– бежал их, глушил в себе любознательность, круто замешенную на вульгарном страхе. Стоял по-прежнему под душем, смирно стоял, не чувствуя обжигающей температуры воды, усиленно давил в себе ощущение абсолютной нереальности не только происшедшего в парке, но и происходящего сейчас, ощущение присутствия здесь – ну хоть даже в ванной комнате! – чего-то постороннего, нематериального, духа, что ли, святого. Или не святого… Говоря без лишней литературщины, по рабоче-крестьянски, хреново Чернову было. Мама-покойница, склонная к областническому жаргону, сказала бы: коломытно…
А между тем Чернов числил себя материалистом и прагматиком, поэтому разум усиленно сопротивлялся ощущениям. И ладно бы – костюм грязный и затасканный. Но – татуировка! Но – раны!.. Сколько он отсутствовал в родном сознании?.. По ощущениям и обстановке вокруг – ничтожно мало. По увиденному сейчас на самом себе – черт-те сколько!.. Выходит, он отсутствовал – здесь, а присутствовал – где-то? Так бывает? Так не бывает! Фантастика – это не жизнь. Это всего лишь вид литературы, причем – низкий, лживый, нереалистический…
Но – тату? Но – раны? Но – костюм и штаны с чужой задницы?..
Надо будет не потом, а немедля позвонить золотому дружбану, решил прагматик, вылезая из душа и мощно натирая торс колким полотенцем, напомнить о себе, пригласить на бутылочку, к примеру, «Леовиль лас Кае» или «Живри-Шамбертан» и между бокалами рассказать о происшедшем, эдак вроде бы шутя, посмеиваясь, но дружбан-то, будучи психиатром, поймет, что в каждой шутке есть не только шутка, и вдруг да что-нибудь объяснит. Хотелось верить, поскольку протестующий разум вообще не справлялся с вольными ощущениями…
Облачился в постиранное, подвернувшееся на сушке для полотенец, вышел из ванной, увидел на полу брошенные вешички. Не облучены ли они какими-то космическими лучами, не мелькнула ли над парком Сокольники пролетная тарелка со злобными гуманоидами?..
Чернов брезгливо, двумя пальцами взял нечто, бывшее еще час назад – как он помнил! – отличной и почти не ношенной рибоковской курточкой, зачем-то потряс это нечто, и тут из внутреннего кармана выпала сложенная вчетверо бумажка, явно изъятая из принтера. Что за бумажка? Никогда не клал он в карманы спортивной одежды никаких бумажек… Отпустил куртку, подобрал листок, развернул, тупо глядя на крупно набранные на нем десять пронумерованных строк. Еще даже не особо вчитываясь в них, ведомый опять-таки подлыми в своей неясности ощущениями, медленно прошлепал босиком в кабинет, уселся в рабочее кресло, уложил формат А-4 на письменный стол рядом с родной «клавой», вчитался.
А набрано там было вот что – на древнееврейском, с которого Чернов перевел все так:
1. Помни: все предопределено ИМ и нет смысла надеяться на исключение для тебя, смертного.
2. Помни: ты имеешь право поступать, как знаешь, но Он заранее знает, как ты, смертный, поступить, и знания Его бесконечны, как Мир.
3. Помни: Он бсегда знает, как ты, смертный, поступишь, но Он такжe знает, что любой твой выбор нарушает равновесие Мира, который бесконечен по замыслу Его.
4. Помни: Мир неустойчив, и твое, смертный, существование есть причина его неустойчивости в бесконечности самого существования Мира.
5. Помни: Он бесконечно стремится восстановить бесконечно нарушаемое равновесие, и может статься, что твоя, смертный, судьба должна будет принесена в жертву ради бесконечности Мира и его бесконечного существования.
6. Помни: жертва твоя, смертный, не напрасна, как и вся бесконечность подобных жертв, ибо каждая судьба неизбежно трансформируется в иные судьбы в бесконечности Мира и ради его бесконечного существования.
7. Помни: ты, смертный, ни в одной смертной судьбе не сумеешь объять бесконечность Мира и времени Мира, потому что в основании твоей, смертный, судьбы лежит страх Знания.
8. Помни: твой, смертный, страх положил начало неустойчивости, но именно твой, смертный, страх стал для Него инструментом сохранения равновесия Мира в его бесконечности и ради его бесконечного существования.
