Старое правило: чтобы не свихнуться, займись привычным, рутинным, монотонным. И Чернов побежал.
Бежал и все-таки думал: почему он не запаниковал по-черному, не повернул назад – к людям, к родному метро «Сокольники», к родному дому, к родному коту, почему не попытался в чужом пространстве отыскать обратный вход в родное? Это один Чернов думал – человечный человек. А расчетливый легкоатлет, беговой автомат, автоматически умеющий раскладывать себя на десять изнурительных километров, думал о другом: что там – за десятым? Или за двадцатым? Или за сотым? Или нет в этом «здесь» ничего, кроме холмов и кактусов, а утоптанно-укатанная дорога никуда не ведет или, вернее, ведет в никуда?.. Но он же был прагматиком, Чернов, он понимал, что дорога – рукотворна, а значит, по концам ее должны найтись те, для кого она проложена мимо холмов и кактусов. И в самом деле, не стоять же бессмысленно! «Сладкий взрыв» необычайной силы распорол мир Чернова, и стайер выпал в прореху. Но коли сумел выпасть, значит…
Ничто ничего не значит, здраво понимал Чернов и поэтому бежал вперед, к людям, к жизни, потому что раз уж он остался на дистанции, то с ума не сойдет. Сто пудов! А о том, что сзади нет никакой прорехи, не видно ее, что она затянулась в этом горячем воздухе – даже следа не осталось! – о том как-то не думалось. «Не видно» не значит «отсутствует». Это – из другой фантастической книги. К слову, великое свойство любого человечного человека: не думать о нежелательном, отметать его, оставлять на потом. Даже если этот человек – стайер-полиглот, помнящий не только прочитанную фантастику, но и изучаемую в свое время в институте науку логику.
Но не для жизни она, наука эта…
Кроссовки быстро стали из белых красно-желтыми, грязными, белейший рибоковский костюмчик – тоже, но Чернов был выше подобной мелочи, он мчался вперед, неведомо куда, но зато в ту же сторону, в какую начал бег в далеких отсюда Сокольниках. Как он это определил? Да просто ни «там», ни «здесь» не сворачивал он с выбранного направления. И не терзали его пустые сомнения: а вдруг не в ту сторону, а вдруг надо все же назад, бороться и искать, найти и не сдаваться (цитата), ловить, слепо тычась, тайные дыры нуль-переходов? Зачем? Их нет, как ни гляди (а он поглядел), а Земля – круглая в любом пространстве-времени, рано или поздно вернешься в то место, с какого начал бег. А то, что это – Земля, Чернов не сомневался. Во-первых, не хотел сомневаться, иначе – зачем бежать? Тогда надо лечь, предаться унынию и горести и покорно ждать смерти. Но не учили его унывать ни в спорте, ни в работе! А во-вторых, солнце светило по-земному привычно и внешне походило на привычное земное солнышко, а жар его не вызывал вздорных сомнений в галактических координатах милой сердцу каждого землянина окраинной звезды. А что не зима, так в январе и в Африке не холодно. Может, Чернов в Африку провалился…
Эта абсолютная уверенность в собственной правоте мысли либо поступка, как ни странно, помогала Чернову жить и даже выживать с некой моральной прибылью, не огорчаясь жизненными неудачами, периодически его посещавшими и, казалось бы, по определению призванными оную уверенность разрушать. Ан нет, не получалось у них! Парадоксальное, конечно, соседство – мироощущения и миропребывания, но тем не менее имело место…
Не стоит полагать, что Чернов в личной жизни только то и делал, что бегал. Языковая его специальность, незаурядная сила памяти как раз располагали к сидячему образу существования, да вот ведь и машина у него когда-то жила и ездила – с ним внутри. Но годы и годы изнурительных (не фигура речи) тренировок – изо дня в день, из зим в весны – приучили его жить, иносказательно выражаясь, на бегу, на дистанции, у коей есть старт и финиш. То есть принимать решения и целенаправленно их осуществлять, неуклонно рулить к намеченной цели, не терять времени вообще, а в частности – на пустые и вздорные размышления типа: а правильно ли ты поступаешь? А с той ли ноги ты начал? К месту вспомнить байку о разучившейся ходить сороконожке… Но характер бегуна – это не просто и не только бег. Это, как уже отмечалось, идея: начал бежать – беги до финиша. Во всем…
Усмехнулся про себя: и в гулянье тоже? И сам себе подтвердил: и в нем. Вполне русская черта: работать – до одури, гулять – до драки, любить – до смерти. И не надо искать омут там, где вода прозрачна до дна. Жизнь всегда – движение, и чаще всего – вперед. Каждый двигается, как умеет: кто помедленнее, кто побыстрее. Чернов умел быстро и долго и не задавая ни себе, ни окружающим лишних вопросов типа: с какой ноги начинать бег…
Поэтому он и сейчас не раздумывал, а бежал уже буквально: кривая вывезет, до сих пор вывозила.
