И Абдурахманов ввязался в эту авантюру с золотом. Но все пошло сикось-накось. Не было надежных людей, денег, жена потерянного в первой экспедиции Калганова оббивала чреватые неприятностями пороги...
“И сегодняшний вылет на Уч-Кадо сорвался, – раздраженно думал Абдурахманов, приземлившись в душанбинском аэропорту. – Кто бы мог подумать, что новенький вертолет на подлете к Уч-Кадо забарахлит и чуть не разобьется? А эти люди у Гускефа? Кто они? Очень уж один из них похож на Чернова, давным-давно уехавшего в Россию. Похож на Чернова, одного из близких друзей Кивелиди”...
Садиться и разбираться с ними было глупо – у Абдурахманова был лишь пистолет Макарова, а хорошо вооруженные вертолетчики, не знавшие об истинной цели предприятия, вряд ли захотели бы вмешиваться.
Так что шел домой Абдурахманов в плохом настроении – его “Золотое дело”, как он с любовью называл свое предприятие, никак не хотело сдвигаться с мертвой точки. И настроению этому в самом ближайшем будущем предстояло стать весьма плохим – зайдя по дороге к другу, он узнает, что пилот первого его вертолета, “Ми-4”, решил действовать самостоятельно... А когда он придет домой, жена со слезами на глазах вручит ему повестку в следственный отдел УВД – Тамара Калганова завела дело о пропаже мужа.
И, подумав, Абдурахманов пойдет ва-банк – он продаст все, что сможет продать и на вырученные деньги наймет двух головорезов с автоматами и ручным пулеметом с целью раз и навсегда покончить со всеми соперниками и недоброжелателями...
* * *
Канатный мостик шатался метрах в трех от голубоватой пенящейся воды. Я быстро скинул с себя одежду, прошел к его середине, взобрался на проволочные поручни и головкой прыгнул в обжигающе холодную воду. Проплыв по волнам метров двадцать, вылез на берег и зарылся в горячий песок. Через несколько минут рядом со мной лежали все остальные русскоязычные мужчины нашего отряда (Бабека Сергей послал наблюдать за дорогой). Лица женщин, стоявших наверху, на дороге выражали глубокое сожаление по поводу отсутствия у них купальников.
“А неплохо было бы увидеть их в бикини... – подумал я и бросил глаза к подолу Наташиной юбки. – Ноги стройные... Но слишком крепкие. Угловатые...”
Когда мы вылезли из заводи, в которой смывали с себя налипший песок, и предстали друг перед другом, настроение наше несколько испортилось. Было из-за чего: Резвон и его команда изрисовали нас славно... Огромные амебы синяков всех оттенков фиолетового цвета расползлись по нашим телам...
Больше всего их было на мне. Сергей мог бы, конечно, претендовать на первенство, но только спереди и с правого бока. А Юрка – на оригинальность исполнения. Его, видимо, били не сапогами, а тяжелыми предметами всевозможных форм и назначений. Меньше всего синяков и кровоподтеков было у тщедушного Феди, но, кажется, это его не расстраивало...
– Не огорчайся, братва. Все еще впереди! – сказал он, уловив наши завистливые взгляды.
* * *
Ближе к вечеру мы подъехали к мосту через Арху. Место, где эта река вырывается из своей узкой долины и сливается с Сардай-Мионой – одно из самых красивейших в этих краях. По берегам бурных, голубых потоков в густом ковре манящей покоем травы отдыхают березовые и тополиные рощи. Высокие, закаленные горячим солнцем горы, прячут в их прохладе свои подножья. Здесь все пропитано неспешной мудростью времени, просветленной откровенностью...
Перед мостом мы свернули с автодороги, ведущей на Кумарх через перевал Хоки и Ягноб, въехали в березовую рощу и покатили по колее, оставленной много лет назад машинами геологов, жаждавших насытиться царским великолепием этих мест перед тем, как на много недель или месяцев затеряться в голых скалах и альпийских лугах Ягнобской долины. Вокруг виднелись заросшие изумрудной зеленью остатки закопченных каменных очагов и мангалов. Они были окружены шлейфами битого разноцветного бутылочного стекла и ржавых до дыр консервных банок. Через пару сотен метров дорога уткнулась в огромный валун, за которым начиналась вьючная тропа на Кумарх.