9. Помни: ты, смертный, можешь жить, как знаешь, но знай, что все предопределено Им и пока жив твой страх Знания, ты будешь смертным в каждой своей судьбе в бесконечности Мира.
10. Помни: страх не бесконечен, ибо изначально его не было. Лишь испивший сбой страх до дна получит Знание, чтобы сознательно, но не вслепую помочь Ему сохранять равновесие Мира в его бесконечности, всякий раз нарушаемое выбором смертных, который всегда предопределен Им…
И все.
Что за бредятана, подумал Чернов, откуда у меня эта бумажка? Опять он не помнил ни хрена… Или кто-то засунул ее в карман рибоковской куртки, пока Чернов пребывал в эпилептиформном выключении?.. Тогда этот «кто-то» его и выключил – по логике. Чтоб, значит, засунуть в карман бумажку. И одновременно зачем-то донельзя изгваздать одежду, избить безжалостно, выколоть птичку и надпись «Исход»…
Исход – откуда куда?
К кому эти десять заповедей, к какому такому Моисею?..
То, что это заповеди, подтверждало их число, а также назойливое «помни» и постоянное пиететное обозначение кого-то с помощью местоимения и с прописной буквы. Опять по логике – Бога… А кто тогда Моисей?.. Ну уж точно – не Чернов, увольте!..
Чернов отложил листок, встал, подошел к окну. Сквозь по-зимнему грязноватое стекло виден был край парка. Пошел снег. Хлопья падали крупные, будто нарезанные из бумаги для елочного рождественского представления. Хлопья падали вертикально и медленно, погода стояла тихая-тихая. А улица внизу обезлюдела. Получалось, что снег разогнал народ по домам, по конторам, по школам…
Странный какой-то день выдался.
Чернов почему-то – не ко времени и не к месту – представил себе мысленно лето, жару, длинную-длинную дорогу, тянущуюся вдоль медленной-медленной реки, и себя самого – устало и обреченно бегущего по ней куда-то. И сразу ощутил где-то на уровне поджелудочной железы липкий и жгущий изнутри страх, который он до сих пор успешно давил в себе, не давал вырваться… Да что же, черт возьми, происходит, возмутился он, опять пытаясь заглушить этот страх, что ж меня так заколбасило? Человек я или тварь дрожащая?.. Цитатой, жаргоном, привычными литературными штучками опускал ситуацию и в то же время по-берсеркерски распалял себя, разжигал злость – не на кого-то или на что-то, а просто так – ну, быть может, на себя любимого! – как всегда делал это в спортивном прошлом перед стартом. Особенно когда соперники того стоили, когда злость действительно – позарез. И ведь помогало – тогда, в спорте… А сейчас кто соперник?.. Кто – неизвестно, но сволочь большая и силен, судя по всему, необычайно… Взглянул на картину неизвестного художника, висящую над столом: там все так же безустанно бежал по красно-желтой пустыне босой бегун в белых одеждах. Бегун на картине, Бегун перед нею… Тот бежит, а этот?.. Неуж-то добегался Бегун?..
И на автомате отметив, привычно ерничая: веришь в сверхъестественное, старичок, докатился, действительно добегался, вон даже сам себя с большой буквы величаешь… и бешено, сшибая на бегу кресло, рванул к письменному столу, цапнул давешний проклятый листок, мухой пробежался по строкам, уперся взглядом в назойливо повторяющееся: помни, помни, помни, помни…
И вспомнил все.
Глава двадцать девятая.
ВЕЧНОСТЬ
И вспомнил все, что видел, пережил, знал. Бесконечный Путь его, сложенный из бесконечного числа разных Путей, по которым он шел, призванный в Вечность, то один шел, то со многими, но всегда – наедине с Тайной, которую пытался постичь всякий свой Путь, и, бывало, уже приближался ко входу в нее, но Всякий его Путь в итоге непременно завершался смертной жизнью, где не было места памяти Вечного.
Так и складывался бесконечный Путь его: из попыток вспомнить знаемое и понятое, из собирания по крупицам нового знания и понимание вновь узнанного и – черных бездонных провалов в памяти, потому что смертный – в земной жизни, а Вечный – в Вечности, и память одного коротка, но последовательна, а память второго бесконечна, но заперта наглухо.
