадцать первого дня рождения Седрика Оуэна тридцать девять лет назад. Вот почему он с некоторым беспокойством смотрел на Оуэна, который выглядел таким молодым и полным сил и здоровья, хотя считалось, что тридцать лет назад он был убит во французской портовой таверне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56