И ведь прав, как всегда, оказался: вывезла кривая. В смысле дорога. Выскочил на очередной пригорок и увидел впереди, внизу, в неожиданно открывшейся просторной долине, километрах в трех всего – город.
Ну, пожалуй, город – это сильно сказано. Невысокий белый городок, который можно было целиком охватить взглядом (с трехкилометрового-то расстояния да с некой все же высоты), отдаленно похожий (раз уж Чернов начал искать земные сравнения) на типичные для южных стран предгорные городки. Одноэтажные и, реже, двухэтажные белые домики, обнесенные по периметру городской стеной, тоже белой (побеленной?), крохотные терраски на плоских крышах, какие-то даже малолиственные деревья, кривые, многорукие, не кактусы, хотя кактусы тоже росли. Подальше, где-то в центре городка, на возвышенности – здание побольше остальных. Мэрия? Храм?..
Три километра – не расстояние. Он легко, ровно дыша, вбежал в городок, в неширокую улицу, тоже грунтовую, тоже утоптанную или укатанную, как и дорога к городу, начавшуюся сразу за стеной. Солнце лишь немного отклонилось от зенита к западу, жара стояла неслабая, и улица оказалась пустой – как и принято на планете Земля в маленьких жарких белых предгорных городишках. Полдень. Зной. Сиеста. Но весть, как и мысль, непредсказуема. Кто первым увидел бело-грязного потного бегуна, ворвавшегося в сонный город? Как этот «кто» передал весть о нем дальше? Бог знает… Но на крышах, на ступеньках, ведущих к дверям, стали появляться люди. Жители. Явно удивленные, даже сильнее – изумленные (Чернов видел лица…), они провожали глазами уже медленно, трусцой бегущего Чернова, молчали.
Тишина плыла над городком – тягучая, как жара.
Чернов отбросил мысль, что надо бы остановиться, заговорить с кем-нибудь из вышедших, услышать речь, понять – что за язык. Да, надо понять, но – позже. Он взял себе ориентир: здание в центре – и бежал к нему, полагая, что туда непременно сойдутся жители. Любопытство сильнее традиций, сиеста нынче побудет. Но все же привычно – как на финише стайерского забега – поднял сведенные руки над головой. Так и бежал.
А люди смотрели и по-прежнему молчали и не отвечали ни словом, ни взмахом. И он начинал думать, что его появление в городке – нежданно, а может, и нежелательно. Или, напротив, ожидаемо и желанно.
Глава вторая.
ГОРОД
Куда, к черту, он попал, Чернов невезучий? Что это за место, что за время, что за люди? Почему они так колюще на него смотрят, буравят глазами-сверлами – мужчины, женщины, дети? Чем он им не угодил? Или в их дремучий городишко не положено забегать кому ни попадя, а наоборот – положено загодя высылать послов с верительными грамотками: мол, бегу на вы… Ишь, вылупились! По улицам слона водили… Только он, Чернов, никакой не слон, а просто заблудившийся в пространстве-времени (так или не так?) человечек, махонький-премахонький рядом с той дырой, которая столь просто и столь жадно схавала его посреди Сокольнического любимого вала.
Схавала-вала. Нечаянная аллитерация.
