Труднее было с открытым переломом предплечья. Федя был худ и несилен и, поэтому мы без труда определили, что кость сломана наискось и чисто, без больших осколков. Если ее просто зафиксировать шинами, то вероятность того, что она срастется правильно или вообще срастется, была невелика. Я предложил разрезать руку и зафиксировать кость чем-нибудь подручным. Сергей скривился и сказал:
– Ну его на фиг, бросьте с ним возиться. Срастется – не срастется, пусть аллах решает. А эйфорию вашу надо водкой гасить, не скальпелем.
Юрке же идея понравилась: ведь он сам проходил пару месяцев с титановыми винтами и накладками после нашей с ним драки. Он предложил связать Федину кость нихромовой проволокой, завалявшейся у него в бардачке. Подсознательно услышав нас, Федя очнулся и замычал. Мы тут же влили ему в горло полбутылки водки, и он замолк и обездвижил, безропотно позволив стянуть ему руку выше перелома жгутом из моего нашейного платка. Житник достал хирургический набор, закипятил его на костре и мы, обработав свои и Федину руки йодом, сели его резать. Наташа светила нам китайским фонариком, Лейла же, не выдержав вида крови, ушла к палатке готовить ужин.
Операция прошла без сучка и задоринки: не задев крупных сосудов, мы длинным разрезом обнажили кость и с помощью плоскогубец в двух местах зафиксировали ее прокаленной проволокой. После этого нам оставалось лишь зашить и перевязать рану.
– Хирурги сраные! – одобрительно охарактеризовал нас Сергей, когда я закончил шитье. – Через пару дней отрезать будете”.
Конечно, во многом эта хирургическая затея была игрой, ребячеством. Каждый из нас не раз слышал леденящие кровь байки об отрезанных от Большой земли геологах, отпиливающих друг другу пораженные гангреной конечности при помощи ножовки и водочной анестезии, а тут появилась возможность самим поучаствовать на главных ролях в такой истории, обогатив тем свои биографии и запас баек... Тем более, что в горах воздух стерилен, и ничего нового мы ему в рану не могли занести, а завтра можно сгонять в горы и набрать мумие – заживет, как на собаке.
Довольные благополучно завершившейся игрой в Менгеле и, конечно же, тем, что цель почти достигнута и с небольшими потерями, мы сели ужинать. Нарезали молодой гускефской баранины и нажарили на шампурах, наколотых из рудостойки, вполне приличных шашлыков. Молодая баранина тем и хороша, что ее не надо ни мариновать, ни долго жарить. Вспрыснул разведенным уксусом или, как мы, лимонкой, подержал минуту над углями – и порядок!
Все было прекрасно, Федя спал, приняв очередные полбутылки. Температуры у него не было. Я сидел, обнявшись с Лейлой. Она явно не отошла от усталости и беспокойств минувшего дня. Было видно, что в душе она не может смириться с издержками нового для нее образа жизни. “Ты мог погибнуть, ты можешь погибнуть... И с чем я останусь? Я не смогу жить без тебя... А ты когда-нибудь не сможешь выбраться на тропу” – читал я у нее в глазах.
Вот так всегда с женщинами – кашу заварят, а расхлебывать их слезы нам, мужикам. Сидела бы сейчас в Захедане и смотрела документальный фильм об особенностях хайкинга в горах Эльбурса. А я бы в тюрьме персидской, как говориться, пайку хавал. Все равно через полгода мамуля бы вытащила...
Наташа сидела между Сергеем и Юркой. Она засыпала, и ее голова потихоньку легла на Юркино плечо. Видимо, сделала свой выбор или, скорее, приняв обстоятельства к сведению, решила идти не за убегавшим от нее Сергеем, а к идущему навстречу Житнику. Истинная женщина!
Бабек о чем-то думал. Что-то лежало у него на душе. Время от времени я отмечал, что он непохож на себя. Не обращает внимания на женщин, нет обычного для бабников сального взгляда, всегда устремленного в сторону юбки. «Наверное, беспокоиться о жене, – решил я. – Или думает, чем для него это лирическое отступление закончится. Резвон, есть Резвон. Такие не прощают».
Ишаки, забыв об ободранных боках, сосредоточенно паслись бок об бок в густой молодой траве, покрывавшей берега ручья. Им было хорошо.
