– Зачем?.. – пробормотал ставший ватным Житник. Пробормотал и представил свой каменистый могильный холмик и себя, мертвого под ним. И, застеснявшись вдруг намокших глаз, добавил дрожащим голосом:
– Барство это...
– Ну, как хочешь... Но на тропе оставлять тебя не хочу – негигиенично. Снимай рюкзак.
Житник снял рюкзак и бросил его на землю. Он уже взял себя в руки и лихорадочно обдумывал варианты спасения. “У него два-три патрона, не больше... Попрошу разрешить мне снять сапоги, сниму один, брошу в него и петлями побегу к тому уступу... Под ним – заросший травой ручей...
– Не надо ничего придумывать, Юра! – вставая, прервал его мысли Зубков. – Умоляю. Со мной у тебя нет никаких шансов. Пошли за скалу, там я видел берлогу...
И, ткнув дулом автомата Житника в бок, направил его вперед. Сам же, повесив на спину рюкзак, пошел в двух шагах позади.
“Не сможет выстрелить!!! – вдруг осенило Юрку. – Зубков не сможет выстрелить. Он мент, не палач! Высоцкого любит... Он не выстрелит! Нет!”
Испарина моментально покрыла его лоб. Капельки пота, соединясь в жиденькие ручейки, стекали в глаза. Отершись тыльной стороной ладони, Житник медленно обернулся и, внимательно взглянув в глаза Анатолия, понял, что тот и в самом деле не сможет расстрелять его.
Зубков, действительно немало смущенный необходимостью быть палачом, приказал ему идти дальше. Они подошли к берлоге и Житник, посмотрев на дно, увидел там огромную гюрзу.
– Гюрза! Смотри гюрза! – воскликнул он, мгновенно решив использовать удивление Зубкова в целях побега.
Но Зубков никак не отреагировал и, сняв с плеч рюкзак, приказал:
– Становись к краю. Лицом ко мне! – и, когда Житник выполнил приказ, нацелил дуло автомата ему в грудь.
Так – глаза в глаза – они стояли минуты три. К исходу третьей лицо Юрки скривилось в пренебрежительной улыбке.
– Не можешь, малохольный? – выцедил он ехидно. – Давай, я тебя кончу, мент благородный! У меня не заржавеет. А лучше, давай кончим эти игры и пойдем потихоньку в лагерь, там разберемся.
– Не могу... – покачал головой Толик. – Было бы у тебя оружие... А так не могу... И не хочу.
И сел на подвернувшийся камень, не сводя, однако глаз с собравшегося в комок Юрки. Посидев так с минуту, он устремился взглядом в сторону берлоги.
Увидев, куда смотрит Зубков, Юрка забеспокоился. “Скормит, гад, змеюке”, – мелькнуло у него в голове.
Зубков, взяв автомат в левую руку, встал, подошел к рюкзаку и вынул из него мешок с золотом. Затем, внимательно наблюдая за оцепеневшим Житником, направился к берлоге, спустился в нее и молниеносным движением опытного боксера-легковеса поймал короткую жирную гадину за шею. И, злорадно улыбаясь, устремился к объятому страхом запятившемуся Житнику. Но прошел мимо, к рюкзаку и вложил в него злобно извивающуюся змею.
– А теперь, дорогой, иди сюда! – сказал он Житнику, поманив его пальцем. – Мы с тобой будем играть в... в таджикскую рулетку. Иди, иди, Юрик, не бойся – шансы у нас будут фифти-фифти.
Житник сначала ничего не понял и продолжал стоять с лицом, белым, как летнее облачко. Но примерно через полминуты сообразил, что Зубков предлагает ему своеобразную дуэль с равными шансами на жизнь. По сравнению с расстрелом эта дуэль показалась ему спасением и он, весь охваченный накатившейся вдруг радостью, пошел, почти побежал к Зубкову.
“Баран!!! Благородный баран! – ликовал он. – Такой баран не может, не может не проиграть! И я еще вернусь с его автоматом в лагерь!
Они сели на колени перед шевелящимся логовом смертоносной гадины, обхватили замком друг другу смежные руки и, сделав паузу, кинули их в рюкзак!
