– Как дела у матери Эбби?
Митч взял с тарелки креветку, очистил.
– Пока неплохо. Ей удалили легкое.
– А сама Эбби? – Прекратив жевать, Ламар смотрел на друга.
Митч открыл бутылку с пивом.
– С ней все в порядке.
– Послушай, Митч, ведь наши ребята ходят в ее школу. Ни для кого не секрет, что она взяла отпуск за свой счет. Уже две недели, как ее нет. Мы знаем об этом, и всех нас это тревожит.
– Все устроится. Ей нужно на время сменить обстановку. В этом нет ничего страшного.
– Брось, Митч. По-моему, страшно, когда жена уходит из дома и неизвестно, когда ее ждать назад. Нечто в этом роде она, по крайней мере, заявила директору школы.
– Она сказала правду. Она и в самом деле не знает, когда вернется. Может, через месяц или около этого. Нагрузка в школе у нее была немалая.
Когда все были в сборе и пересчитаны по головам, Рузвельт закрыл дверь. Шум в зале сразу же стал слышнее. Бобби Любитель Блюзов принимал заказы.
– Ты не думаешь сбросить немного обороты? – задал Ламар новый вопрос.
– Нет. А с какой это стати?
– Митч, мы с тобой друзья, ведь так? Я беспокоюсь о тебе. Все равно это невозможно – за первый же год заработать миллион.
Запросто, подумал Митч. Миллион я заработал на прошлой неделе. Всего десять секунд потребовалось на то, чтобы мизерный счет на десять тысяч во Фрипорте увеличился до одного миллиона десяти тысяч. А через пятнадцать минут после этого счет был закрыт, а деньги покоились уже в недосягаемых сейфах швейцарских банков. Вот что такое современный банковский перевод. И благодаря этому уже заработанному им миллиону сегодняшний день будет его первым и последним пятнадцатым апреля в короткой, но отмеченной столькими событиями карьере служащего юридической фирмы. А лучший его друг, которого столь волнует сейчас вопрос счастливой семейной жизни Митча, окажется вскоре, по-видимому, за решеткой. Как и все остальные, присутствующие в этом зале. Кроме Рузвельта. Черт побери, а ведь у Тарранса хватит ума, чтобы посадить и Рузвельта имеете с Джесси – так, для веселья.
Потом начнутся судебные заседания. “Я, Митчел И. Макдир, торжественно клянусь говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды. И да поможет мне Господь”. И ему придется сидеть на скамье свидетеля обвинения и указывать пальцем на своего доброго друга Ламара Куина. А в первом ряду будут сидеть его дети и его жена, Кэй, тихо плакать и рассчитывать на снисхождение суда.
Он допил вторую бутылку гота и принялся за третью.
– Я знаю это, Ламар, но снижать темпы не вижу никакой необходимости: Эбби привыкнет. Все войдет в свою колею.
– Как знаешь. Кэй приглашает тебя завтра на бифштекс. Будем жарить его в гриле и есть во внутреннем дворике. Как? Придешь?
– Да, но с одним условием. Про Эбби ни слова. Она поехала домой навестить мать и скоро вернется. Договорились?
– Конечно. Отлично!
Напротив них за столик уселся Эйвери с полной тарелкой креветок. Принялся чистить их.
– Мы с Митчем только что говорили о Кэппсе, – обратился к нему Ламар.
– Не самая приятная тема для разговора, – буркнул Эйвери.
Митч смотрел, как он чистит креветки, и терпеливо ждал, пока на столе не образовалась маленькая кучка – штук шесть. Тогда быстрым движением руки он сгреб их со стола и отправил себе в рот.
Эйвери смотрел на Митча усталым печальным взглядом. Глаза его были красными. Он пытался как-то отреагировать на эту проделку, но тут же махнул на это рукой и просто принялся пожирать неочищенные креветки.
– Жаль, что они без голов. С головами гораздо вкуснее, – проговорил он с набитым ртом.
Митч тут же подхватил с тарелки пригоршню и тоже захрустел.
– А мне больше по вкусу хвосты. Всегда ел с хвостами.
Ламар замер с бутылкой пива у рта и вылупился на них.
– Да вы шутите.
