А я отвечать не хотел. Да и пришел я сюда вопреки своему желанию! Но почему-то воспротивиться ей я не сумел.
– Я был бы рад, – сказал я в конце концов, – но как мне объяснить кольцо доктора Грова?
– Какое кольцо?
– То, которое было украдено с его тела и обнаружено Джеком Престкоттом. Он мне все про это рассказал.
Едва она поняла мой ответ, как я понял, что мои подозрения были верны без тени сомнения и что мировой судья знает свое дело. Да, Грова убила она. Едва смысл моих слов стал ей ясен, она побледнела. Почти все остальное она могла бы объяснить так или эдак, но на это обвинение у нее ответа не было.
– Ну, Сара? – сказал я, потому что она молчала.
– Значит, спасения для меня как будто нет. Думаю, вам пора уйти.
Такое жалкое покорное признание! Слова той, кому стало ясно, что ее деяния неопровержимо доказаны.
– Ты не хочешь отвечать? Но если ты не ответишь мне, ты должна будешь отвечать в суде. Так как же ты опровергнешь обвинение, что убила Грова из мести и обворовала его лежащий на полу труп?
Смерч, который вдруг обрушился на меня, явился одним из самых сильных потрясений в моей жизни. Личина покорности была сброшена, и открылась истинная натура этой девки, когда, рыча от ярости и бессилия, она кинулась на меня, стараясь впиться в лицо ногтями. Ее глаза пылали безумием. К счастью, цепи на запястье и лодыжке удержали ее, не то, клянусь, она выцарапала бы мне глаза. А так я налетел спиной на зловонную старуху, которая тут же сунула руку мне под кафтан, ища кошелек. Я испуганно закричал, и тут же, пиная узниц, на помощь мне подоспел тюремщик и ударил Сару дубинкой, чтобы ее успокоить. Она повалилась на тюфяк, вопя и рыдая отчаяннее, чем мне когда-либо приходилось слышать.
Я в ужасе смотрел на чудовище передо мной, потом опомнился настолько, чтобы заверить встревоженного тюремщика, что я цел и невредим, если не считать царапины поперек щеки, и попятился на безопасное расстояние, глотая смрадный воздух в попытке отдышаться.
– Если у меня и были сомнения относительно тебя, – сказал я, – теперь они рассеялись. Ради твоей матери я поговорю с Лоуэром. Но ничего больше от меня не жди.
И я ушел. А когда благополучно оставил позади это адское место и обитающих там демонов, исполнился такой радости, что завернул в ближайшее питейное заведение, чтобы прийти в себя. Полчаса спустя руки у меня все еще тряслись.
Хотя меня более не грызли сомнения касательно виновности этой девушки не могу сказать, что в остальном на душе у меня стало легко. Соприкосновение с подобным злом ввергает в ужас, ярость, свидетелем которой я стал, забыть непросто. Выйдя из и кабака я испытывал неодолимую потребность в человеческом общении, чтобы отвлечься от того, что мне довелось увидеть и услышать. Не будь мои отношения с Лоуэром столь натянутыми, его непринужденная обходительность помогла бы мне прийти в себя. Но у меня не было желания видеться с ним. И я отбросил эту мысль. Однако затем вспомнил просьбу девушки, и ради моей пациентки, тем более что я дал слово, я счел себя обязанным передать ему ее предложение, сколь бесполезным это ни было бы.
Но ни в одном из его излюбленных мест Лоуэра не оказалось, как и в его комнатах в Крайст-Черче. Я спрашивал о нем повсюду, и наконец кто-то сказал, что видел его в компании Локка и математика Кристофера Рена примерно с час назад. Рен все еще сохраняет за собой комнаты в Водеме, и, пожалуй, мне стоит заглянуть туда. Мысль о том, чтобы познакомиться с этим молодым человеком, весьма меня прельщала, столько я про него наслышался за время моего пребывания в Оксфорде, так что я поспешил в этот колледж и осведомился у ворот, у себя ли он, один или с гостями? У него друзья, услышал я в ответ, и он просил, чтобы его не беспокоили. Ну, привратники всегда говорят нечто подобное, а потому я пропустил это предупреждение мимо ушей, быстро поднялся по лестнице в надвратный этаж, где помещались комнаты Рена, постучал в дверь и вошел. И испытал великое потрясение. Рен, низенький, щеголеватый, с пышными локонами, скорее приятного облика, досадливо повернул голову, едва я вошел и остановился как вкопанный на пороге, не веря своим глазам. По лицу Локка скользнула ухмылка, как у маленького проказника, изловленного на какой-нибудь шалости, и он радуется, что она стала известна всем. Мой друг, мой добрейший друг Ричард Лоуэр хотя бы имел совесть смутиться, когда его обман был изобличен настолько неопровержимо, что ни для малейших сомнении места быть не могло их занятие говорило само за себя.