Разгрузили машину мы быстро. Ишаки, привлеченные зеленью и сочностью травы, на этот раз оказались покладистыми. Бабек с Лейлой, найдя и оттащив в сторону кухонные и продуктовые рюкзаки, без промедления занялись приготовлением ужина. Чистя картошку, Лейла, выросшая в пустыне, вертела головкой по сторонам, восторженно разглядывая уходящие в зеленое небо белоснежные стволы многолетних берез. Проследив за выгрузкой спиртного, Федя добровольно отправился в дозор к выходу из ущелья.
А Юра с Наташей занялись приведением в порядок нашего арсенала. Как выяснилось, Наташа в юности успешно занималась стендовой стрельбой. Что и предельно просто продемонстрировала – из Юркиной вертикалки она шутя разбила в пух и прах все подброшенные Бабеком бутылки, а из Сережкиного тяжеленного “ТТ” с десяти метров с первого выстрела отбила с березы развесистую сухую ветвь, которой с лихвой хватило на костер. Она просила у Бабека дать ей пострелять также из “Калашника”, но тот, смущенно улыбаясь, отказал:
– Два рожок есть, болше нет. Чем потом двава рубит будем?
На его “драва” Сергей вспомнил старый анекдот из жизни таджикской школы: “Дэти, запомните хорошенко: вилька, бутилька и копилька пишутся без мягкий знак, а сол, фасол и антресол – с мягкий!”
После ревизии арсенала Сергей с Юрой устроили раздачу оружия. Впрочем, раздаче подлежал только обрез с навинчивающимся стволом, так как вертикалка, ТТ и “Калашник” уже имели своих хозяев. Я, принципиальный противник огнестрельного оружия, с удовольствием от него отказался в пользу Наташи. Получив дробовик, она быстро проверила его, затем закинула за плечо и ушла купаться.
Когда она вернулась, пошли мы с Лейлой. Я знал, что чуть ниже от нас по течению Арху есть симпатичная заводь с песчаными берегами. Очутившись на ее берегу, Лейла, оглядываясь, разделась, и медленно, ослепляя белизной тела, вошла в воду. Меня она не стеснялась (а, может быть, намеренно не стеснялась), и поэтому я смог насладится всей естественностью девичьего купания. Оно было столь волнующим, что я не смог не разделить его на две части.
На ужин нас ждала наваристая тройная уха, жаренная на углях рыба и лепешки, испеченные Бабеком на нагретых костром валунах. Все это предполагалось запивать водкой. Чтобы не забивать головы поисками способов сбережения в пути драгоценных бутылок, мы вылили дюжину их в опустевшую наполовину канистру с коньячным спиртом, семь бутылок отдали на сохранение Фредди. А оставшиеся три выставили на стол.
Мы сидели в свете костра и фар машины на разостланных на траве одеялах и спальных мешках. Посередине достархана на большой алюминиевой кастрюльной крышке дымилась рыба с белыми, выпученными от жара глазами. Вокруг нее в коротком антракте отдыхали зеленые эмалированные трехсотпятидесятиграммовые кружки, непременные атрибуты повседневного быта странствующего люда.
Говорить никому не хотелось – все переваривали уху и прошедшие события. К моему удивлению, после ухи, перед рыбой и моя фундаменталистка не отказалась от пятидесяти грамм и с легким румянцем на щеках выпила их в один присест. Через несколько минут ее чуть-чуть развезло и она, положив голову на мое плечо, прилепилась сзади.
Фредди тихо сидел, подогнув под себя ноги. В руках он глубокомысленно вертел непочатую бутылку.
Житник задумчиво лежал на боку, подперев рукой голову.
Сергей, не желая встретиться с глазами сидевшей напротив Наташи, смотрел в сторону. Рядом с ним, чуть раскачиваясь из стороны в сторону, сидел Бабек.
– Как тебя жена отпустила? – спросил я его.
– Нет жена, город ушел. Она – красивый... Резвон плохо смотрел, она к отец убежал. К ней пойду потом. А твой Лейла, смотри, веселый стал.
– Ты, я вижу, к мамке уже не хочешь? – повернувшись к Лейле, спросил я.