– Ничего подобного, – отозвался Эйвери. – Помню, когда я был еще мальчишкой и жил в Эль-Пасо, мы заходили недалеко в реку и забрасывали сети, и в них всегда была куча креветок. Мы пожирали их тут же, они еще бегали. – Панцири креветок так и хрустели на его крепких зубах; он остановился, чтобы перевести дух. – Голова – это самое вкусное, в ней же все соки, которые питают мозг.
– Креветки в Эль-Пасо?
– Да, Рио-Гранде полна ими.
Ламар вновь отправился за пивом. Усталость, волнения, переживания, страхи – все это, да еще замешанное на изрядной доле алкоголя, быстро развязывало людям языки, в помещении становилось все оживленнее. Малыш Бобби наигрывал одну из композиций “Степпенволфа”. Даже Натан Лок сидел, улыбаясь и вставляя в общую беседу время от времени громкие фразы. Прямо-таки свой в доску парень. Рузвельт принес еще пива, положил на лед.
В десять вечера все решили спеть. На стул возле рояля взгромоздился Уолли Хадсон и, сорвав с себя галстук-бабочку, принялся руководить хором, затянувшим довольно воинственно звучавшую австралийскую застольную песню. Ресторан к этому времени уже закрылся для публики, так что ничье присутствие им не мешало. Следующим выступить решил Кендалл Махан. Когда-то в молодые годы он играл в регби в Корнелльском университете, с тех времен в его репертуар вошли весьма забористые песенки. Ему вторило голосов пятьдесят – пьяных и бесталанных, но совершенно счастливых.
Митч извинился и вышел в туалет. Какой-то мальчик из прислуги открыл заднюю дверь, и он оказался прямо на стоянке. На таком расстоянии в доносившемся до его слуха пении было даже нечто приятное. Направившись к своей машине, Митч на полпути передумал и подошел к окну. Стоя в темноте у угла здания, он наблюдал и слушал. За клавишами сидел Кендалл, аккомпанируя хору, который с воодушевлением выводил полный непристойностей куплет.
Веселые голоса счастливых и богатых людей. Взгляд Митча неторопливо скользил с одного лица на другое. Многие уже раскраснелись, глаза у людей начали приобретать не совсем трезвый блеск. Вот сидят перед ним его друзья и коллеги – семейные положительные мужчины, у каждого дома жена и дети, – и каждый из них является участником чудовищного преступного сговора.
В прошлом году в этот же день Джо Ходж и Марти Козински пели вместе со всеми.
В прошлом году в это самое время он был в числе лучших гарвардских выпускников, и на него так и сыпались предложения о приеме на работу.
И вот он уже стал миллионером, и очень скоро за его голову будет назначена награда.
Вот как много вещей может произойти за год.
Пойте, пойте же, братья.
Митч повернулся и зашагал к машине.
Около полуночи вдоль Мэдисон-стрит вытянулась цепочка такси, и богатейших в городе юристов, усадив на задние сиденья, развезли по домам. Оливер Ламберт был, без сомнения, самым трезвым из всех. Он-то и руководил эвакуацией. Итого пятнадцать машин с лежащими внутри партнерами и сотрудниками фирмы.
Именно в это время на другом конце города на Фронт-стрит остановились два одинаковых “форда”-фургончика, раскрашенных желтым и голубым и с надписью по бортам “БОРЦЫ С ПЫЛЬЮ”. Датч Хендрикс распахнул ворота и позволил им въехать вовнутрь. Фургончики задним ходом подкатили к служебным дверям, из них высыпали восемь женщин в одинаковых комбинезонах и принялись выгружать пылесосы, ведерки с тряпками и баллончиками аэрозоля. Затем из фургонов извлекли швабры, половые тряпки, рулоны бумажных полотенец. Переговариваясь между собой, женщины входили в здание. Как было предусмотрено инструкциями, поочередно убирался каждый этаж, начиная с четвертого. По этажам ходили охранники и внимательно поглядывали за уборщицами.
А женщины не обращали на них никакого внимания, говоря на каком-то своем языке что-то одно им понятное о корзинах для мусора, протирке мебели, чистке пылесосами и отмывании кафеля в туалетных комнатах. Среди них была одна новенькая, которая двигалась чуть медленнее, чем ее подруги. Зато она была куда более наблюдательна. Когда охранник отворачивался, она тянула на себя ручки выдвижных ящиков стеллажей и письменных столов. Она на все обращала внимание.
