– Сэр Джон, вы же кое о чем забываете, – сдержанно сказал Лоуэр. – О том, что требуется указать причину деяния, прежде чем приписывать его кому-то. А логика исключает наличие такой причины. Мистер Кола пробыл в Оксфорде, да и в стране, всего несколько недель. До этого вечера он всего лишь раз виделся с Гровом. И должен сказать, я охотно готов поручиться за него, как, не сомневаюсь, поручился бы и высокородный Роберт Бойль, будь он здесь.
Это, рад сказать, указало судье на нелепость направления его вопросов, хотя и не вернуло ему моего уважения.
– Мои извинения, сударь. У меня не было намерения оскорбить вас. Но мой долг – провести следствие, и, натурально, мне приходится задавать вопросы тем, кто соприкоснулся со случившимся.
– Это не вызывает сомнений. И в извинениях нет нужды, уверяю вас, – ответил я, покривив душой. Его слова весьма меня встревожили, настолько, что я чуть было не указал на погрешности в его логике – что я вовсе не обязательно был последним, кто видел Грова живым: ведь кто-то, оказывается, видел, что Сара Бланди вошла к нему в комнату после того, как я расстался с ним у ворот.
Однако я понимал, что раз итальянец-папист весьма и весьма подходит на роль убийцы, то дочь сектанта, да еще беспутная и с бешеным нравом, послужит прекрасной ему заменой. У меня не возникло желания очистить себя от подозрений, указав обвиняющим перстом на Сару. Она, полагал я, была способна на подобное, но, кроме сплетен, ничто не намекало на возможность ее вины. И я считал себя вправе хранить молчание, пока такое положение вещей остается неизменным.
Вскоре судья исчерпал все, что намеревался сказать и поднялся с кресла.
– Вы должны меня извинить. Мне необходимо повидать следственного судью и предупредить его. Затем опросить еще некоторых людей, а также умиротворить смотрителя Вудворда. Быть может, доктор Лоуэр, вы будете столь любезны и сообщите ему то, что сообщили мне? Я почувствовал бы себя счастливее, если бы он убедился, что у меня не было никаких злых намерении против университета.
Лоуэр неохотно кивнул и отправился выполнять возложенное на него поручение, предоставив мне занять остаток дня тем, чем я сочту нужным.
Я все время помнил, что даже такие треволнения, как смерть доктора Грова, всего лишь отвлечения от моей главной цели – приведения в порядок дел моей семьи. Хотя в этом повествовании я почти ее не касался, но я прилагал все старания, а мистер Бойль любезно сделал для меня даже больше. Новости, однако, были неутешительными, и все мои хлопоты пропадали втуне. Бойль, как и обещал, обратился в Лондоне за советом к своему другу-адвокату, и тот высказал мнение, что я буду лишь напрасно терять время, продолжая свои попытки. Без весомых доказательств, что мой отец является собственником половины дела, нет ни малейшей надежды убедить суд присудить ему эту половину. И мне следует смириться с ее потерей, а не тратить новые суммы на тяжбы, которые непременно будут проиграны.
Посему я тотчас написал отцу, что деньги эти безвозвратно потеряны, если только у него в Венеции не хранятся необходимые документы, и мне незачем долее откладывать возвращение домой. Написав, запечатав и отправив свои письма королевской почтой (меня не заботило, что они могут быть перлюстрированы, и я решил избежать лишних расходов на отправление их частным образом), я вернулся в аптеку мистера Кросса скоротать время за разговорами и приготовить сумку медикаментов на случай, если все-таки решу сопровождать Лоуэра, хотя такого намерения у меня не было.
– Я не хочу ехать. Но если бы вы могли приготовить к завтрашнему утру на всякий случай…
Кросс взял мой список и открыл счетную книгу на странице, где были записаны мои прежние покупки.
– Поищу их для вас, – сказал он. – Ничего особенно редкого или дорогого тут нет, так что труд для меня невелик.
Он было обратил на меня взгляд с любопытством, словно намеревался что-то сказать, но потом передумал и снова справился с книгой.