На следующий день, рано утром мы отправили Бабека за мумие. Километрах в трех отсюда он знал пещерку, в которой было это природное лекарство, чудодейственно сращивающее кости и заживляющее раны.
Собственно говоря, мумие – это ферментированный горным воздухом и солнечными лучами мышиный помет. С течением времени последний высыхает, исторгая резко пахнущую (мягко говоря) коричневатую клееобразную массу. Стараниями полевок мумие постоянно возобновляется: из одной и той же пещеры можно каждые три года набирать примерно одинаковое его количество. Я не всегда верил в лечебные качества мумие, но как-то однажды, играя после маршрута в футбол на вертолетной площадке, я поранился – стоял на воротах, и мне наступили отриконенными ботинками на пальцы обоих рук. Одну руку я лечил традиционно – тетрациклиновой мазью, и раны на ней затянулись за три-четыре дня. Другую руку я смазал мумие и, к моему удивлению, уже на следующий день ранки на ней зарубцевались!
Отправив Бабека в горы, мы осмотрели Федю. Он чувствовал себя неплохо, лишь немного жаловался на головную боль. Это могло быть следствием либо сотрясения мозга, либо похмельного синдрома. От обеих болезней помогает водка, которую Федя и получил в количестве ста пятидесяти грамм.
– Эх, мужики и пьете вы! Что делать будете через неделю, когда все вылакаете? – наливая ему стакан, сказал бережливый Юрка в сердцах. – В Хушонпобежите? Там магазина нет...
– Через неделю мы будем ведрами пить французское шампанское в Душанбе, а может быть – в Москве, а может быть – в Париже... Правда, Федя? – спросил я опохмелившегося Федю и продолжил уже серьезно. – Не подведешь, дружище? Дотянешь до морга?
– Все путем! – бодрясь, ответил он и, вдруг помрачнев, спросил:
– Слушай, на хера я вам? Почему не бросили меня там под скалами?
– Понимаешь, дорогой, если бы мы тебя бросили... Как бы тебе объяснить?.. Это – не игра “я тебя брошу – ты меня бросишь”... Понимаешь – это идеология, вдолбленная коммунистической пропагандой еще в наше детское сознание – “сам погибай, а товарища выручай”. Нельзя преодолеть то, что вдолблено в детстве. А еще есть идеологический пряник: “тот, кто вытащил – хороший мальчик “. Это вкусный, полезный пряник. Помнишь Маршака? “Ищут пожарные, ищет милиция”? Он, этот пряник, однажды мне здорово помог. Давным-давно, шли мы с Кумарха в отгул через перевал Хоки. Снегу – по пояс, все в изнеможении – пятнадцать часов шли до него... Один, на самом перевале скопытился от кровоизлияния в мозг... Короче, на самый верх залезли все вместе, а вниз покатились, кто, как мог... Те, кто покрепче были – вперед ушли, ослабевших побросав. Я с одним геологом молоденьким, Виталиком Сосуновым, оказался. Он из Сибири был родом, маленький такой, розовощекий. Так вот, бросил он меня, с двумя здоровенными буровиками увязался... Я пальцы на ногах отморозил и не мог идти быстро, а иногда – и просто идти. Ну, через час или два совсем замерзать стал, во второй раз уже. Иду, вот-вот упаду. И упал. Прямо на Виталика – он поперек дороги спал. Улыбочка на лице, блаженная такая, румянец на всю щеку. Лежит в снегу, “Оставь меня, оставь, хорошо мне...” – шепчет. И, знаешь, спас он меня. Косвенно, правда. Выручая его, я себя выручил. На себя уже было наплевать, а тут, как будто в игру какую-то начал играть... В спасителя... Ожил сразу, надавал ему по румяной роже и потащил вниз. До самой машины дотащил, которая внизу под снежной линией ждала, хоть сам полумертвый был. Хохму еще помню – полбутылки водки влил ему в горло и сунул на пассажирское кресло “Газ-66”-го, чтоб погрелся на работающем моторе, а он ничего не понимает, руками-ногами двигает, как будто идет еще... Ну и пролез на карачках через всю кабину и через водительскую дверь в снег под колесами вывалился! Такие вот дела. Может быть, и мы вчера с Серегой в чем-то себя выручили... Или играли.