Уже третью ночь она приходила в это здание заниматься уборкой, потихоньку узнавая все больше и больше. Кабинет Толара на четвертом этаже она обнаружила в первую же ночь, от удовольствия она едва не рассмеялась.
На ней были грязные потертые джинсы и разбитые теннисные туфли.
Комбинезона ей еще не выдали, только фирменную голубую блузу, которая была чрезмерно велика, зато скрадывала ее фигуру, делала похожей на других уборщиц, толстых и бесформенных. На кусочке ткани, пришитом поверх нагрудного кармана, было написано ее имя: Дорис. Дорис, уборщица.
Когда женщины уже наполовину закончили с уборкой на втором этаже, подошедший охранник велел Дорис и двум другим женщинам, Сьюзи и Шарлотте, следовать за ним. Вместе с ним женщины вошли в кабину лифта. Он вставил в какое-то отверстие на панели ключ, и лифт опустился вниз, в подвал. Выйдя из лифта, охранник открыл другим ключом тяжелую массивную металлическую дверь и жестом приказал им войти в довольно просторное помещение, разделенное перегородками на множество отсеков. На каждом из столов в помещении царил беспорядок из бумаг, повсюду стояли дисплеи компьютеров. Вдоль стен – черного цвета наглухо закрытые стеллажи. Никаких окон.
– Розетки там. – Охранник указал на туалетную комнату.
Включив пылесос и приготовив баллончики со спреем, женщины принялись за работу.
– На столах ничего не трогать, – предупредил он.
30
Завязав шнурки своих найковских кроссовок, Митч уселся на кушетку в ожидании телефонного звонка. Херси, за две недели отсутствия хозяйки успевший соскучиться, выглядел подавленно, сидел рядом и клевал носом. Звонок раздался ровно в десять тридцать. Это была Эбби.
В их разговоре не было никаких сентиментальностей типа “сердечко мое”, “детка” или “милый”. Голоса звучали холодно и отчужденно.
– Как твоя мать? – спросил он.
– Намного лучше. Она уже встает и ходит, только еще очень слаба. Но настроение бодрое.
– Рад это слышать. А что отец?
– Как обычно. Целыми днями занят. Как там мой пес?
– Тоскует без тебя. Боюсь, что он просто рехнется.
– Я очень по нему скучаю. Что нового у тебя на работе?
– Довольно нормально пережили всю эту суету вокруг пятнадцатого апреля. Народ приободрился. Половина партнеров на следующий день отправились в отпуска, так что сейчас у нас значительно тише.
– Надеюсь, ты уже перешел на шестнадцатичасовой рабочий день?
Поколебавшись, он решил пропустить вопрос мимо ушей. Какой смысл затевать сейчас дискуссию?
– Когда ты возвращаешься?
– Не знаю. Еще пару недель мне нужно побыть рядом с мамой. От отца, боюсь, помощи ждать не придется. У них, правда, есть прислуга, но сейчас здесь нужна я. – Она сделала паузу, как бы собираясь известить его о чем-то неприятном. – Я позвонила сегодня в школу и предупредила их, что в этом семестре на работу уже не выйду.
Он принял новость совершенно спокойно.
– До конца еще два месяца. Ты хочешь сказать, что в течение этих двух месяцев тебя не будет?
– По крайней мере, месяца, Митч. Мне просто нужно какое-то время, и все.
– Время для чего?
– Не будем начинать все сначала, хорошо? У меня нет сейчас желания спорить.
– Хорошо. Замечательно. Отлично. А какие у тебя сейчас желания?
Наступил ее черед не услышать вопрос. Пауза затянулась.
– Сколько миль в день ты пробегаешь?
– Парочку. Добираюсь шагом до трека, устраиваю небольшую пробежку и возвращаюсь.
– Будь осторожнее на треке. Там такая темень.
– Спасибо за заботу.
Опять долгая, долгая пауза.
– Мне пора идти, – сказала она. – Маме нужно ложиться спать.
– Завтра вечером позвонишь?
– Да. В это же время.
Она положила трубку, даже не сказав “до свидания” или “я люблю тебя”. Просто положила трубку.
Митч подтянул свои белые носки, одернул белую ветровку. Закрыв кухонную дверь на ключ, он быстрым шагом направился вниз по темной улице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Митч взял с тарелки креветку, очистил.
