Совсем на днях он уже сказал ей, что все почти улажено.
Все это очень меня удручало. Я уже понял, что в деле веры к Грову придраться было невозможно – пожалуй, господствующей Церкви он прилежал куда больше самого Томаса. И в смертных грехах мой друг как будто подозревал его без оснований. А убедить Девушку лжесвидетельствовать против него за деньги тоже казалось несбыточным. Такой представлялась она честной.
– Но он вряд ли сумеет управлять приходом надлежащим образом, – сказал я. – Слишком уж долго он пробыл в университете. Иначе он поостерегся бы нанимать для уборки красивую девушку. Непременно пойдут разговоры.
– Но если разговаривать не о чем, для чего кто-то станет утруждаться?
– Не знаю. Только до сих пор, по-моему, сплетников такая малость не останавливала. Но объясните, почему я должен вас избегать? – сказал я, думая, что покровительство, которое Гров оказывает сектантке, вполне стоит папизма.
И она немножко рассказала мне про своего отца, о том, что он делал в дни войны, нарисовав, на мой взгляд, портрет такого злодея, каких свет не видывал: бунтовщик, атеист, подстрекатель черни. Даже из ее слов мне стало ясно, что в его пользу свидетельствовало лишь одно: бесспорная храбрость. Она даже не знала, где его закопали – из-за столь великих мерзостей его не удостоили могилы в освященной земле. Вот это, несомненно, было у нас с ней общим.
Думаю, она уже накладывала на меня свои чары, ибо я испытывал странное влечение к ней вопреки вольности ее речей, которая должна была бы меня остеречь. В наших судьбах чудилось странное сходство. Она работала у Грова. Я рос под его присмотром. Наши отцы оба оставили по себе позорную память, и хотя мой ее не заслуживал, я знал, каким проклятием это оборачивается. К тому же в ее облике не было угрюмости, а глаза не горели огнем фанатизма, как у большинства сектанток. И она не была безобразной, как они – ведь их души тянутся к Иисусу потому, что ни один смертный не польстится на их тело. Ела она с неожиданным природным изяществом, а охмелев, вела себя благопристойно. Мне мало доводилось разговаривать с женщинами: либо они находились под неусыпным надзором, либо были слишком низкого положения, чтобы с ними беседовать, а мое знакомство со шлюхой по дороге в Танбридж-Уэлс и то, как она надо мной насмехалась, больно меня язвило.
Когда мы встали из-за стола, я испытал вожделение, натурально полагая, что охота, с какой она согласилась поужинать со мной в подобном месте, и ее несдержанные речи указывают, что она не менее расположена ко мне. В любом случае я слышал про таких, как она, и о легкости их нравов. И я тем охотнее готов был уступить вожделению, что никакого толку от нее быть не могло: Томас заблуждался относительно Грова, а выдумывать она не станет. Каким же я оказался дурнем, рассуждая так, ибо ее ловушка должна была вот-вот захлопнуться – и, без сомнения, далеко не в первый раз. Я-то думал, что моя снисходительность превращает меня в неотразимого любезника, а на самом деле она употребила во зло мою юность и доверчивость, чтобы вовлечь меня в грех и затем воспользоваться этим в своих дьявольских целях.
Когда мы вышли, время приближалось к девяти, уже стемнело, и я сказал ей, что нам лучше пойти назад через выгон Крайст-Чёрча, чтобы не попасться стражникам.
– Совсем недавно меня изловили, когда ворота закрылись, – объяснил я, – и мне никак нельзя попасться еще раз. Идемте со мной, так будет для вас безопаснее.
Она сразу согласилась, и мы направились на выгон напрямик мимо ботанического сада, и тут я обвил рукой ее талию. Она слегка напряглась, но не воспротивилась. На середине луга, убедившись, что поблизости никого нет, я остановился, обнял ее и попытался поцеловать. Она тут же начала вырываться, а потому я крепко ее стиснул, показывая, что она не должна переигрывать, хотя малая толика сопротивления подразумевалась сама собой. Однако она продолжала вырываться и отворачивать лицо, а потом принялась бить меня ладонями, таскать за волосы, и я потерял терпение. Сделал ей подножку и повалил на землю. Но она все еще отбивалась, а потому, взбешенный таким ее поведением, я был вынужден ее ударить.
