Я хотела занять у него денег. – Она гневно посмотрела на меня, словно отвергая и жалость, и порицание.
– И он тебе отказал?
– Вы ведь сами видели.
– Ты приходила к нему в комнату в ночь его смерти?
– А кто-нибудь говорит, что приходила?
– Да.
– А кто?
– Не знаю. Будь добра, ответь на вопрос. Он очень важен. Где ты была в тот вечер?
– Это вас не касается.
Я понял, что мы зашли в тупик. Если я буду настаивать, она уйдет, однако она ничуть не утолила мое любопытство. И какие у нее могли быть причины для скрытности? Никаких, настолько важных, что ради них стоило бы разжигать подозрения, и уж к этому-то времени она должна была понимать, что я стараюсь ей помочь. И я попытался в последний раз, но она снова уклонилась от ответа.
– Была ли какая-нибудь толика правды в этих сплетнях?
– Ни про какие сплетни я не знаю. Скажите мне, доктор, кто-нибудь утверждает, что доктор Гров был убит?
Я покачал головой:
– Не думаю. Пока нет причин так думать, и его должны похоронить нынче вечером. После этого вопрос будет закрыт. Бесспорно, смотритель, насколько я могу судить, искренне верит, что ничего подозрительного в его смерти нет.
– А вы? Во что верите вы?
Я снова пожал плечами.
– Мне часто доводилось слышать, как люди в возрасте Грова и ведшие сходный образ жизни внезапно умирали в том или ином припадке, да и вообще меня это мало касается. Моя главная забота – твоя мать и мой метод лечения, который я к ней применил. А стул у нее был?
Она покачала головой.
– Не забудь, что его надо сохранять, – продолжал я. – Они будут для меня весьма важны. Не позволяй ей вставать и не давай ей мыться. А главное, держи ее в тепле. И если в ее состоянии произойдет какая-то перемена, немедля дай мне знать.
Глава четырнадцатая
Заупокойная служба по Грову была торжественной и чинной. Она началась вскоре после того, как стемнело. Весь день, полагал я, велись приготовления к ней: садовник колледжа приготовил могилу в аркаде рядом с часовней, хор мальчиков поупражнялся, а Вудворд сочинил надгробную речь. Я решил присутствовать, едва услышал от Лоуэра, что, по его мнению, никто возражать не станет. Как-никак Гров был одним из немногих моих знакомых в Оксфорде. Но я настоял, чтобы и он пошел: что может быть хуже, чем присутствовать на погребальной церемонии и не знать, как себя вести?
Он долго ворчал, но наконец согласился. Насколько я понял, дух Нового колледжа был ему не по вкусу. Когда служба началась – часовня переполнена, служащие священники в облачениях, – мне стала ясна причина этого.
– Вы должны мне растолковать, – сказал я шепотом во время небольшой паузы, – в чем различие между вашей церковью и моей. Признаюсь, я не замечаю почти никакой разницы.
Лоуэр нахмурился.
– Здесь ее и нет никакой. Почему они не выйдут в открытую и не объявят о своей приверженности Блуднице Вавилонской – прошу прощения, Кола, – я, право же, не знаю. Они же все только этого и хотят, негодяи.
В часовне, пришел я к выводу, еще человек шесть разделяли взгляды Лоуэра, и не все они в отличие от него вели себя подобающе. Томас Кен, тот, кто вступил в спор с Гровом за обедом, подчеркнуто ни разу не встал во время службы и громко разговаривал, когда звучал реквием. Доктор Уоллис, который так грубо обошелся со мной, сидел, скрестив руки на груди, с безмолвным неодобрением искушенного в делах веры. А кое-кто даже смеялся в самые торжественные мгновения, и окружающие бросали на них возмущенные взгляды. И настала минута, когда я подумал, что нам выпадет большая удача, если заупокойная служба не перейдет в открытую драку.
Однако каким-то образом она завершилась тихо, и мне почудился вздох всеобщего облегчения, когда Вудворд произнес завершающее благословение, с белым жезлом в руке вышел из часовни во главе похоронной процессии и направился, огибая аркаду, к открытой могиле. Четыре члена факультета держали тело над зияющей ямой, Вудворд готовился прочесть заключительную молитву, как вдруг в задних рядах поднялся шум.