– Нет, не хочу, – улыбнулась она. – Мне... очень нравится промежуток между умер. В пустыня чуть не умер... чуть не умерла. Потом был, было очень хорошо. В кишлак чуть не умерла. Теперь хорошо... Когда не умер, жить хорошо...
После этих взволнованных слов все задумались. Конечно, жизнь кажется прекрасной и удивительной после того, как смерть отворачивается от тебя. И, может быть, поэтому мы сами время от времени привлекаем ее внимание. Но быть в чьей-то власти – это отвратительно.
– Вы чо, мужики задумались? – к общему удовольствию прервал паузу Федя. – Думать вредно. Водка тишины не любит. Пить давай, я угощаю!
– Давай-то давай, а как у тебя с этим? Совсем белый не убежишь потом? Я имею ввиду – не алкоголик ли вы, барон? – спросил я его по возможности строго.
– Не, от водки я тишею. Как пахан мой – выдавит пару пузырей и сидит, раскачивается, ну вон как Бабек наш.
– Пара пузырей – это немного для мужчины... Один мой знакомый как-то шел к любовнице поздним вечером, – начала рассказывать Наташа, – и его на перекрестке мотоцикл сбил насмерть. Привезли в морг и когда вскрытие сделали, то в желудке нашли полтора литра водки, а в крови, после анализов – тройную смертельную дозу алкоголя. Врачи удивились, а тут их санитары спрашивают, что с сумкой покойного делать – три бутылки водки, мол, там! Вот мужик был! С тройной дозой и тремя бутылками к любовнице шел!
– А у нас такой случай был, – начал Сергей, не спеша закусывая сочившейся соком рыбной тушкой. – Поехали мы за сорок километров за водярой в Гарм, а там нет ничего, духов даже, не то, что одеколона. Что делать? Пришлось ни с чем возвращаться. А Гришка Огневой геофизик наш, алкаш штатный, не вынес такого издевательства и шампуня какого-то пузырек задавил (и в нем спирт, оказывается, есть). Ну, едем мы, а он через каждые триста метров, потом двести, потом сто канючит: “Останови, останови”. К вечеру дело шло, я не выдержал и говорю: “Ну тебя, Гриша, на фиг! Садись на задний борт!” Сел он, зад наружу перевесив, на задний борт, ну, там где навесная железная лесенка обычно висит, и мы его привязали к ее поручням. Так он там полтора часа двигатель заглушал!
Разгоряченные питейными историями мы выпили еще по дозе. Затем навалились на теплую еще рыбу и моментально с ней расправились.
– Что еще человеку надо? – благодушно сказал Кивелиди, закурив и поудобнее устроив спину на рюкзаке. Люблю посидеть у костра с кружкой. Посидеть, потрепаться. Многие городские думают, что геологи только этим и занимаются. Но я, когда в полевых партиях работал, очень редко себе это позволял. Только и помню, как из маршрутов полуживой приползал. Свободного времени практически не было...
“Он прав, – подумал я, удобнее устраивая голову на горячих бедрах Лейлы. – Свободное время – это когда льет дождь или выпало много снега. Или когда полевые работы на высокогорье закончились ввиду наступления зимы, и геологи, чтобы хотя бы еще немного пополучать полевые надбавки, сидят где-нибудь в теплой, совсем еще летней южной долине... Камералят потихоньку, пьют, трепятся... Кто-нибудь, может быть, и поморщится от нашей любви к байкам и историям, но что поделаешь, ведь половину свободного времени геологи, да, наверное, и остальные полевые люди тратят на рассказы о своих и чужих приключениях... А остальная половина уходит на преферанс, рыбалку и охоту. Или, как у меня, на штопку истрепавшихся носок и соединение разбежавшихся штанин в целые брюки... “
– Мировой закусон, – вернул меня на землю Федя, вычистив, наконец, тарелку из-под рыбы кусочком мякиша и отправив последний в рот. И, довольно облокотившись на лежавший сзади рюкзак, продолжил:
– Вы тут про нас, алкоголиков, байки травили, а я вам о самой дешевой закуске расскажу. Стою, значит, я как-то однажды у пивзавода, в гадюшнике, в очереди за стаканом бормотухи. Передо мной мужик опрокинул водки двести пятьдесят, но, видно, плохо пошла, и он закуски хоть какой затребовал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
“И сегодняшний вылет на Уч-Кадо сорвался, – раздраженно думал Абдурахманов, приземлившись в душанбинском аэропорту. – Кто бы мог подумать, что новенький вертолет на подлете к Уч-Кадо забарахлит и чуть не разобьется? А эти люди у Гускефа? Кто они? Очень уж один из них похож на Чернова, давным-давно уехавшего в Россию. Похож на Чернова, одного из близких друзей Кивелиди”...