Сказано в Книге: «Вспомнить все – значит подобрать ключ к Тайне. Вспомнивший все стоит на пороге Тайны и слушает страх свой: надо ли открывать Тайну и не ведать, что сделает с тобой бесконечное Знание, в кого превратит, или спокойнее уйти от входа, потому что много конечных Путей – это все же не один бесконечный. Так легче. Но вспомнивший все и сумевший побороть страх свой и перешагнуть порог между ничем и всем станет велик от начала Света и до прихода Тьмы. Хотя прав он в страхе своем: малое знание – малая печаль, а бесконечное Знание – печаль Бесконечности. Но лишь знающий сумеет обрести силу справиться с печалью. Но лишь справившийся с нею поймет ужас Бесконечности… И нет покоя на бесконечном Пути. Так что пусть Вечный выберет: вспоминать или нет…»
Кто ему сказал эти слова?..
Некто в пустыне, давным-давно, подначивающий юного смертного, сына такого же древодела, как и тот, что мастерил рогатки для борьбы с Псом: Чернов отчетливо помнил последний свой Путь, вернее – отрезок одного бесконечного, который виден сейчас неразрывным. Некто в пустыне, злой и веселый, вставший на очередном Пути Вечного, только-только вырванного в Вечность из смертной жизни в крохотной деревушке по имени Нацерет в древней земле Ханаанской. Где обитал в смертной жизни, там и должен был пройти Путь в Вечности, так бывает.
– Ты призван спасти народ свой? – спрашивал называющий себя Зрячим, неясной внешности, меняющийся, предстающий юноше то человеком, то птицей, то животным с рогами.
– Призван, – спокойно и просто отвечал юноша, которым стал Чернов в памяти своей.
– Тебе повезло, Бегун, ты уже однажды, чуть не тысячу лет назад, спасал его, а Сущий не любит, чтобы кто-то более чем раз являлся своему народу в ипостаси Вечного. Тебе, видишь, позволил.
– Я не знал этого, память моя молчит. Но то, что ты поведал мне, объяснимо: мой народ избран Сущим, а кто лучше смертного из народа знает, какой Путь избрать для него в Вечности?
– Две ошибки сразу, Бегун. Первая: ни один смертный из народа, даже если он – земное воплощение Вечного, не знает ни крохи из того, что нужно остальным смертным. Это – ошибка множества смертных вождей в бесконечности земных жизней. Они думают, что изведали Истину, а не ведают самих себя… Но вторая ошибка совсем непростительна для Бегуна. Разве ты не понял в бесконечной череде своих прежних Путей, что нет в Вечности выбора ни для смертного, ни для Вечного? Все предопределено, так и записано в Законе, который ты, Бегун, и принес своему народу давным-давно… Впрочем, что это я?.. Ты же лишен памяти, потому что так и не добрался пока до Знания…
– Я действительно не помню, что когда-то был Бегуном, Мне только сказали о том… Такой же, как ты, тоже Зрячий, только он не менял облика. Человеком явился и человеком исчез… Но ты утверждаешь, что память может вернуться?
– Может, Бегун. Только нужно побороть страх перед Знанием.
– Я ничего не боюсь.
– Поэтому меня и послали к тебе, Бегун. В нынешнем твоем Пути Сущий предложит множество испытаний, чтобы проверить тебя – на страх. Однако все эти испытания будут легки по сравнению с испытанием, которое есть дверь в Знание.
– Я не боюсь, Зрячий. Я ничего не боюсь. Тем более какой-то двери.
– Не боишься?.. Ну, смотри тогда…
Они очутились будто-то бы на Вершине величайшей горы – непредставимой юному нацеретянину, пусть даже на время обретшему статус Вечного. Они стояли на вершине, а внизу кипел мир. Именно так: кипел. Сменяли друг друга в беспрерывном потоке времени малые и великие города; из места в место шли по земле народы; крохотные с такой высоты, но почему-то отчетливо различимые людишки убивали друг друга камнями, стрелами, копьями, мечами, похожими на римские, что носили в земле Ханаанской легионеры Империи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
А между тем Чернов числил себя материалистом и прагматиком, поэтому разум усиленно сопротивлялся ощущениям. И ладно бы – костюм грязный и затасканный. Но – татуировка! Но – раны!.. Сколько он отсутствовал в родном сознании?.. По ощущениям и обстановке вокруг – ничтожно мало. По увиденному сейчас на самом себе – черт-те сколько!.. Выходит, он отсутствовал – здесь, а присутствовал – где-то? Так бывает? Так не бывает! Фантастика – это не жизнь. Это всего лишь вид литературы, причем – низкий, лживый, нереалистический…
Но – тату? Но – раны? Но – костюм и штаны с чужой задницы?..