Я поглядел на Лоуэра: оба мы не сомневались, что страсти наконец вырвались наружу и последние минуты Грова на земле будут осквернены спором из-за доктрины. Некоторые члены факультета в возмущении обернулись; по толпе пронесся ропот, и, раздвигая ее, вперед с видом крайнего смущения вышел дородный мужчина с седой бородой, в толстом плаще.
– В чем дело? – вопросил Вудворд, отворачиваясь от могилы навстречу нарушителю благочиния.
– Это погребение должно быть прервано, – объявил тот. Я толкнул Лоуэра локтем и шепнул ему на ухо:
– Кто это? Что происходит?
Лоуэр на мгновение отвлекся от происходящего и зашептал:
– Сэр Джон Фулгров, мировой судья, – а затем попросил меня помолчать.
– Ваша власть сюда не распространяется, – продолжал Вудворд.
– Нет, распространяется, когда речь идет о насилии.
– Никакое насилие места не имело.
– Быть может. Но мой пост обязывает меня самолично в том убедиться. Я получил официальное извещение, что могло иметь место убийство, и обязан произвести расследование. Вы это знаете, смотритель, так же хорошо, как и я сам.
При слове «убийство» гул голосов сразу стал громче. Вудворд замер в неподвижности над могилой, словно защищая покойника от судьи. Да и правда, он защищал свой колледж.
– Об убийстве нет и речи. Я убедился в этом.
Судья чувствовал себя неловко, но не собирался уступать.
– Вам известно, что полученное извещение подлежит тщательной проверке. То, что смерть произошла в стенах колледжа, никакого значения не имеет. Ваши привилегии тут теряют силу. Вы не можете чинить мне препятствия в подобном деле и не можете оспорить мои полномочия. Я приказываю прервать это погребение, пока не буду вполне удовлетворен.
Под взглядами своего колледжа и заметной части университета Вудворд покачивался, взвешивая, как лучше ответить на подобный вызов. При обычных обстоятельствах он не привык колебаться ни мгновения, но на этот раз не спешил.
– Я не уступлю вашей власти, сэр, – сказал он наконец. – Я не признаю за вами права входить сюда без моего дозволения и тем более вмешиваться в дела колледжа. Я не вижу оснований для вашего присутствия здесь и по закону могу потребовать, чтобы вы удалились.
Присутствующие встретили его слова ропотом одобрения, а сэр Джон вспыхнул от негодования. Удовлетворив таким образом требования процедуры и ни на йоту не поступившись в вопросах принципа, Вудворд несколько пошел на попятный.
– Однако, возможно, у вас есть свидетельства, мне неизвестные. Если преступление было совершено, долг колледжа узнать правду. Я выслушаю то, что вы имеете сказать, и отложу погребение до тех пор. Если я сочту, что ваши сведения недостоверны, оно будет продолжено с вашего согласия или без.
Вновь послышался ропот одобрения, рожденный, как позднее мне объяснил Лоуэр, мастерским оборонительным отступлением с позиции, удерживать которую не представлялось возможным. Вудворд тем временем распорядился, чтобы покойника отнесли назад в часовню. Затем он проводил судью в свой дом.
– Ну-ну-ну, – негромко сказал Лоуэр, когда они вышли через узкую арку во внутренний двор, – хотел бы я знать, кто скрывается за этим.
– О чем вы говорите?
– Мировой судья может действовать, только если кто-нибудь подаст ему жалобу о совершении преступления. Тогда он обязан произвести расследование, действительно оно было совершено или нет. Так кто же отправился к нему? Во всяком случае, не Вудворд, а для кого еще это представляет интерес? Насколько мне известно, у Грова не было родственников.
Меня пробрала дрожь.
– Ну, стоя тут, мы этого не узнаем, – указал я.
– Вы правы. Не распить ли нам бутылочку у меня в Крайст-Черче? И поискать разгадку?