– Не беспокойтесь об уплате, – сказал я. – Несомненно, Лоуэр или даже мистер Бойль поручатся за меня.
– Конечно. Конечно. Об этом и речи нет.
– Вас заботит что-то еще? Прошу, скажите мне.
Он некоторое время раздумывал, расставляя на прилавке флаконы с разными жидкостями, но наконец принял решение.
– Я ранее беседовал с Лоуэром, – начал он. – Об его опытах и кончине доктора Грова.
– А, да, – сказал я, полагая, что он хочет набраться новых сведений от тех, кто мог бы сообщить что-нибудь интересное. – Превосходный человек этот мистер Шталь, хотя и тяжелый в обращении.
– И его выводы здравы, как по-вашему?
– В его методе я не нахожу ни малейшего изъяна, – ответил я, – а его репутация говорит сама за себя. Но почему вы спрашиваете?
– Так, значит, мышьяк. В нем причина его смерти?
– Не вижу оснований сомневаться. А вы не согласны?
– Да нет. Вовсе нет. Но я вот думал, мистер Кола… – Он вновь замялся.
– Послушайте, мой дорогой, не таитесь, – подбодрил я. – Вас что-то гнетет. Так объясните мне.
Он хотел было заговорить, но передумал и покачал головой.
– Нет, ничего, – ответил он затем. – Ничего важного. Я просто подумал, откуда мог взяться мышьяк. Страшно предположить, что источником могла быть моя аптека.
– Сомневаюсь, что мы когда-нибудь это узнаем, – ответил я – К тому же обязанность мирового судьи – выяснить все, что в его силах, и в любом случае вас никто винить не будет. На вашем месте я бы не стал тревожиться.
Он кивнул:
– Вы правы. Совершенно правы.
Тут дверь распахнулась, и в аптеку влетел Лоуэр в сопровождении Локка, к большому моему сожалению. На обоих были самые парадные их костюмы, и Лоуэр вновь решился надеть свой парик. Я поклонился им обоим.
– Я не видел двух таких великолепных джентльменов со времени моего пребывания в Париже, – сказал я.
Лоуэр ухмыльнулся и поклонился в ответ. Очень неуклюже, так как, кланяясь, опасливо придерживал парик рукой.
– Спектакль, мистер Кола, спектакль!
– Какой спектакль?
– Тот, о котором я вам говорил. Или забыл сказать? Развлечение, которое я вам обещал. Вы готовы? И вы так равнодушны? Там будет весь город. Идемте же. Начало через час, и если мы не поторопимся, то останемся без хороших мест.
Его веселость и торопливость мгновенно заставили меня забыть все тревоги: более не обращая внимания на озабоченность мистера Кросса, я пожелал ему счастливо оставаться и вышел на улицу с моим другом.
Для утонченных натур, привыкших к изяществу итальянского и французского драматического искусства, посещение театра в Англии оборачивается немалым потрясением и более многого другого напоминает, сколь недавно эти островитяне расстались с варварством.
Дело было не столько в их поведении, хотя чернь в зале все время поднимала шум, и даже люди более благородных сословий держались отнюдь не с чинным достоинством. Причина заключалась в необузданном восторге при виде актеров на сцене. Ведь миновало лишь несколько лет с тех пор, как подобные развлечения были вновь разрешены, и весь город просто неистовствовал, наслаждаясь новизной и непривычностью такого зрелища. Даже студенты как будто продавали свои книги и одеяла, лишь бы купить билеты, возмутительно дорогие.
Сам спектакль был не слишком ужасным, хотя и очень простонародным, более подходящим для ярмарочного балагана, чем для настоящего театра. Нет, эти восхищающие англичан пьесы показывают, какой они на самом деле грубый и буйный народ. Ту, которую смотрели мы, написал человек, живший неподалеку от Оксфорда, и, увы, очевидно, не путешествовавший, а также не изучавший прославленных авторов, о чем свидетельствовало отсутствие у него тонких приемов, умения построить сюжет и, уж конечно, декорума.