Садиться и разбираться с ними было глупо – у Абдурахманова был лишь пистолет Макарова, а хорошо вооруженные вертолетчики, не знавшие об истинной цели предприятия, вряд ли захотели бы вмешиваться.
Так что шел домой Абдурахманов в плохом настроении – его “Золотое дело”, как он с любовью называл свое предприятие, никак не хотело сдвигаться с мертвой точки. И настроению этому в самом ближайшем будущем предстояло стать весьма плохим – зайдя по дороге к другу, он узнает, что пилот первого его вертолета, “Ми-4”, решил действовать самостоятельно... А когда он придет домой, жена со слезами на глазах вручит ему повестку в следственный отдел УВД – Тамара Калганова завела дело о пропаже мужа.
И, подумав, Абдурахманов пойдет ва-банк – он продаст все, что сможет продать и на вырученные деньги наймет двух головорезов с автоматами и ручным пулеметом с целью раз и навсегда покончить со всеми соперниками и недоброжелателями...
* * *
Канатный мостик шатался метрах в трех от голубоватой пенящейся воды. Я быстро скинул с себя одежду, прошел к его середине, взобрался на проволочные поручни и головкой прыгнул в обжигающе холодную воду. Проплыв по волнам метров двадцать, вылез на берег и зарылся в горячий песок. Через несколько минут рядом со мной лежали все остальные русскоязычные мужчины нашего отряда (Бабека Сергей послал наблюдать за дорогой). Лица женщин, стоявших наверху, на дороге выражали глубокое сожаление по поводу отсутствия у них купальников.
“А неплохо было бы увидеть их в бикини... – подумал я и бросил глаза к подолу Наташиной юбки. – Ноги стройные... Но слишком крепкие. Угловатые...”
Когда мы вылезли из заводи, в которой смывали с себя налипший песок, и предстали друг перед другом, настроение наше несколько испортилось. Было из-за чего: Резвон и его команда изрисовали нас славно... Огромные амебы синяков всех оттенков фиолетового цвета расползлись по нашим телам...
Больше всего их было на мне. Сергей мог бы, конечно, претендовать на первенство, но только спереди и с правого бока. А Юрка – на оригинальность исполнения. Его, видимо, били не сапогами, а тяжелыми предметами всевозможных форм и назначений. Меньше всего синяков и кровоподтеков было у тщедушного Феди, но, кажется, это его не расстраивало...
– Не огорчайся, братва. Все еще впереди! – сказал он, уловив наши завистливые взгляды.
* * *
Ближе к вечеру мы подъехали к мосту через Арху. Место, где эта река вырывается из своей узкой долины и сливается с Сардай-Мионой – одно из самых красивейших в этих краях. По берегам бурных, голубых потоков в густом ковре манящей покоем травы отдыхают березовые и тополиные рощи. Высокие, закаленные горячим солнцем горы, прячут в их прохладе свои подножья. Здесь все пропитано неспешной мудростью времени, просветленной откровенностью...
Перед мостом мы свернули с автодороги, ведущей на Кумарх через перевал Хоки и Ягноб, въехали в березовую рощу и покатили по колее, оставленной много лет назад машинами геологов, жаждавших насытиться царским великолепием этих мест перед тем, как на много недель или месяцев затеряться в голых скалах и альпийских лугах Ягнобской долины. Вокруг виднелись заросшие изумрудной зеленью остатки закопченных каменных очагов и мангалов. Они были окружены шлейфами битого разноцветного бутылочного стекла и ржавых до дыр консервных банок. Через пару сотен метров дорога уткнулась в огромный валун, за которым начиналась вьючная тропа на Кумарх.