Поиски ни к чему не привели; несмотря на множество предположений и еще большее количество вина, вопрос о том, кто побывал у судьи, оставался столь же покрытым тайной, когда мы проснулись на следующее утро, как и когда мы ушли из Нового колледжа. И сверх того, что было мне известно, я узнал лишь, что мадера, которую предпочитают англичане, оставляет по себе наутро самую скверную память.
Я ночевал у Лоуэра, так как к концу нашей беседы, которая вскоре с Грова перешла на другие любопытные и многообразные темы, ноги меня не держали. И он вновь вернулся к понятию духа, к тому, поддается ли дух исследованиям, – идее, которая имела немалую важность для теории, скрывающейся за моим переливанием крови.
– Полагаю, – сказал он задумчиво, – мы можем постулировать существование вашего жизненного духа, исходя из существования привидений, ибо что они такое, как не дух, освобожденный от плоти? А сомневаться в их манифестациях я не могу, так как сам был свидетелем.
– Неужели? Когда же? – отозвался я.
– Да пару месяцев тому назад, – сказал он – Я сидел в этой самой комнате и услышал шорох за дверью. Я открыл ее, так как ждал гостя, а там стоял неизвестный молодой человек. Очень странно одетый в бархат, волосы у него были длинные, льняные, а в руке он держал шелковый шнурок. Я поздоровался, он оглянулся и посмотрел на меня. Но не ответил, только печально улыбнулся и спустился по лестнице. Я не придал этому никакого значения и вернулся в комнату. Минуту спустя пришел мой гость. Я спросил его, не видел ли он странного юношу – они не могли не встретиться, – он ответил, что нет – на лестнице никого не было. Позже декан рассказал мне, что здесь в тысяча пятьсот шестидесятом году некий молодой человек наложил на себя руки. Покинул свою комнату, выходившую на мою лестницу, прошел в подвал в другом конце колледжа и повесился на шелковом шнурке.
– Хм-м…
– Что хм-м, то хм-м. Я просто указываю, что это один из редких случаев, когда лучшие научные теории и практические наблюдения прекрасно согласуются. Вот почему я не отбрасываю сразу ваши априорные предположения. Хотя и не исключаю возможность, что улучшению состояния вдовы Бланди есть и другое объяснение.
– Отбросить уже имеющееся объяснение в пользу того, которого у вас нет, представляется глупым, – сказал я. – Но должен указать, таким образом вы постулируете, что дух, поддерживающий жизнь, есть тот же самый, который пребывает и после ее конца.
Он вздохнул.
– Да, пожалуй. Хотя даже Бойль еще не придумал опыта для определения, что есть дух, если признать за ним некое физическое существование.
– Это навлекло бы на него много неприятностей с богословами, – сказал я. – А он как будто старается поддерживать с ними наилучшие отношения.
– Рано или поздно этого не избежать, – ответил мой друг. – Если только мы, ученые, не ограничим себя исключительно материальными вещами, а какой в этом смысл? Но вы правы, Бойль навряд ли захочет подвергнуть себя такой опасности. И я не могу не счесть это его слабостью. Но с другой стороны, ваш собственный синьор Галилей показал, чем оборачиваются нелады с церковниками. Что вы о нем думаете?
Разумеется, Лоуэр слышал про этот знаменитый случай, который горячо обсуждался в Падуе, когда я там учился, ибо Галилей состоял на жалованье у Венеции, пока не прельстился роскошью Медичи и не отбыл во Флоренцию. Там он нажил много врагов, что не пошло ему на пользу, когда его утверждение, что Земля ходит вокруг Солнца, ввергло его в беду. Даже хотя падение его произошло почти до моего рождения, оно напугало многие любознательные умы и научило их хорошенько подумать, прежде чем говорить. Но ссылка Лоуэра на это дело мне очень досадила, так как я заранее знал, каким окажется его мнение, и не сомневался, что он подтасует факты для новых нападок на мою церковь.
– Разумеется, я почитаю его, – сказал я, – и скорблю о произошедшем с ним. Я прилежу науке и считаю себя верным сыном церкви. Вместе с мистером Бойлем я твердо верю, что наука не может противоречить истинной религии и видимые расхождения между ними суть результат слабости нашего понимания той или другой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
– И он тебе отказал?