Однако ты еще ничего, лестно оценил себя бегущий трусцой Чернов, однако ты еще можешь шутить над собой и над ситуацией, значит – не все потеряно, а что найдется впереди – будем посмотреть, как писали классики…
А жители городка, казалось, высыпали на улицы все до единого, даже почтенных старцев в домах не забыли: вон какие древние экземпляры имеют место, прямо-таки Авраамы с Моисеями, седые бороды до груди, седые волосы до плеч, белые (полотняные?) длинные рубахи. Стричь старцев, что ли, запрещено местными обычаями? Табу?..
Но вот слово сказано, имена названы, и Чернову показалось, что городок и впрямь похож не на абстрактный южный предгорный, а на вполне конкретный – какой-нибудь Гиппос или Гергесу, только времен Иисуса, естественно, или даже раньше. Но, подумав здраво (если на бегу можно – здраво), решил: все-таки позже – дома или домишки побольше и побелее, чем во времена Иисуса, аккуратнее и даже богаче, тут вам и водовод тянется вдоль улицы, значит – начало его расположено где-то высоко в горах, где бьет чистая вода, а всякие Гиппосы и Гергесы в библейские времена такой роскоши не знавали, питьевая вода в тех краях была драгоценностью. Чернов когда-то интересовался реалиями Библии, читал немало… И еще отметил: одежда горожан – хоть тоже похожа на иудейскую или эллинскую – а и она на диво чисто выглядит. А и то понятно: есть вода – не жалеют на стирку, выходит.
Лица у людей, правда, странные. Будто масками затвердевшие: одно выражение на всех. Какое? Ну, удивление – это ясно, но круто замешанное на ожидании. Ожидании чего? Такое ощущение, что ждут они от Чернова либо блага, либо худа. Чернов не мнил себя психологом, однако чувство это читалось столь ясно и повторялось от лица к лицу, что Чернов забеспокоился: а если он не оправдает их неясных надежд? Что с ним сотворят? Убьют? Изжарят и съедят? Или распнут?..
Факт, факт: есть силы для некой, пусть хиленькой и мелкой, но все же иронии, значит, он выплывет. Или, точнее, выбежит. Было. Не впервые бегаем. Только хорошо бы понять, где и когда бежим. Фантастика любима в книгах и – если ты дома и на диване. А фантастика в реальности (парадоксальное словосочетание, но тоже – факт!) – этого Чернов не проходил. Да этого вообще никто никогда не проходил – в реальности-то…
А городок казался старым и новым одновременно, будто давным-давно возведенные дома-домишки постоянно обновлялись, а то и перестраивались хозяевами, а уж прихорашивались – частенько. Со своей дистанции Чернов не мог определить: побелены они или покрашены, но стены смотрелись опрятно и свежо, посему еще одна ассоциация всплыла: украинские беленые хатки… Тут же загнал ассоциацию вглубь: только и общего, что белизна стен, ни тебе соломенных крыш, ни аистов в гнездах, ни мальв у плетней. Растительности – почти никакой. Лиственные деревья и кактусы, увиденные с трехкилометрового расстояния, где-то прятались, может быть – за домами… Сон о жаре оказался провидческим, если не в подробностях, то в сути: красно-желтый фон, местность гористая, флоры вокруг – по минимуму, и надо всем царит раскаленная сковородка солнца. А что сам городок в сон не являлся, так Чернов, не исключено, лично в том виновен: не выдерживал давящего ужаса, вырывался в явь слишком рано…
В одежде жителей тоже преобладал белый цвет: белые длинные платья женщин, прихваченные в талиях голубыми или розовыми кусками материи, белые рубахи мужчин, белые штаны чуть ниже колен, иногда – голубые и даже синие шейные платки, закрывающие шеи. Просто, но нарядно. И дети – в таких же рубашонках, только цвета у них разнообразнее – и голубые есть, и синие, и светло-желтые, и зеленые, как несуществующая в округе трава, и даже красно-желтые, как горы, окружившие городок. Мужчины, как и старцы, все – бородаты, но бороды аккуратно подстрижены, не болтаются неопрятными метелками. Головы у всех непокрыты – даже у женщин. Украшений – никаких: ни ожерелий, ни браслетов, ни серег, ни перстней. Обувь – кожаные сандалии на ремешках, детвора – босиком, ноги, естественно, грязные и в ссадинах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Бежал и все-таки думал: почему он не запаниковал по-черному, не повернул назад – к людям, к родному метро «Сокольники», к родному дому, к родному коту, почему не попытался в чужом пространстве отыскать обратный вход в родное? Это один Чернов думал – человечный человек. А расчетливый легкоатлет, беговой автомат, автоматически умеющий раскладывать себя на десять изнурительных километров, думал о другом: что там – за десятым? Или за двадцатым? Или за сотым? Или нет в этом «здесь» ничего, кроме холмов и кактусов, а утоптанно-укатанная дорога никуда не ведет или, вернее, ведет в никуда?.. Но он же был прагматиком, Чернов, он понимал, что дорога – рукотворна, а значит, по концам ее должны найтись те, для кого она проложена мимо холмов и кактусов. И в самом деле, не стоять же бессмысленно! «Сладкий взрыв» необычайной силы распорол мир Чернова, и стайер выпал в прореху. Но коли сумел выпасть, значит…
Ничто ничего не значит, здраво понимал Чернов и поэтому бежал вперед, к людям, к жизни, потому что раз уж он остался на дистанции, то с ума не сойдет. Сто пудов! А о том, что сзади нет никакой прорехи, не видно ее, что она затянулась в этом горячем воздухе – даже следа не осталось! – о том как-то не думалось. «Не видно» не значит «отсутствует». Это – из другой фантастической книги. К слову, великое свойство любого человечного человека: не думать о нежелательном, отметать его, оставлять на потом. Даже если этот человек – стайер-полиглот, помнящий не только прочитанную фантастику, но и изучаемую в свое время в институте науку логику.
Но не для жизни она, наука эта…
Кроссовки быстро стали из белых красно-желтыми, грязными, белейший рибоковский костюмчик – тоже, но Чернов был выше подобной мелочи, он мчался вперед, неведомо куда, но зато в ту же сторону, в какую начал бег в далеких отсюда Сокольниках. Как он это определил? Да просто ни «там», ни «здесь» не сворачивал он с выбранного направления. И не терзали его пустые сомнения: а вдруг не в ту сторону, а вдруг надо все же назад, бороться и искать, найти и не сдаваться (цитата), ловить, слепо тычась, тайные дыры нуль-переходов? Зачем? Их нет, как ни гляди (а он поглядел), а Земля – круглая в любом пространстве-времени, рано или поздно вернешься в то место, с какого начал бег. А то, что это – Земля, Чернов не сомневался. Во-первых, не хотел сомневаться, иначе – зачем бежать? Тогда надо лечь, предаться унынию и горести и покорно ждать смерти. Но не учили его унывать ни в спорте, ни в работе! А во-вторых, солнце светило по-земному привычно и внешне походило на привычное земное солнышко, а жар его не вызывал вздорных сомнений в галактических координатах милой сердцу каждого землянина окраинной звезды. А что не зима, так в январе и в Африке не холодно. Может, Чернов в Африку провалился…
Эта абсолютная уверенность в собственной правоте мысли либо поступка, как ни странно, помогала Чернову жить и даже выживать с некой моральной прибылью, не огорчаясь жизненными неудачами, периодически его посещавшими и, казалось бы, по определению призванными оную уверенность разрушать. Ан нет, не получалось у них! Парадоксальное, конечно, соседство – мироощущения и миропребывания, но тем не менее имело место…
Не стоит полагать, что Чернов в личной жизни только то и делал, что бегал. Языковая его специальность, незаурядная сила памяти как раз располагали к сидячему образу существования, да вот ведь и машина у него когда-то жила и ездила – с ним внутри. Но годы и годы изнурительных (не фигура речи) тренировок – изо дня в день, из зим в весны – приучили его жить, иносказательно выражаясь, на бегу, на дистанции, у коей есть старт и финиш. То есть принимать решения и целенаправленно их осуществлять, неуклонно рулить к намеченной цели, не терять времени вообще, а в частности – на пустые и вздорные размышления типа: а правильно ли ты поступаешь? А с той ли ноги ты начал? К месту вспомнить байку о разучившейся ходить сороконожке… Но характер бегуна – это не просто и не только бег. Это, как уже отмечалось, идея: начал бежать – беги до финиша. Во всем…
Усмехнулся про себя: и в гулянье тоже? И сам себе подтвердил: и в нем. Вполне русская черта: работать – до одури, гулять – до драки, любить – до смерти. И не надо искать омут там, где вода прозрачна до дна. Жизнь всегда – движение, и чаще всего – вперед. Каждый двигается, как умеет: кто помедленнее, кто побыстрее. Чернов умел быстро и долго и не задавая ни себе, ни окружающим лишних вопросов типа: с какой ноги начинать бег…
Поэтому он и сейчас не раздумывал, а бежал уже буквально: кривая вывезет, до сих пор вывозила.