Разгрузили машину мы быстро. Ишаки, привлеченные зеленью и сочностью травы, на этот раз оказались покладистыми. Бабек с Лейлой, найдя и оттащив в сторону кухонные и продуктовые рюкзаки, без промедления занялись приготовлением ужина. Чистя картошку, Лейла, выросшая в пустыне, вертела головкой по сторонам, восторженно разглядывая уходящие в зеленое небо белоснежные стволы многолетних берез. Проследив за выгрузкой спиртного, Федя добровольно отправился в дозор к выходу из ущелья.
А Юра с Наташей занялись приведением в порядок нашего арсенала. Как выяснилось, Наташа в юности успешно занималась стендовой стрельбой. Что и предельно просто продемонстрировала – из Юркиной вертикалки она шутя разбила в пух и прах все подброшенные Бабеком бутылки, а из Сережкиного тяжеленного “ТТ” с десяти метров с первого выстрела отбила с березы развесистую сухую ветвь, которой с лихвой хватило на костер. Она просила у Бабека дать ей пострелять также из “Калашника”, но тот, смущенно улыбаясь, отказал:
– Два рожок есть, болше нет. Чем потом двава рубит будем?
На его “драва” Сергей вспомнил старый анекдот из жизни таджикской школы: “Дэти, запомните хорошенко: вилька, бутилька и копилька пишутся без мягкий знак, а сол, фасол и антресол – с мягкий!”
После ревизии арсенала Сергей с Юрой устроили раздачу оружия. Впрочем, раздаче подлежал только обрез с навинчивающимся стволом, так как вертикалка, ТТ и “Калашник” уже имели своих хозяев. Я, принципиальный противник огнестрельного оружия, с удовольствием от него отказался в пользу Наташи. Получив дробовик, она быстро проверила его, затем закинула за плечо и ушла купаться.
Когда она вернулась, пошли мы с Лейлой. Я знал, что чуть ниже от нас по течению Арху есть симпатичная заводь с песчаными берегами. Очутившись на ее берегу, Лейла, оглядываясь, разделась, и медленно, ослепляя белизной тела, вошла в воду. Меня она не стеснялась (а, может быть, намеренно не стеснялась), и поэтому я смог насладится всей естественностью девичьего купания. Оно было столь волнующим, что я не смог не разделить его на две части.
На ужин нас ждала наваристая тройная уха, жаренная на углях рыба и лепешки, испеченные Бабеком на нагретых костром валунах. Все это предполагалось запивать водкой. Чтобы не забивать головы поисками способов сбережения в пути драгоценных бутылок, мы вылили дюжину их в опустевшую наполовину канистру с коньячным спиртом, семь бутылок отдали на сохранение Фредди. А оставшиеся три выставили на стол.
Мы сидели в свете костра и фар машины на разостланных на траве одеялах и спальных мешках. Посередине достархана на большой алюминиевой кастрюльной крышке дымилась рыба с белыми, выпученными от жара глазами. Вокруг нее в коротком антракте отдыхали зеленые эмалированные трехсотпятидесятиграммовые кружки, непременные атрибуты повседневного быта странствующего люда.
Говорить никому не хотелось – все переваривали уху и прошедшие события. К моему удивлению, после ухи, перед рыбой и моя фундаменталистка не отказалась от пятидесяти грамм и с легким румянцем на щеках выпила их в один присест. Через несколько минут ее чуть-чуть развезло и она, положив голову на мое плечо, прилепилась сзади.
Фредди тихо сидел, подогнув под себя ноги. В руках он глубокомысленно вертел непочатую бутылку.
Житник задумчиво лежал на боку, подперев рукой голову.
Сергей, не желая встретиться с глазами сидевшей напротив Наташи, смотрел в сторону. Рядом с ним, чуть раскачиваясь из стороны в сторону, сидел Бабек.
– Как тебя жена отпустила? – спросил я его.
– Нет жена, город ушел. Она – красивый... Резвон плохо смотрел, она к отец убежал. К ней пойду потом. А твой Лейла, смотри, веселый стал.
– Ты, я вижу, к мамке уже не хочешь? – повернувшись к Лейле, спросил я.