– Вы ведь сами видели.
– Ты приходила к нему в комнату в ночь его смерти?
– А кто-нибудь говорит, что приходила?
– Да.
– А кто?
– Не знаю. Будь добра, ответь на вопрос. Он очень важен. Где ты была в тот вечер?
– Это вас не касается.
Я понял, что мы зашли в тупик. Если я буду настаивать, она уйдет, однако она ничуть не утолила мое любопытство. И какие у нее могли быть причины для скрытности? Никаких, настолько важных, что ради них стоило бы разжигать подозрения, и уж к этому-то времени она должна была понимать, что я стараюсь ей помочь. И я попытался в последний раз, но она снова уклонилась от ответа.
– Была ли какая-нибудь толика правды в этих сплетнях?
– Ни про какие сплетни я не знаю. Скажите мне, доктор, кто-нибудь утверждает, что доктор Гров был убит?
Я покачал головой:
– Не думаю. Пока нет причин так думать, и его должны похоронить нынче вечером. После этого вопрос будет закрыт. Бесспорно, смотритель, насколько я могу судить, искренне верит, что ничего подозрительного в его смерти нет.
– А вы? Во что верите вы?
Я снова пожал плечами.
– Мне часто доводилось слышать, как люди в возрасте Грова и ведшие сходный образ жизни внезапно умирали в том или ином припадке, да и вообще меня это мало касается. Моя главная забота – твоя мать и мой метод лечения, который я к ней применил. А стул у нее был?
Она покачала головой.
– Не забудь, что его надо сохранять, – продолжал я. – Они будут для меня весьма важны. Не позволяй ей вставать и не давай ей мыться. А главное, держи ее в тепле. И если в ее состоянии произойдет какая-то перемена, немедля дай мне знать.
Глава четырнадцатая
Заупокойная служба по Грову была торжественной и чинной. Она началась вскоре после того, как стемнело. Весь день, полагал я, велись приготовления к ней: садовник колледжа приготовил могилу в аркаде рядом с часовней, хор мальчиков поупражнялся, а Вудворд сочинил надгробную речь. Я решил присутствовать, едва услышал от Лоуэра, что, по его мнению, никто возражать не станет. Как-никак Гров был одним из немногих моих знакомых в Оксфорде. Но я настоял, чтобы и он пошел: что может быть хуже, чем присутствовать на погребальной церемонии и не знать, как себя вести?
Он долго ворчал, но наконец согласился. Насколько я понял, дух Нового колледжа был ему не по вкусу. Когда служба началась – часовня переполнена, служащие священники в облачениях, – мне стала ясна причина этого.
– Вы должны мне растолковать, – сказал я шепотом во время небольшой паузы, – в чем различие между вашей церковью и моей. Признаюсь, я не замечаю почти никакой разницы.
Лоуэр нахмурился.
– Здесь ее и нет никакой. Почему они не выйдут в открытую и не объявят о своей приверженности Блуднице Вавилонской – прошу прощения, Кола, – я, право же, не знаю. Они же все только этого и хотят, негодяи.
В часовне, пришел я к выводу, еще человек шесть разделяли взгляды Лоуэра, и не все они в отличие от него вели себя подобающе. Томас Кен, тот, кто вступил в спор с Гровом за обедом, подчеркнуто ни разу не встал во время службы и громко разговаривал, когда звучал реквием. Доктор Уоллис, который так грубо обошелся со мной, сидел, скрестив руки на груди, с безмолвным неодобрением искушенного в делах веры. А кое-кто даже смеялся в самые торжественные мгновения, и окружающие бросали на них возмущенные взгляды. И настала минута, когда я подумал, что нам выпадет большая удача, если заупокойная служба не перейдет в открытую драку.
Однако каким-то образом она завершилась тихо, и мне почудился вздох всеобщего облегчения, когда Вудворд произнес завершающее благословение, с белым жезлом в руке вышел из часовни во главе похоронной процессии и направился, огибая аркаду, к открытой могиле. Четыре члена факультета держали тело над зияющей ямой, Вудворд готовился прочесть заключительную молитву, как вдруг в задних рядах поднялся шум.