Буквально с первой же сцены были нарушены те единства, которые, как справедливо учит нас Аристотель, придают пьесе стройность. События в ней не сосредотачивались в одном месте, а начинались в замке (как мне показалось), затем перенеслись в какую-то степь, затем на поле сражения, а то и двух, и завершились попыткой автора разместить по сцене в каждом городе страны. Свой промах он усугубил, нарушив единство времени – между разыгрываемой сценой и следующей могла пройти минута, час, месяц или (насколько мог судить я) пятнадцать лет без оповещения о том зрителей. Отсутствовало и единство действия; главная интрига подолгу оставалась в небрежении, вытесняясь побочными сюжетами так, будто автор вырвал десятки страниц из разных пьес, подбросил в воздух, а затем сшил в том порядке, в котором они попадали на землю.
Язык даже был хуже того, кое-что я упускал, так как актеры понятия не имели о декламации, а переговаривались между собой, словно сидели с друзьями в гостиной или в кабаке. Разумеется, истинное искусство актера, который стоит лицом к зрителям и пленяет их силой чудесной риторики, тут вряд ли пригодилось бы, ибо пленять было нечем. Речи действующих лиц являли собой образцы несравненной гнусности. Пока шла сцена, в которой сын какого-то вельможи притворяется сумасшедшим и буянит под дождем в открытой степи, а затем встречает короля, который тоже помешался и натыкал себе в волосы цветы (поверьте, я не шучу), я ждал, что вот-вот заботливые мужья поспешат увести из зала своих супруг. Однако они продолжали сидеть на своих местах, видимо, наслаждаясь происходящим, и единственное, что вызвало frisson растерянности, было присутствие на сцене актрис – неслыханное прежде новшество.
И наконец, всяческие жестокости и насилия. Только Богу известно, сколько действующих лиц было убито, полагаю, в этом источник всем известной жестокости англичан. Да как может быть иначе, когда столь отвратительные деяния изображаются для развлечения? Например, у некоего вельможи вырывают глаза прямо на сцене перед зрителями и способом, который ничего не оставляет воображению. Ну какой цели может служить столь грубое и ненужное зрелище, кроме как ошеломлять и оскорблять благородные вкусы?
Право, представление это, которое тянулось столь долго, что заключительные сцены игрались в благословенном мраке, для меня было интересно лишь тем, что предоставило мне возможность обозреть местное общество, ибо в городе никто не удержался от соблазна вкусить от грязи, которой их угощали. Среди зрителей присутствовали любитель сплетен мистер Вуд, а также смотритель Вудворд и суровый холодный доктор Уоллис. Там был Томас Кен, как и Кросс, Локк, Шталь и многие из тех, кого я видел у матушки Джейн.
И еще множество тех (не говоря уж о студентах), кого я прежде не видел, но с кем был знаком мой друг. Например, во время одного из частых перерывов в действии я увидел, как тощий, изможденный мужчина попытался заговорить с доктором Уоллисом. Лицо почтенного господина изобразило досаду и смущение, и он резко отвернулся.
– Ого-го! – сказал Лоуэр. – Как, однако, меняются времена!
Я умоляюще попросил его объяснить этот намек.
– Хм-м… А, да, разумеется, откуда вам знать? – сказал он, не отводя глаз от разыгрывавшейся перед ним сиены. – Так что вы думаете об этом щуплом человечке? Считаете ли вы возможным судить о характере физиономистически?
– О да, – сказал я. – Иначе большое число портретистов напрасно переводили бы свое время и обманывали бы нас.
– Ну так определите его характер. Таким образом мы проверим верность доктрины или же степень вашей проницательности.
– Ну-у… – сказал я, внимательно вглядываясь в этого человека, который смиренно направился назад к своему месту и опустился на него без единой жалобы. – Я не художник и не обучался физиономистике, однако ему лет под пятьдесят и, судя по его виду, он был рожден служить и повиноваться. И не принадлежит к тем, кто обладал властью или силой. Не облагодетельствован Фортуной, но и не беден. Джентльмен, хотя из самого скромного сословия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124