Ибо на широком сосновом столе жалобно повизгивала привязанная к нему собака и закатывала глаза от отчаянных усилий рваться из пут. Рядом с ней лежала другая собака, видимо, смирившаяся с пыткой, которой подвергалась. От шеи одной к шее другой тянулась длинная тонкая трубка, и кровь из разрезов в шеях собак забрызгала фартук Локка и пол. Они тайком повторяли мои опыты. Скрывали свою затею от меня, от того, кого обязаны были предупредить о своих намерениях. Я не мог поверить, что меня столь низко предали.
Первым опомнился Лоуэр.
– Извините меня, джентльмены, – сказал он, настолько забыв про учтивость, что даже не представил меня Рену. – Я должен ненадолго отлучиться.
Он снял фартук, бросил его на пол, потом пригласил меня прогуляться с ним по саду. Я с трудом оторвал взгляд от зрелища тяжко поразившего мой дух, и гневно спустился по лестнице следом за ним.
Несколько минут мы ходили по саду, кружили среди живых изгородей и маленьких лужаек, но я хранил молчание, ожидая ею объяснений.
– Вина не моя, Кола, – сказал он долгое время спустя. – Прошу, примите мои извинения. Мое поведение непростительно.
Потрясение еще не прошло, и я по-прежнему не находил слов.
– Локк, видите ли, рассказал Рену про опыт, который мы… вы придумали, чтобы помочь миссис Бланди, и он пришел в такое волнение, что настоял на повторении. И это ведь нисколько не умаляет вашего достижения. Мы просто следуем по вашим стопам, подражая учителю.
Он смущенно ухмыльнулся и повернул голову посмотреть, помогли ли его извинения. Я решил сохранять холодность.
– Простая вежливость требовала, чтобы вы известили меня, даже если предпочли меня не приглашать.
Ухмылка сменилась гримасой.
– Справедливо, – сказал он, – и я истинно об этом сожалею. Я ведь искал вас, но так и не сумел узнать, где вы были. А Рен хочет вернуться в Лондон сегодня днем, вы понимаете, и…
– И потому вы предаете одного друга, чтобы угодить другому, – холодно перебил я.
Это справедливое замечание заметно его обескуражило, и он сделал вид, будто рассержен.
– Какое предательство? Раз рожденная идея не остается собственностью того, кого она осенила первым. Мы не отрицаем вашего свершения и не намеревались что-либо от вас скрывать. Вы отсутствовали, вот и все. Я даже не знал, что Рен так загорелся, пока не повстречался с ним нынче утром.
Его тон был настолько убедительным, что я почувствовал, как рассеиваются мои сомнения. Мне хотелось принять его извинения, хотелось по-прежнему видеть в нем своего друга, и я чуть было не поверил, что меня не предали. Но тут мне вспомнилась виноватая растерянность на его лице, когда я вошел, такого полного признания я не видел даже на лице Сары.
– Мы не собираемся ничего сообщать об этом миру без вашего ведома и разрешения, – продолжал он, заметив, что ему не удалось пробить брешь в стене моей холодности. – И вы должны признать, что это к лучшему. Если мы… вы… сообщите о своем открытии, позволив заключить, что первое переливание было испробовано на женщине, вас сочтут легкомысленным, опасным и отмахнутся от вас. Если же вы предварите свое сообщение описаниями переливания крови между собаками, то избежите сколько-нибудь серьезного осуждения.
– И в этом заключалась ваша цель?