– Пока неплохо. Ей удалили легкое.
– А сама Эбби? – Прекратив жевать, Ламар смотрел на друга.
Митч открыл бутылку с пивом.
– С ней все в порядке.
– Послушай, Митч, ведь наши ребята ходят в ее школу. Ни для кого не секрет, что она взяла отпуск за свой счет. Уже две недели, как ее нет. Мы знаем об этом, и всех нас это тревожит.
– Все устроится. Ей нужно на время сменить обстановку. В этом нет ничего страшного.
– Брось, Митч. По-моему, страшно, когда жена уходит из дома и неизвестно, когда ее ждать назад. Нечто в этом роде она, по крайней мере, заявила директору школы.
– Она сказала правду. Она и в самом деле не знает, когда вернется. Может, через месяц или около этого. Нагрузка в школе у нее была немалая.
Когда все были в сборе и пересчитаны по головам, Рузвельт закрыл дверь. Шум в зале сразу же стал слышнее. Бобби Любитель Блюзов принимал заказы.
– Ты не думаешь сбросить немного обороты? – задал Ламар новый вопрос.
– Нет. А с какой это стати?
– Митч, мы с тобой друзья, ведь так? Я беспокоюсь о тебе. Все равно это невозможно – за первый же год заработать миллион.
Запросто, подумал Митч. Миллион я заработал на прошлой неделе. Всего десять секунд потребовалось на то, чтобы мизерный счет на десять тысяч во Фрипорте увеличился до одного миллиона десяти тысяч. А через пятнадцать минут после этого счет был закрыт, а деньги покоились уже в недосягаемых сейфах швейцарских банков. Вот что такое современный банковский перевод. И благодаря этому уже заработанному им миллиону сегодняшний день будет его первым и последним пятнадцатым апреля в короткой, но отмеченной столькими событиями карьере служащего юридической фирмы. А лучший его друг, которого столь волнует сейчас вопрос счастливой семейной жизни Митча, окажется вскоре, по-видимому, за решеткой. Как и все остальные, присутствующие в этом зале. Кроме Рузвельта. Черт побери, а ведь у Тарранса хватит ума, чтобы посадить и Рузвельта имеете с Джесси – так, для веселья.
Потом начнутся судебные заседания. “Я, Митчел И. Макдир, торжественно клянусь говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды. И да поможет мне Господь”. И ему придется сидеть на скамье свидетеля обвинения и указывать пальцем на своего доброго друга Ламара Куина. А в первом ряду будут сидеть его дети и его жена, Кэй, тихо плакать и рассчитывать на снисхождение суда.
Он допил вторую бутылку гота и принялся за третью.
– Я знаю это, Ламар, но снижать темпы не вижу никакой необходимости: Эбби привыкнет. Все войдет в свою колею.
– Как знаешь. Кэй приглашает тебя завтра на бифштекс. Будем жарить его в гриле и есть во внутреннем дворике. Как? Придешь?
– Да, но с одним условием. Про Эбби ни слова. Она поехала домой навестить мать и скоро вернется. Договорились?
– Конечно. Отлично!
Напротив них за столик уселся Эйвери с полной тарелкой креветок. Принялся чистить их.
– Мы с Митчем только что говорили о Кэппсе, – обратился к нему Ламар.
– Не самая приятная тема для разговора, – буркнул Эйвери.
Митч смотрел, как он чистит креветки, и терпеливо ждал, пока на столе не образовалась маленькая кучка – штук шесть. Тогда быстрым движением руки он сгреб их со стола и отправил себе в рот.
Эйвери смотрел на Митча усталым печальным взглядом. Глаза его были красными. Он пытался как-то отреагировать на эту проделку, но тут же махнул на это рукой и просто принялся пожирать неочищенные креветки.
– Жаль, что они без голов. С головами гораздо вкуснее, – проговорил он с набитым ртом.
Митч тут же подхватил с тарелки пригоршню и тоже захрустел.
– А мне больше по вкусу хвосты. Всегда ел с хвостами.
Ламар замер с бутылкой пива у рта и вылупился на них.
– Да вы шутите.