И ведь прав, как всегда, оказался: вывезла кривая. В смысле дорога. Выскочил на очередной пригорок и увидел впереди, внизу, в неожиданно открывшейся просторной долине, километрах в трех всего – город.
Ну, пожалуй, город – это сильно сказано. Невысокий белый городок, который можно было целиком охватить взглядом (с трехкилометрового-то расстояния да с некой все же высоты), отдаленно похожий (раз уж Чернов начал искать земные сравнения) на типичные для южных стран предгорные городки. Одноэтажные и, реже, двухэтажные белые домики, обнесенные по периметру городской стеной, тоже белой (побеленной?), крохотные терраски на плоских крышах, какие-то даже малолиственные деревья, кривые, многорукие, не кактусы, хотя кактусы тоже росли. Подальше, где-то в центре городка, на возвышенности – здание побольше остальных. Мэрия? Храм?..
Три километра – не расстояние. Он легко, ровно дыша, вбежал в городок, в неширокую улицу, тоже грунтовую, тоже утоптанную или укатанную, как и дорога к городу, начавшуюся сразу за стеной. Солнце лишь немного отклонилось от зенита к западу, жара стояла неслабая, и улица оказалась пустой – как и принято на планете Земля в маленьких жарких белых предгорных городишках. Полдень. Зной. Сиеста. Но весть, как и мысль, непредсказуема. Кто первым увидел бело-грязного потного бегуна, ворвавшегося в сонный город? Как этот «кто» передал весть о нем дальше? Бог знает… Но на крышах, на ступеньках, ведущих к дверям, стали появляться люди. Жители. Явно удивленные, даже сильнее – изумленные (Чернов видел лица…), они провожали глазами уже медленно, трусцой бегущего Чернова, молчали.
Тишина плыла над городком – тягучая, как жара.
Чернов отбросил мысль, что надо бы остановиться, заговорить с кем-нибудь из вышедших, услышать речь, понять – что за язык. Да, надо понять, но – позже. Он взял себе ориентир: здание в центре – и бежал к нему, полагая, что туда непременно сойдутся жители. Любопытство сильнее традиций, сиеста нынче побудет. Но все же привычно – как на финише стайерского забега – поднял сведенные руки над головой. Так и бежал.
А люди смотрели и по-прежнему молчали и не отвечали ни словом, ни взмахом. И он начинал думать, что его появление в городке – нежданно, а может, и нежелательно. Или, напротив, ожидаемо и желанно.
Глава вторая.
ГОРОД
Куда, к черту, он попал, Чернов невезучий? Что это за место, что за время, что за люди? Почему они так колюще на него смотрят, буравят глазами-сверлами – мужчины, женщины, дети? Чем он им не угодил? Или в их дремучий городишко не положено забегать кому ни попадя, а наоборот – положено загодя высылать послов с верительными грамотками: мол, бегу на вы… Ишь, вылупились! По улицам слона водили… Только он, Чернов, никакой не слон, а просто заблудившийся в пространстве-времени (так или не так?) человечек, махонький-премахонький рядом с той дырой, которая столь просто и столь жадно схавала его посреди Сокольнического любимого вала.
Схавала-вала. Нечаянная аллитерация.