– Ты заколебал уже всех этой историей, раз пять ее только при мне рассказываешь, – почему-то возмутился Юрка. – Ты лучше расскажи, как во сне с саблей наголо Хушоносвобождал. Эту историю мы еще не слышали.
– Да я и сам удивляюсь, до чего крепко она во мне засела. Наверное, потому, что за те двадцать четыре часа от Кумарха до морга... Ну, понимаешь, если всю мою прожитую до нынешнего дня жизнь сконцентрировать как-то в одном дне, ну, без баб, конечно, то этот день и получится... Все было в нем... Сила и слабость, радость и страх, верность и предательство. И если бы я погиб тогда, то не много бы потерял. Разумеется, не считая женщин и всего, что с ними связано. Но все обошлось. Кончилось преодолением чего-то... Или историей... Все кончается историей. Байками... Которые можно у костра рассказать.
Когда пришел Бабек с мумие, Наташа смазала им Федины раны, грамм двадцать этой черной, вонючей массы мы заставили его съесть. Ишаки к этому времени были уже навьючены. Один из них, Пашка, ходил счастливым – его вьюк был в три раза легче, чем у его коллеги, но лишь до тех пор, пока мы не водрузили на него Федю. Идти нам оставалось совсем немного и по преимущественно хорошей тропе. Через полчаса мы вышли к реке Кумарх, а еще через час неспешной ходьбы по ее берегам – к речке Уч-Кадо, в которую Кумарх впадает. Отсюда до подножья скал, в которых прятались штольни Уч-Кадо, было рукой подать.
9. Ставим лагерь. – Краткое введение в горнопроходческое. – Неопознанный летающий объект.
На устье Кумарха мы объяснили Бабеку, почему мы собираемся идти не вниз, к Ягнобу, на тропы, ведущие к автомобильной дорога Душанбе – Ходжент, а вверх по Уч-Кадо, к штольням. Выслушав нас, Бабек поинтересовался насчет своей доли и получив демократичный ответ, обрадовался:
– Очень хорошо, мне много денег нада – еще два молодой жена покупать буду, большой дом строю.
Радость его не уменьшилась и после нашего рассказа о конкуренте-Абдурахманове. Бабек заулыбался еще шире и предложил направить его на прочесывание окрестностей Уч-Кадо. Получив согласие, сразу же ушел вверх, в скалы, господствующие над месторождением. Мы же, решив дать ему время на обстоятельную разведку, сели пить чай и усердно занимались этим до обеда.
К сожалению, нас заметили. В самом начале чаепития на правом борту Кумарха, под бывшей вертолетной площадкой Тагобикульской партии появилась небольшая, баранов в тридцать, отара, охраняемая парой облезлых разноцветных волкодавов и несколькими мальчишками. Увидев сверху нашу компанию, они глазели минут пятнадцать, затем повернули стадо и спешно удалились. Наверняка эта отара была из ближайшего кишлака.
Название этого живописного кишлака дворов на пятнадцать, раскинувшегося на правом берегу Ягноба, чуть выше устья Уч-Кадо, я точно не помнил. Кажется, он назывался Дехиколоном. Там меня, наверное, еще помнят – многие его жители, голубоглазые потомки согдийцев (или истинных арийцев, если хотите), работали на кумархских штольнях горнорабочими. Конечно же, назавтра они заявятся к нам в гости, и им придется объяснять, что мы здесь потеряли.
До верховьев Уч-Кадо мы добрались быстро и без приключений и сразу же приступили к поиску подходящего места для лагеря. Внизу, в долине Уч-Кадо нашлось бы много таких мест, но никому не хотелось каждый день подниматься оттуда вверх на высоту Останкинской телебашни. Ставить же палатки рядом со штольнями при наших обстоятельствах было опасно – местные жители, жаждущие общения или терзаемые любопытством, неминуемо окажутся в выработке.
После часа с небольшим поисков, мы остановились на плоской седловине небольшого скалистого отрога, ответвляющегося чуть ниже штолен от обрывистого северного склона Гиссарского хребта. На южной стороне седловины было несколько мочажин, поросших диким луком и дававших исток довольно широкому ручейку с прозрачной ледяной водой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57