Я поглядел на Лоуэра: оба мы не сомневались, что страсти наконец вырвались наружу и последние минуты Грова на земле будут осквернены спором из-за доктрины. Некоторые члены факультета в возмущении обернулись; по толпе пронесся ропот, и, раздвигая ее, вперед с видом крайнего смущения вышел дородный мужчина с седой бородой, в толстом плаще.
– В чем дело? – вопросил Вудворд, отворачиваясь от могилы навстречу нарушителю благочиния.
– Это погребение должно быть прервано, – объявил тот. Я толкнул Лоуэра локтем и шепнул ему на ухо:
– Кто это? Что происходит?
Лоуэр на мгновение отвлекся от происходящего и зашептал:
– Сэр Джон Фулгров, мировой судья, – а затем попросил меня помолчать.
– Ваша власть сюда не распространяется, – продолжал Вудворд.
– Нет, распространяется, когда речь идет о насилии.
– Никакое насилие места не имело.
– Быть может. Но мой пост обязывает меня самолично в том убедиться. Я получил официальное извещение, что могло иметь место убийство, и обязан произвести расследование. Вы это знаете, смотритель, так же хорошо, как и я сам.
При слове «убийство» гул голосов сразу стал громче. Вудворд замер в неподвижности над могилой, словно защищая покойника от судьи. Да и правда, он защищал свой колледж.
– Об убийстве нет и речи. Я убедился в этом.
Судья чувствовал себя неловко, но не собирался уступать.
– Вам известно, что полученное извещение подлежит тщательной проверке. То, что смерть произошла в стенах колледжа, никакого значения не имеет. Ваши привилегии тут теряют силу. Вы не можете чинить мне препятствия в подобном деле и не можете оспорить мои полномочия. Я приказываю прервать это погребение, пока не буду вполне удовлетворен.
Под взглядами своего колледжа и заметной части университета Вудворд покачивался, взвешивая, как лучше ответить на подобный вызов. При обычных обстоятельствах он не привык колебаться ни мгновения, но на этот раз не спешил.
– Я не уступлю вашей власти, сэр, – сказал он наконец. – Я не признаю за вами права входить сюда без моего дозволения и тем более вмешиваться в дела колледжа. Я не вижу оснований для вашего присутствия здесь и по закону могу потребовать, чтобы вы удалились.
Присутствующие встретили его слова ропотом одобрения, а сэр Джон вспыхнул от негодования. Удовлетворив таким образом требования процедуры и ни на йоту не поступившись в вопросах принципа, Вудворд несколько пошел на попятный.
– Однако, возможно, у вас есть свидетельства, мне неизвестные. Если преступление было совершено, долг колледжа узнать правду. Я выслушаю то, что вы имеете сказать, и отложу погребение до тех пор. Если я сочту, что ваши сведения недостоверны, оно будет продолжено с вашего согласия или без.
Вновь послышался ропот одобрения, рожденный, как позднее мне объяснил Лоуэр, мастерским оборонительным отступлением с позиции, удерживать которую не представлялось возможным. Вудворд тем временем распорядился, чтобы покойника отнесли назад в часовню. Затем он проводил судью в свой дом.
– Ну-ну-ну, – негромко сказал Лоуэр, когда они вышли через узкую арку во внутренний двор, – хотел бы я знать, кто скрывается за этим.
– О чем вы говорите?
– Мировой судья может действовать, только если кто-нибудь подаст ему жалобу о совершении преступления. Тогда он обязан произвести расследование, действительно оно было совершено или нет. Так кто же отправился к нему? Во всяком случае, не Вудворд, а для кого еще это представляет интерес? Насколько мне известно, у Грова не было родственников.
Меня пробрала дрожь.
– Ну, стоя тут, мы этого не узнаем, – указал я.
– Вы правы. Не распить ли нам бутылочку у меня в Крайст-Черче? И поискать разгадку?