– Ничего подобного, – отозвался Эйвери. – Помню, когда я был еще мальчишкой и жил в Эль-Пасо, мы заходили недалеко в реку и забрасывали сети, и в них всегда была куча креветок. Мы пожирали их тут же, они еще бегали. – Панцири креветок так и хрустели на его крепких зубах; он остановился, чтобы перевести дух. – Голова – это самое вкусное, в ней же все соки, которые питают мозг.
– Креветки в Эль-Пасо?
– Да, Рио-Гранде полна ими.
Ламар вновь отправился за пивом. Усталость, волнения, переживания, страхи – все это, да еще замешанное на изрядной доле алкоголя, быстро развязывало людям языки, в помещении становилось все оживленнее. Малыш Бобби наигрывал одну из композиций “Степпенволфа”. Даже Натан Лок сидел, улыбаясь и вставляя в общую беседу время от времени громкие фразы. Прямо-таки свой в доску парень. Рузвельт принес еще пива, положил на лед.
В десять вечера все решили спеть. На стул возле рояля взгромоздился Уолли Хадсон и, сорвав с себя галстук-бабочку, принялся руководить хором, затянувшим довольно воинственно звучавшую австралийскую застольную песню. Ресторан к этому времени уже закрылся для публики, так что ничье присутствие им не мешало. Следующим выступить решил Кендалл Махан. Когда-то в молодые годы он играл в регби в Корнелльском университете, с тех времен в его репертуар вошли весьма забористые песенки. Ему вторило голосов пятьдесят – пьяных и бесталанных, но совершенно счастливых.
Митч извинился и вышел в туалет. Какой-то мальчик из прислуги открыл заднюю дверь, и он оказался прямо на стоянке. На таком расстоянии в доносившемся до его слуха пении было даже нечто приятное. Направившись к своей машине, Митч на полпути передумал и подошел к окну. Стоя в темноте у угла здания, он наблюдал и слушал. За клавишами сидел Кендалл, аккомпанируя хору, который с воодушевлением выводил полный непристойностей куплет.
Веселые голоса счастливых и богатых людей. Взгляд Митча неторопливо скользил с одного лица на другое. Многие уже раскраснелись, глаза у людей начали приобретать не совсем трезвый блеск. Вот сидят перед ним его друзья и коллеги – семейные положительные мужчины, у каждого дома жена и дети, – и каждый из них является участником чудовищного преступного сговора.
В прошлом году в этот же день Джо Ходж и Марти Козински пели вместе со всеми.
В прошлом году в это самое время он был в числе лучших гарвардских выпускников, и на него так и сыпались предложения о приеме на работу.
И вот он уже стал миллионером, и очень скоро за его голову будет назначена награда.
Вот как много вещей может произойти за год.
Пойте, пойте же, братья.
Митч повернулся и зашагал к машине.
Около полуночи вдоль Мэдисон-стрит вытянулась цепочка такси, и богатейших в городе юристов, усадив на задние сиденья, развезли по домам. Оливер Ламберт был, без сомнения, самым трезвым из всех. Он-то и руководил эвакуацией. Итого пятнадцать машин с лежащими внутри партнерами и сотрудниками фирмы.
Именно в это время на другом конце города на Фронт-стрит остановились два одинаковых “форда”-фургончика, раскрашенных желтым и голубым и с надписью по бортам “БОРЦЫ С ПЫЛЬЮ”. Датч Хендрикс распахнул ворота и позволил им въехать вовнутрь. Фургончики задним ходом подкатили к служебным дверям, из них высыпали восемь женщин в одинаковых комбинезонах и принялись выгружать пылесосы, ведерки с тряпками и баллончиками аэрозоля. Затем из фургонов извлекли швабры, половые тряпки, рулоны бумажных полотенец. Переговариваясь между собой, женщины входили в здание. Как было предусмотрено инструкциями, поочередно убирался каждый этаж, начиная с четвертого. По этажам ходили охранники и внимательно поглядывали за уборщицами.
А женщины не обращали на них никакого внимания, говоря на каком-то своем языке что-то одно им понятное о корзинах для мусора, протирке мебели, чистке пылесосами и отмывании кафеля в туалетных комнатах. Среди них была одна новенькая, которая двигалась чуть медленнее, чем ее подруги. Зато она была куда более наблюдательна. Когда охранник отворачивался, она тянула на себя ручки выдвижных ящиков стеллажей и письменных столов. Она на все обращала внимание.