– Да как ты смеешь? – негодующе вскричал я, когда она на мгновение затихла. – Или ужин слишком малая цена за тебя? Примериваешься получить что-то за ничего? Да кем ты себя возомнила? Или думаешь уплатить мне другим способом?
Она снова принялась вырываться, а потому я придавил ее к холодной сырой земле, задрал ее ветхую юбчонку и приготовил себя. Кровь во мне кипела, так как ее отказ и разгневал меня, и возбудил. Пощады я ей не дал и, может быть, причинил ей боль. Не знаю, но если да, вина была ее. Завершив, я обрел приятную истому, а она была усмирена. Откатилась в сторону и лежала в холодной траве совсем тихо.
– Ну вот, – сказал я ей. – Так из-за чего было поднимать шум? Что тут такого для девки вроде тебя? Или ты думала, что я кормил тебя ради беседы с тобой? Послушай, да если бы я нуждался в беседе, то поискал бы общество кого-нибудь из моих товарищей, а не служанки вроде тебя, с которой нельзя показаться на людях.
Я шутливо потряс ее, вновь обретя хорошее расположение духа.
– Зачем было поднимать такой шум? Вот тебе двухпенсовик в придачу. Ну, что такого случилось? Ты же не девственница, которая потеряла свое сокровище.
Тут эта гарпия повернулась и ударила меня прямо по лицу, потом располосовала его своими когтями и дернула за волосы так сильно, что, наверное, вырвала клок. Никто еще никогда со мной так не обходился, и у меня от неожиданности даже дух перехватило. Разумеется, ее следовало проучить, что я и сделал, хотя без всякого удовольствия. Мне никогда не нравилось бить людей, даже слуг, как бы они того ни заслуживали. Это одна из величайших моих слабостей, и, боюсь, поэтому они меня уважают меньше, чем должны бы.
– Ну вот, – сказал я, когда она скорчилась в траве, зажав голову руками. – В следующий раз я никаких глупостей не потерплю.
Мне пришлось наклониться и кричать ей в ухо, чтобы она меня непременно услышала.
– В будущем ты будешь оказывать мне должное почтение. Ну а теперь бери-ка деньги в знак, что не держишь обиды, и забудем все.
Она не захотела встать, и я ушел, показывая, что такое пресмыкательство меня не трогает. Вечер не оказался таким полезным, как я надеялся, ибо затруднения с доктором Гровом не разрешились, однако завершился он приятно. Уголком глаза я даже заметил у нее на лице странное выражение, почти улыбку, как показалось мне, когда я повернулся, чтобы уйти. И улыбка эта потом сохранялась в моей памяти очень долго.
Глава девятая
Я бы так бы все и оставил, если бы не сон, который в ту же ночь вверг меня в сильнейшую тревогу. Я поднимался по крутым ступенькам. Они завершались у большой дубовой двери, плотно закрытой. Она меня испугала, но я собрался с силами и распахнул ее. Увидеть мне следовало спальню, но я оказался в сумрачном сыром подвале.
И зрелище мне предстояло ужасное: мой отец лежал на постели, нагой, точно Ной, и весь облитый кровью. Сара Бланди, вся в белом и с той же улыбкой на губах, стояла над ним с ножом в руке. Когда я вошел, она спокойно обернулась ко мне.
– Так умирает человек чести, – произнесла она шепотом. Я потряс головой и гневно показал на нее.
– Ты его убила! – сказал я.
– О нет. – И она кивнула на меня. Я поглядел вниз и увидел в своей руке окровавленный кинжал, который мгновение назад держала она. Я попытался бросить его, но он словно прилип к моей ладони. – Вот видишь? Теперь ты запятнан вовеки, – сказала она.
На этом сон оборвался, или же я забыл, что было дальше. Я проснулся в испуге, и потребовалось немало усилий, чтобы избавить мой дух от леденящего ужаса, а это было странно, так как я никогда прежде никакой важности сонным видениям не придавал, а напротив, всегда смеялся над теми, кто им верит.