Надо будет не потом, а немедля позвонить золотому дружбану, решил прагматик, вылезая из душа и мощно натирая торс колким полотенцем, напомнить о себе, пригласить на бутылочку, к примеру, «Леовиль лас Кае» или «Живри-Шамбертан» и между бокалами рассказать о происшедшем, эдак вроде бы шутя, посмеиваясь, но дружбан-то, будучи психиатром, поймет, что в каждой шутке есть не только шутка, и вдруг да что-нибудь объяснит. Хотелось верить, поскольку протестующий разум вообще не справлялся с вольными ощущениями…
Облачился в постиранное, подвернувшееся на сушке для полотенец, вышел из ванной, увидел на полу брошенные вешички. Не облучены ли они какими-то космическими лучами, не мелькнула ли над парком Сокольники пролетная тарелка со злобными гуманоидами?..
Чернов брезгливо, двумя пальцами взял нечто, бывшее еще час назад – как он помнил! – отличной и почти не ношенной рибоковской курточкой, зачем-то потряс это нечто, и тут из внутреннего кармана выпала сложенная вчетверо бумажка, явно изъятая из принтера. Что за бумажка? Никогда не клал он в карманы спортивной одежды никаких бумажек… Отпустил куртку, подобрал листок, развернул, тупо глядя на крупно набранные на нем десять пронумерованных строк. Еще даже не особо вчитываясь в них, ведомый опять-таки подлыми в своей неясности ощущениями, медленно прошлепал босиком в кабинет, уселся в рабочее кресло, уложил формат А-4 на письменный стол рядом с родной «клавой», вчитался.
А набрано там было вот что – на древнееврейском, с которого Чернов перевел все так:
1. Помни: все предопределено ИМ и нет смысла надеяться на исключение для тебя, смертного.
2. Помни: ты имеешь право поступать, как знаешь, но Он заранее знает, как ты, смертный, поступить, и знания Его бесконечны, как Мир.
3. Помни: Он бсегда знает, как ты, смертный, поступишь, но Он такжe знает, что любой твой выбор нарушает равновесие Мира, который бесконечен по замыслу Его.
4. Помни: Мир неустойчив, и твое, смертный, существование есть причина его неустойчивости в бесконечности самого существования Мира.
5. Помни: Он бесконечно стремится восстановить бесконечно нарушаемое равновесие, и может статься, что твоя, смертный, судьба должна будет принесена в жертву ради бесконечности Мира и его бесконечного существования.
6. Помни: жертва твоя, смертный, не напрасна, как и вся бесконечность подобных жертв, ибо каждая судьба неизбежно трансформируется в иные судьбы в бесконечности Мира и ради его бесконечного существования.
7. Помни: ты, смертный, ни в одной смертной судьбе не сумеешь объять бесконечность Мира и времени Мира, потому что в основании твоей, смертный, судьбы лежит страх Знания.
8. Помни: твой, смертный, страх положил начало неустойчивости, но именно твой, смертный, страх стал для Него инструментом сохранения равновесия Мира в его бесконечности и ради его бесконечного существования.
9. Помни: ты, смертный, можешь жить, как знаешь, но знай, что все предопределено Им и пока жив твой страх Знания, ты будешь смертным в каждой своей судьбе в бесконечности Мира.
10. Помни: страх не бесконечен, ибо изначально его не было. Лишь испивший сбой страх до дна получит Знание, чтобы сознательно, но не вслепую помочь Ему сохранять равновесие Мира в его бесконечности, всякий раз нарушаемое выбором смертных, который всегда предопределен Им…
И все.
Что за бредятана, подумал Чернов, откуда у меня эта бумажка? Опять он не помнил ни хрена… Или кто-то засунул ее в карман рибоковской куртки, пока Чернов пребывал в эпилептиформном выключении?.. Тогда этот «кто-то» его и выключил – по логике. Чтоб, значит, засунуть в карман бумажку. И одновременно зачем-то донельзя изгваздать одежду, избить безжалостно, выколоть птичку и надпись «Исход»…
Исход – откуда куда?