Все повторилось! Повторилось все, что Юрка почувствовал перед тем, как наткнуться на Зубкова. Когда змея вонзила зубы в запястье, Житник понял, что перед его глазами проходят последние, самые последние кадры жизни... И затем очи его навсегда закроет засвеченная смертью пленка... Он попытался вырваться, освободить руку, разгрызть рану зубами, не дать, не дать яду впитаться в кровь! Но Зубков держал его железной хваткой. И вся змеиная ненависть капля за каплей вошла в Юркино тело...
Дождавшись, пока Житник окоченеет, Зубков удостоверился в его смерти и за ноги перетащил труп в берлогу. Затем завалил его камнями, нашел ишака, погрузил на него долю Житника и ушел в лагерь.
На перевале он нашел Сергея с Бабеком и Лейлу. Они колдовали над Черным.
– Жив, что ли? – пойдя к ним, удивленно спросил Зубков.
– Пока – да... – ответил Сергей, не оборачиваясь. – Одна пуля черепушку раздробила, насилу кровотечение остановили, другая – сидит в грудине. Повезло ему... Патроны, наверное, у Юрки отсырели.
– Поймал Житник? – встав на затекшие ноги, поинтересовался Бабек.
– Поймал...
– Убивал?
– Нет... он сам сдох, – ответил Зубков и присев на порыжевшую траву, рассказал о смерти Житника.
– Ну и дурак! Она могла обоих укусить, – сказал Кивелиди, выслушав рассказ. – С собаками надо по-собачьи. Убил бы сразу или, в крайнем случае, надавал бы по морде и отпустил. Но я бы не отпустил...
– Что теперь говорить? – пожал плечами Зубков. – Он теперь на небесных сурков охотится... Хорошо ему...
– А откуда в этих краях гюрзы? – нарушил Кивелиди установившееся молчание. – Они же в таких высоких горах не водятся?
– Э... В этот места многа мышь с чума, – объяснил ему Бабек. – И один болшой умний дохтур из Душанбе савсем давно сюда многа гюрза привозил, чтобы они этот мышка кушал. Но у них аппетит не был и они все уползал. Многа потом умирал, но, наверно, каторый кушал, жив оставался...
– Чудеса! – удивленно покачал головой Зубков и, широко и звучно зевнув, предложил:
– Давайте, что ли, в лагерь двигаться. Выпить хочется – сил нет...
– Ты давай с Бабеком вниз топай. Отведете ишака и пусть Бабек с другим возвращается, – сказал ему Кивелиди и начал щупать Чернову пульс.
11. Без комментариев.
После того, как Житник влепил в меня две пули, в глазах у меня потемнело, и я все забыл. Но через некоторое время мрак развеялся, и я увидел себя в длинном коридоре, напоминавшем обычный коридор поликлиники, префектуры или суда – те же китайские розы в кадках, на стенах – невзрачные пропыленные акварели под стеклом, стулья в простенках между дверьми...
“Не хватает посетителей” – пришло мне в голову. И тут же, в конце коридора появился мужчина в сером пиджаке и черных брюках. Он прошел мимо, проглядывая на ходу стопку бумаг. Из соседней комнаты вышла поглощенная мыслями бледная пожилая женщина. “Районная поликлиника” – подумал я, и в нос мне ударил резкий запах формалина. Мимо, движимая дюжим санитаром, пронеслась больничная каталка. На ней, скрючившись, лежал облезлый, весь в пятнах, старик. Не успели они скрыться за поворотом коридора, как над дверью передо мной зажглась надпись “Входите”. Я вошел. Посередине небольшой, уютной комнаты стоял стол, за ним сидел благообразный мужчина средних лет и внимательно смотрел на меня. Удовлетворенно кивнув, он жестом указал мне на стул напротив. Я сел и оглянул стол. Он был пуст. Это показалось мне странным. Мужчина улыбнулся и достал из ящика стола стопку папок. На лицевой стороне верхней из них была приклеена половинка обычного листа белой бумаги. На нем в жирной черной рамке синим фломастером было аккуратно выведено “Чернов Евгений”.
– Мы стараемся не тревожить своих клиентов непривычными интерьерами, – улыбаясь, проговорил хозяин комнаты.