– Вот именно, – сказал он, ободренный мыслью, что утишил мой гнев. – Я ведь высказывал вам свои опасения, как все может обернуться, если об этом узнают слишком рано. Действовать необходимо именно таким образом, и чем быстрее, тем лучше. Я сожалею, искренне сожалею, что вы не присутствовали при этом опыте. Прошу, примите мои нижайшие извинения. И я приношу их также от имени Локка и Рена, ведь у них и в мыслях не было обойтись с вами неучтиво.
Он низко поклонился, а так как был без шляпы, то изящным жестом сдернул свой парик. Эта нелепая выходка чуть было не вызвала улыбку на моих губах, но на этот раз я твердо решился не поддаваться на такие уловки.
– Ну, послушайте, – сказал он обескуражено. – Вы меня прощаете?
Я кивнул.
– Ну хорошо, – ответил я коротко, и это была чуть ли не самая большая ложь, когда-либо произнесенная мной.
Но я все еще нуждался в нем и должен был, став теперь нищим в дружбе, поддерживать хотя бы вид сердечности.
– Но где вы все-таки были? – спросил он. – Мы же правда вас искали.
– У миссис Бланди. Ей худо и становится все хуже. А еще у ее дочери.
– В замке?
Я кивнул:
– Я не хотел идти туда, но мать меня умоляла. И это во многом меня успокоило. Если кто-то способен на убийство, так это она. У меня больше нет сомнений, хотя, полагаю, она будет отрицать свое преступление, а мне стало бы еще легче на душе, если бы она призналась в нем. Однако теперь мне ясно, что в тогда в кофейне она попросила у Грова денег для матери и получила отказ. Ну и сама взяла их, убив его и обворовав. Ужасно что долг по отношению к родительнице может быть настолько извращен и искажен.
Лоуэр кивнул:
– Она вам рассказала это?
– Ну нет, – ответил я, – она ни в чем не сознается. Однако она хочет совершить одно доброе дело, возможно, из раскаяния так как иной причины я не вижу.
И я быстро сообщил Лоуэру о ее желании обменять свой труп на его согласие лечить ее мать и заботиться о ней. Лоуэр был словно удивлен и – мне тяжко это говорить – прямо-таки ухватился за такую выпавшую ему удачу.
– Но ее мать?
– Сомневаюсь, что она надолго станет обузой для вашего кошелька, – ответил я. – Кстати, мне нужно поговорить с вами и об этом. Она теряет силы, и если дочь умрет, я убежден, что угасание духа одной роковым образом скажется на другой.
Я изложил ему мои опасения, добавив, что, по моему мнению, есть лишь одно средство спасти старушку. Он слушал очень внимательно.
– Ей необходимо влить еще крови, Лоуэр, – сказал я. – Причем чью-то другую, кого-то достаточно сильного и здорового, чтобы взять верх над духом дочери. И незамедлительно. Если Сару будут судить завтра, ее казнят послезавтра. И времени почти не остается.
– Вы убеждены в этом?
– Полностью. Она уже угасает вместе с духом дочери, все признаки налицо. И никакой другой причины я не нахожу.
Он хмыкнул.
– То есть вы хотите заняться этим сегодня?
– Да. Ради нее и во имя нашей дружбы я прошу вашей помощи в этом заключительном опыте.
В подобии дружеской близости мы еще раз обошли сад, пока он взвешивал ход моих рассуждений.
– Возможно, вы и правы, – сказал он наконец. – Если только не существует нечто, нам неизвестное.
– Если оно нам неизвестно, мы не можем принимать его во внимание, – указал я.
Он снова хмыкнул, а потом сделал глубокий вздох, указывающий, что он принял решение.
– Ну хорошо, – сказал он. – Сегодня вечером. Я приведу кого-нибудь из садовников, на чье молчание можно будет положиться.
– А почему не днем?
– Потому что мне нужно побывать у нее. Чтобы ее получить, необходимо письмо с ее распоряжением, надлежащим образом подписанное и заверенное свидетелями. Это потребует времени. Дело должно быть сделано до начала процесса. Вы знаете, что ее сожгут?
– Сэр Джон мне говорил.
– Таким образом, возможность ее использования не так уж велика если только мне не удастся убедить сэра Джона повлиять на судью. – Он поклонился. – Не тревожьтесь, мы все успеем. После ужина встретимся в «Ангеле» и позаботимся о матери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124