Уже третью ночь она приходила в это здание заниматься уборкой, потихоньку узнавая все больше и больше. Кабинет Толара на четвертом этаже она обнаружила в первую же ночь, от удовольствия она едва не рассмеялась.
На ней были грязные потертые джинсы и разбитые теннисные туфли.
Комбинезона ей еще не выдали, только фирменную голубую блузу, которая была чрезмерно велика, зато скрадывала ее фигуру, делала похожей на других уборщиц, толстых и бесформенных. На кусочке ткани, пришитом поверх нагрудного кармана, было написано ее имя: Дорис. Дорис, уборщица.
Когда женщины уже наполовину закончили с уборкой на втором этаже, подошедший охранник велел Дорис и двум другим женщинам, Сьюзи и Шарлотте, следовать за ним. Вместе с ним женщины вошли в кабину лифта. Он вставил в какое-то отверстие на панели ключ, и лифт опустился вниз, в подвал. Выйдя из лифта, охранник открыл другим ключом тяжелую массивную металлическую дверь и жестом приказал им войти в довольно просторное помещение, разделенное перегородками на множество отсеков. На каждом из столов в помещении царил беспорядок из бумаг, повсюду стояли дисплеи компьютеров. Вдоль стен – черного цвета наглухо закрытые стеллажи. Никаких окон.
– Розетки там. – Охранник указал на туалетную комнату.
Включив пылесос и приготовив баллончики со спреем, женщины принялись за работу.
– На столах ничего не трогать, – предупредил он.
30
Завязав шнурки своих найковских кроссовок, Митч уселся на кушетку в ожидании телефонного звонка. Херси, за две недели отсутствия хозяйки успевший соскучиться, выглядел подавленно, сидел рядом и клевал носом. Звонок раздался ровно в десять тридцать. Это была Эбби.
В их разговоре не было никаких сентиментальностей типа “сердечко мое”, “детка” или “милый”. Голоса звучали холодно и отчужденно.
– Как твоя мать? – спросил он.
– Намного лучше. Она уже встает и ходит, только еще очень слаба. Но настроение бодрое.
– Рад это слышать. А что отец?
– Как обычно. Целыми днями занят. Как там мой пес?
– Тоскует без тебя. Боюсь, что он просто рехнется.
– Я очень по нему скучаю. Что нового у тебя на работе?
– Довольно нормально пережили всю эту суету вокруг пятнадцатого апреля. Народ приободрился. Половина партнеров на следующий день отправились в отпуска, так что сейчас у нас значительно тише.
– Надеюсь, ты уже перешел на шестнадцатичасовой рабочий день?
Поколебавшись, он решил пропустить вопрос мимо ушей. Какой смысл затевать сейчас дискуссию?
– Когда ты возвращаешься?
– Не знаю. Еще пару недель мне нужно побыть рядом с мамой. От отца, боюсь, помощи ждать не придется. У них, правда, есть прислуга, но сейчас здесь нужна я. – Она сделала паузу, как бы собираясь известить его о чем-то неприятном. – Я позвонила сегодня в школу и предупредила их, что в этом семестре на работу уже не выйду.
Он принял новость совершенно спокойно.
– До конца еще два месяца. Ты хочешь сказать, что в течение этих двух месяцев тебя не будет?
– По крайней мере, месяца, Митч. Мне просто нужно какое-то время, и все.
– Время для чего?
– Не будем начинать все сначала, хорошо? У меня нет сейчас желания спорить.
– Хорошо. Замечательно. Отлично. А какие у тебя сейчас желания?
Наступил ее черед не услышать вопрос. Пауза затянулась.
– Сколько миль в день ты пробегаешь?
– Парочку. Добираюсь шагом до трека, устраиваю небольшую пробежку и возвращаюсь.
– Будь осторожнее на треке. Там такая темень.
– Спасибо за заботу.
Опять долгая, долгая пауза.
– Мне пора идти, – сказала она. – Маме нужно ложиться спать.
– Завтра вечером позвонишь?
– Да. В это же время.
Она положила трубку, даже не сказав “до свидания” или “я люблю тебя”. Просто положила трубку.
Митч подтянул свои белые носки, одернул белую ветровку. Закрыв кухонную дверь на ключ, он быстрым шагом направился вниз по темной улице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59