И тут до меня, наконец, дошло, где я нахожусь. Я вспомнил! Житник! Он убил меня! Поставил к стенке и с трех метров влепил из вертикалки. Когда он выжимал курки, мне показалось, что я понял, почему завязывают глаза поставленным к стенке – под платком они закрываются сами и убийце или убийцам, или просто могильщикам потом не приходиться в них смотреть. Житник глаз мне не завязывал. И когда он подошел удостовериться в моей смерти и наклонился над моим телом, я смотрел на него. Но не видел. В голове у меня засохла сдвоенная картинка – чеченцы осматривают насквозь простреленную из “Калашника” березу, пуля проходит сквозь мою грудь – она сначала оттягивает до предела мягкие ткани, рвет их, движется вперед и, вот, наконец, выход... Свобода...
– Да, молодой человек, вы, к сожалению, правы. Вы завершили земной путь, и нам необходимо совершить некоторые формальности. Все не так грустно, как может показаться. Конечно, болезненные моменты будут... Я прочел ваше личное дело – вы мужественный человек и я могу прямо сказать, что вам предстоит нечто подобное хирургической операции без наркоза, – протянул он с искренним огорчением в глазах.
– Валяйте! Мне все равно – я умер...
– Ну, зачем так категорично... А вы, вообще, какой интерьер предпочитаете? Видите ли, ваш, мой облики, комната эта, стол, наконец, – все это сплошная видимость, – улыбнулся Судья (это имя пришло мне в голову само собой, и была в нем какая-то надежда, нет, не на избавление от мук, а на справедливость). – Ваша душа, естественно, бесплотна. И, чтобы вы с ней, оголенной, быстрее освоились, скажу, что в принципе душа – это своеобразный, очень сложный, многомерный ваш отпечаток в космическом вакууме. Ну, понимаете – все находится в некой особой субстанции, которая располагается везде, даже между частичками электронных облаков атомов и молекул, в том числе и вашего мозга. А что такое слепок мельчайшей частички? Это сама частичка. Так вот, в космическом вакууме все взаимосвязано – это, если хотите, единая сущность или, научно выражаясь, нечто очень похожее на абсолютно твердое тело... И поэтому ваша душа находится везде, может находиться везде. Но после очищения. А очищение по сути своей – это процесс, во многом условный процесс удаления гвоздей, ржавых кривых гвоздей нечеловечных грехов, удерживающих душу в затхлой неподвижности суетного бытия. Собственно, все это совсем не важно... Просто я, угадав в ваших глазах вопрос, пытаюсь объяснить некоторые основы мироздания на вашем уровне. И простите меня, если некоторые мои формулировки показались или покажутся вам расплывчатыми или нелогичными. Помните свой пассаж о боге чугунных утюгов?
– Понял. Я утюг для вас. И, в общем-то, неинтересен.
– Это не совсем так, – продолжил он, вглядываясь в мои глаза. – Так вот, мы должны избавить вас от некоторых самых зловредных гвоздей, для вас же зловредных. Можно было бы, как это раньше практиковалось, поместить вас в так называемый ад, где вы бы подверглись ужасным мукам, созерцая и испытывая вами же содеянные злодейства. Но в настоящее время мы несколько упростили этот процесс и отправляем теперь души земных преступников на Землю и там они находят лишь одно вместилище – тела жертв соответствующих преступлений. Душа убийцы, таким образом, может разместиться только в теле убиваемого и только в момент совершения убийства. Испытав весь ужас расставания с жизнью, она с последним вздохом перелетает в тело следующей жертвы. Это продолжается долго, иногда – очень долго, до тех пор, пока душа убийцы не излечится болью, и сама возможность убийства не покажется ей дикой.
– Ну, а люди, не совершившие тяжких грехов? Каков у них процесс очищения?
– Понимаете, жизнь должна быть прожита... Любой человек, проживший, вынесший всю долголетнюю жизнь, практически готов к освобождению души. “Жизнь – это подготовка к смерти” – так, кажется, говорят у вас? Этих мы сразу допускаем – старцы, умершие своей смертью, безгрешны.
– Безгрешны? Я знаю таких старцев – палец откусят...
– Да, но вы заметили, как они меняются в последние годы жизни? Они теряют память и постепенно становятся детьми. Иногда несносными, но безгрешными... И идут они к нам с чистой душой. Сложнее с теми, кто не прошел весь жизненный путь – убитыми, безвременно умершими... Души их приходится помещать на дозревание в тела живущих существ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57