Однако ты еще ничего, лестно оценил себя бегущий трусцой Чернов, однако ты еще можешь шутить над собой и над ситуацией, значит – не все потеряно, а что найдется впереди – будем посмотреть, как писали классики…
А жители городка, казалось, высыпали на улицы все до единого, даже почтенных старцев в домах не забыли: вон какие древние экземпляры имеют место, прямо-таки Авраамы с Моисеями, седые бороды до груди, седые волосы до плеч, белые (полотняные?) длинные рубахи. Стричь старцев, что ли, запрещено местными обычаями? Табу?..
Но вот слово сказано, имена названы, и Чернову показалось, что городок и впрямь похож не на абстрактный южный предгорный, а на вполне конкретный – какой-нибудь Гиппос или Гергесу, только времен Иисуса, естественно, или даже раньше. Но, подумав здраво (если на бегу можно – здраво), решил: все-таки позже – дома или домишки побольше и побелее, чем во времена Иисуса, аккуратнее и даже богаче, тут вам и водовод тянется вдоль улицы, значит – начало его расположено где-то высоко в горах, где бьет чистая вода, а всякие Гиппосы и Гергесы в библейские времена такой роскоши не знавали, питьевая вода в тех краях была драгоценностью. Чернов когда-то интересовался реалиями Библии, читал немало… И еще отметил: одежда горожан – хоть тоже похожа на иудейскую или эллинскую – а и она на диво чисто выглядит. А и то понятно: есть вода – не жалеют на стирку, выходит.
Лица у людей, правда, странные. Будто масками затвердевшие: одно выражение на всех. Какое? Ну, удивление – это ясно, но круто замешанное на ожидании. Ожидании чего? Такое ощущение, что ждут они от Чернова либо блага, либо худа. Чернов не мнил себя психологом, однако чувство это читалось столь ясно и повторялось от лица к лицу, что Чернов забеспокоился: а если он не оправдает их неясных надежд? Что с ним сотворят? Убьют? Изжарят и съедят? Или распнут?..
Факт, факт: есть силы для некой, пусть хиленькой и мелкой, но все же иронии, значит, он выплывет. Или, точнее, выбежит. Было. Не впервые бегаем. Только хорошо бы понять, где и когда бежим. Фантастика любима в книгах и – если ты дома и на диване. А фантастика в реальности (парадоксальное словосочетание, но тоже – факт!) – этого Чернов не проходил. Да этого вообще никто никогда не проходил – в реальности-то…
А городок казался старым и новым одновременно, будто давным-давно возведенные дома-домишки постоянно обновлялись, а то и перестраивались хозяевами, а уж прихорашивались – частенько. Со своей дистанции Чернов не мог определить: побелены они или покрашены, но стены смотрелись опрятно и свежо, посему еще одна ассоциация всплыла: украинские беленые хатки… Тут же загнал ассоциацию вглубь: только и общего, что белизна стен, ни тебе соломенных крыш, ни аистов в гнездах, ни мальв у плетней. Растительности – почти никакой. Лиственные деревья и кактусы, увиденные с трехкилометрового расстояния, где-то прятались, может быть – за домами… Сон о жаре оказался провидческим, если не в подробностях, то в сути: красно-желтый фон, местность гористая, флоры вокруг – по минимуму, и надо всем царит раскаленная сковородка солнца. А что сам городок в сон не являлся, так Чернов, не исключено, лично в том виновен: не выдерживал давящего ужаса, вырывался в явь слишком рано…
В одежде жителей тоже преобладал белый цвет: белые длинные платья женщин, прихваченные в талиях голубыми или розовыми кусками материи, белые рубахи мужчин, белые штаны чуть ниже колен, иногда – голубые и даже синие шейные платки, закрывающие шеи. Просто, но нарядно. И дети – в таких же рубашонках, только цвета у них разнообразнее – и голубые есть, и синие, и светло-желтые, и зеленые, как несуществующая в округе трава, и даже красно-желтые, как горы, окружившие городок. Мужчины, как и старцы, все – бородаты, но бороды аккуратно подстрижены, не болтаются неопрятными метелками. Головы у всех непокрыты – даже у женщин. Украшений – никаких: ни ожерелий, ни браслетов, ни серег, ни перстней. Обувь – кожаные сандалии на ремешках, детвора – босиком, ноги, естественно, грязные и в ссадинах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64