Когда я затем встретился с Томасом и мы зашли в кабак выпить, я спросил у Томаса его мнение, и он, разумеется, отнесся к моему сну с обычной своей серьезностью. Смысл снов, заявил он, зависит от моей конституции. Так что именно мне привиделось?
Натурально, я не стал касаться того, что произошло в тот вечер раньше; Томас был очень строг к блуду, а мне не хотелось вступать с ним в спор по пустякам.
– Скажи, тебе свойственно холерическое состояние духа? – спросил он, когда я завершил свой рассказ.
– Нет, – сказал я, – мне более свойственна меланхолия.
– Насколько я понимаю, ты мало что знаешь о снах?
Я признал, что он не ошибся.
– Тебе следовало бы заняться их изучением, – сказал он. – Сам я считаю их суеверным вздором, но, несомненно, невежды верят, будто по ним можно узнать очень многое. Настанет день, когда подобные глупости будут осуждены и, уж конечно, ни один уважающий себя священнослужитель не станет обращать внимания на подобную чепуху. Однако это время еще не настало, и нам следует соблюдать осторожность.
– Видишь ли, – продолжал он, разгорячаясь, и заерзал тощей задницей по сиденью, устраиваясь поудобнее для долгих рассуждений, как было у него в привычке, – у снов есть разные источники, действующие в совокупности. Обычно один источник главенствует, и именно его необходимо выделить, чтобы определить истинную природу сновидения. Одним источником являются испарения, поднимающиеся из желудка в мозг и вызывающие его перегрев; так бывает, если ты съешь или выпьешь не в меру. Может быть, перед этим твоим сном ты предавался чревоугодию?
– Совсем наоборот, – ответил я, вспоминая мой ужин у матушки Робертс.
– Далее следует нарушение равновесия твоих жизненных соков, но ты сказал, что в тебе преобладает меланхолия, и нам придется исключить и это; в твоем сне, бесспорно, господствует холерическое влияние, так как холер, черная желчь, способствует черным снам из-за своего цвета. Таким образом, остается влияние духов – иными словами, видение, либо ниспосланное ангелами как предупреждение, либо насланное дьяволом для мучений или соблазна. И так, и так твой сон ничего хорошего не сулит; эта девушка тесно связана со смертью какого-то мужчины, чьего-то отца. Сон об убийстве – страшнейшее предзнаменование; он предсказывает тяготы и тюремное заключение Перечисли, пожалуйста, еще раз, что в нем было?
– Нож, девушка, постель, мой отец.
– И нож тоже зловещее предзнаменование. Был он блестящим и острым?
– Наверное.
– Нож указывает, что против тебя сплотились злонамеренные люди.
– Я это знаю и так.
– И еще он означает, что ты проиграешь судебную тяжбу, если ведешь ее.
– А постель? – спросил я, все более и более падая духом при мысли о том, что мне сулит мой друг.
– Постель, само собой разумеется, связана с твоей женитьбой. И то, что она занята трупом твоего отца, опять-таки ничего хорошего не обещает. Пока он будет лежать там, ты не женишься. Его тело препятствует этому.
– Из чего следует, что ни одна невеста благородной фамилии не поглядит на сына предателя вроде меня! – воскликнул я. – И опять-таки мне это известно и без небесного посланца.
Томас вытянул шею и посмотрел в свою кружку.
– Ну и наконец, девушка, – сказал он, – чье присутствие ставит меня в тупик. Ибо сон ясно утверждает, что она твоя беда и твой судья. А этого не может быть. Ты же едва ее знаешь, и даже вообразить нельзя, чтобы в твоих нынешних бедах была повинна она. У тебя есть объяснение для меня?
Хотя мне было известно больше, чем я мог бы со спокойной душой открыть Томасу, объяснения у меня не находилось. Теперь же я знаю все, так как долго и упорно размышлял над этим. Мне ясно, что мое изначальное посещение вдовы Бланди нарушило равновесие среди духов, создало зависимость, в которую я оказался втянут, и что, получив удовольствие от ее дочери, я глупо позволил поймать себя в ловушку. И теперь мне не менее ясно, что меня подстрекал дьявол, соблазнил и тем отдал в ее власть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124