– Нет, не хочу, – улыбнулась она. – Мне... очень нравится промежуток между умер. В пустыня чуть не умер... чуть не умерла. Потом был, было очень хорошо. В кишлак чуть не умерла. Теперь хорошо... Когда не умер, жить хорошо...
После этих взволнованных слов все задумались. Конечно, жизнь кажется прекрасной и удивительной после того, как смерть отворачивается от тебя. И, может быть, поэтому мы сами время от времени привлекаем ее внимание. Но быть в чьей-то власти – это отвратительно.
– Вы чо, мужики задумались? – к общему удовольствию прервал паузу Федя. – Думать вредно. Водка тишины не любит. Пить давай, я угощаю!
– Давай-то давай, а как у тебя с этим? Совсем белый не убежишь потом? Я имею ввиду – не алкоголик ли вы, барон? – спросил я его по возможности строго.
– Не, от водки я тишею. Как пахан мой – выдавит пару пузырей и сидит, раскачивается, ну вон как Бабек наш.
– Пара пузырей – это немного для мужчины... Один мой знакомый как-то шел к любовнице поздним вечером, – начала рассказывать Наташа, – и его на перекрестке мотоцикл сбил насмерть. Привезли в морг и когда вскрытие сделали, то в желудке нашли полтора литра водки, а в крови, после анализов – тройную смертельную дозу алкоголя. Врачи удивились, а тут их санитары спрашивают, что с сумкой покойного делать – три бутылки водки, мол, там! Вот мужик был! С тройной дозой и тремя бутылками к любовнице шел!
– А у нас такой случай был, – начал Сергей, не спеша закусывая сочившейся соком рыбной тушкой. – Поехали мы за сорок километров за водярой в Гарм, а там нет ничего, духов даже, не то, что одеколона. Что делать? Пришлось ни с чем возвращаться. А Гришка Огневой геофизик наш, алкаш штатный, не вынес такого издевательства и шампуня какого-то пузырек задавил (и в нем спирт, оказывается, есть). Ну, едем мы, а он через каждые триста метров, потом двести, потом сто канючит: “Останови, останови”. К вечеру дело шло, я не выдержал и говорю: “Ну тебя, Гриша, на фиг! Садись на задний борт!” Сел он, зад наружу перевесив, на задний борт, ну, там где навесная железная лесенка обычно висит, и мы его привязали к ее поручням. Так он там полтора часа двигатель заглушал!
Разгоряченные питейными историями мы выпили еще по дозе. Затем навалились на теплую еще рыбу и моментально с ней расправились.
– Что еще человеку надо? – благодушно сказал Кивелиди, закурив и поудобнее устроив спину на рюкзаке. Люблю посидеть у костра с кружкой. Посидеть, потрепаться. Многие городские думают, что геологи только этим и занимаются. Но я, когда в полевых партиях работал, очень редко себе это позволял. Только и помню, как из маршрутов полуживой приползал. Свободного времени практически не было...
“Он прав, – подумал я, удобнее устраивая голову на горячих бедрах Лейлы. – Свободное время – это когда льет дождь или выпало много снега. Или когда полевые работы на высокогорье закончились ввиду наступления зимы, и геологи, чтобы хотя бы еще немного пополучать полевые надбавки, сидят где-нибудь в теплой, совсем еще летней южной долине... Камералят потихоньку, пьют, трепятся... Кто-нибудь, может быть, и поморщится от нашей любви к байкам и историям, но что поделаешь, ведь половину свободного времени геологи, да, наверное, и остальные полевые люди тратят на рассказы о своих и чужих приключениях... А остальная половина уходит на преферанс, рыбалку и охоту. Или, как у меня, на штопку истрепавшихся носок и соединение разбежавшихся штанин в целые брюки... “
– Мировой закусон, – вернул меня на землю Федя, вычистив, наконец, тарелку из-под рыбы кусочком мякиша и отправив последний в рот. И, довольно облокотившись на лежавший сзади рюкзак, продолжил:
– Вы тут про нас, алкоголиков, байки травили, а я вам о самой дешевой закуске расскажу. Стою, значит, я как-то однажды у пивзавода, в гадюшнике, в очереди за стаканом бормотухи. Передо мной мужик опрокинул водки двести пятьдесят, но, видно, плохо пошла, и он закуски хоть какой затребовал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57