Поиски ни к чему не привели; несмотря на множество предположений и еще большее количество вина, вопрос о том, кто побывал у судьи, оставался столь же покрытым тайной, когда мы проснулись на следующее утро, как и когда мы ушли из Нового колледжа. И сверх того, что было мне известно, я узнал лишь, что мадера, которую предпочитают англичане, оставляет по себе наутро самую скверную память.
Я ночевал у Лоуэра, так как к концу нашей беседы, которая вскоре с Грова перешла на другие любопытные и многообразные темы, ноги меня не держали. И он вновь вернулся к понятию духа, к тому, поддается ли дух исследованиям, – идее, которая имела немалую важность для теории, скрывающейся за моим переливанием крови.
– Полагаю, – сказал он задумчиво, – мы можем постулировать существование вашего жизненного духа, исходя из существования привидений, ибо что они такое, как не дух, освобожденный от плоти? А сомневаться в их манифестациях я не могу, так как сам был свидетелем.
– Неужели? Когда же? – отозвался я.
– Да пару месяцев тому назад, – сказал он – Я сидел в этой самой комнате и услышал шорох за дверью. Я открыл ее, так как ждал гостя, а там стоял неизвестный молодой человек. Очень странно одетый в бархат, волосы у него были длинные, льняные, а в руке он держал шелковый шнурок. Я поздоровался, он оглянулся и посмотрел на меня. Но не ответил, только печально улыбнулся и спустился по лестнице. Я не придал этому никакого значения и вернулся в комнату. Минуту спустя пришел мой гость. Я спросил его, не видел ли он странного юношу – они не могли не встретиться, – он ответил, что нет – на лестнице никого не было. Позже декан рассказал мне, что здесь в тысяча пятьсот шестидесятом году некий молодой человек наложил на себя руки. Покинул свою комнату, выходившую на мою лестницу, прошел в подвал в другом конце колледжа и повесился на шелковом шнурке.
– Хм-м…
– Что хм-м, то хм-м. Я просто указываю, что это один из редких случаев, когда лучшие научные теории и практические наблюдения прекрасно согласуются. Вот почему я не отбрасываю сразу ваши априорные предположения. Хотя и не исключаю возможность, что улучшению состояния вдовы Бланди есть и другое объяснение.
– Отбросить уже имеющееся объяснение в пользу того, которого у вас нет, представляется глупым, – сказал я. – Но должен указать, таким образом вы постулируете, что дух, поддерживающий жизнь, есть тот же самый, который пребывает и после ее конца.
Он вздохнул.
– Да, пожалуй. Хотя даже Бойль еще не придумал опыта для определения, что есть дух, если признать за ним некое физическое существование.
– Это навлекло бы на него много неприятностей с богословами, – сказал я. – А он как будто старается поддерживать с ними наилучшие отношения.
– Рано или поздно этого не избежать, – ответил мой друг. – Если только мы, ученые, не ограничим себя исключительно материальными вещами, а какой в этом смысл? Но вы правы, Бойль навряд ли захочет подвергнуть себя такой опасности. И я не могу не счесть это его слабостью. Но с другой стороны, ваш собственный синьор Галилей показал, чем оборачиваются нелады с церковниками. Что вы о нем думаете?
Разумеется, Лоуэр слышал про этот знаменитый случай, который горячо обсуждался в Падуе, когда я там учился, ибо Галилей состоял на жалованье у Венеции, пока не прельстился роскошью Медичи и не отбыл во Флоренцию. Там он нажил много врагов, что не пошло ему на пользу, когда его утверждение, что Земля ходит вокруг Солнца, ввергло его в беду. Даже хотя падение его произошло почти до моего рождения, оно напугало многие любознательные умы и научило их хорошенько подумать, прежде чем говорить. Но ссылка Лоуэра на это дело мне очень досадила, так как я заранее знал, каким окажется его мнение, и не сомневался, что он подтасует факты для новых нападок на мою церковь.
– Разумеется, я почитаю его, – сказал я, – и скорблю о произошедшем с ним. Я прилежу науке и считаю себя верным сыном церкви. Вместе с мистером Бойлем я твердо верю, что наука не может противоречить истинной религии и видимые расхождения между ними суть результат слабости нашего понимания той или другой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124