К кому эти десять заповедей, к какому такому Моисею?..
То, что это заповеди, подтверждало их число, а также назойливое «помни» и постоянное пиететное обозначение кого-то с помощью местоимения и с прописной буквы. Опять по логике – Бога… А кто тогда Моисей?.. Ну уж точно – не Чернов, увольте!..
Чернов отложил листок, встал, подошел к окну. Сквозь по-зимнему грязноватое стекло виден был край парка. Пошел снег. Хлопья падали крупные, будто нарезанные из бумаги для елочного рождественского представления. Хлопья падали вертикально и медленно, погода стояла тихая-тихая. А улица внизу обезлюдела. Получалось, что снег разогнал народ по домам, по конторам, по школам…
Странный какой-то день выдался.
Чернов почему-то – не ко времени и не к месту – представил себе мысленно лето, жару, длинную-длинную дорогу, тянущуюся вдоль медленной-медленной реки, и себя самого – устало и обреченно бегущего по ней куда-то. И сразу ощутил где-то на уровне поджелудочной железы липкий и жгущий изнутри страх, который он до сих пор успешно давил в себе, не давал вырваться… Да что же, черт возьми, происходит, возмутился он, опять пытаясь заглушить этот страх, что ж меня так заколбасило? Человек я или тварь дрожащая?.. Цитатой, жаргоном, привычными литературными штучками опускал ситуацию и в то же время по-берсеркерски распалял себя, разжигал злость – не на кого-то или на что-то, а просто так – ну, быть может, на себя любимого! – как всегда делал это в спортивном прошлом перед стартом. Особенно когда соперники того стоили, когда злость действительно – позарез. И ведь помогало – тогда, в спорте… А сейчас кто соперник?.. Кто – неизвестно, но сволочь большая и силен, судя по всему, необычайно… Взглянул на картину неизвестного художника, висящую над столом: там все так же безустанно бежал по красно-желтой пустыне босой бегун в белых одеждах. Бегун на картине, Бегун перед нею… Тот бежит, а этот?.. Неуж-то добегался Бегун?..
И на автомате отметив, привычно ерничая: веришь в сверхъестественное, старичок, докатился, действительно добегался, вон даже сам себя с большой буквы величаешь… и бешено, сшибая на бегу кресло, рванул к письменному столу, цапнул давешний проклятый листок, мухой пробежался по строкам, уперся взглядом в назойливо повторяющееся: помни, помни, помни, помни…
И вспомнил все.
Глава двадцать девятая.
ВЕЧНОСТЬ
И вспомнил все, что видел, пережил, знал. Бесконечный Путь его, сложенный из бесконечного числа разных Путей, по которым он шел, призванный в Вечность, то один шел, то со многими, но всегда – наедине с Тайной, которую пытался постичь всякий свой Путь, и, бывало, уже приближался ко входу в нее, но Всякий его Путь в итоге непременно завершался смертной жизнью, где не было места памяти Вечного.
Так и складывался бесконечный Путь его: из попыток вспомнить знаемое и понятое, из собирания по крупицам нового знания и понимание вновь узнанного и – черных бездонных провалов в памяти, потому что смертный – в земной жизни, а Вечный – в Вечности, и память одного коротка, но последовательна, а память второго бесконечна, но заперта наглухо.
Сказано в Книге: «Вспомнить все – значит подобрать ключ к Тайне. Вспомнивший все стоит на пороге Тайны и слушает страх свой: надо ли открывать Тайну и не ведать, что сделает с тобой бесконечное Знание, в кого превратит, или спокойнее уйти от входа, потому что много конечных Путей – это все же не один бесконечный. Так легче. Но вспомнивший все и сумевший побороть страх свой и перешагнуть порог между ничем и всем станет велик от начала Света и до прихода Тьмы. Хотя прав он в страхе своем: малое знание – малая печаль, а бесконечное Знание – печаль Бесконечности. Но лишь знающий сумеет обрести силу справиться с печалью. Но лишь справившийся с нею поймет ужас Бесконечности… И нет покоя на бесконечном Пути. Так что пусть Вечный выберет: вспоминать или нет…»
Кто ему сказал эти слова?..
Некто в пустыне, давным-давно, подначивающий юного смертного, сына такого же древодела, как и тот, что мастерил рогатки для борьбы с Псом: Чернов отчетливо помнил последний свой Путь, вернее – отрезок одного бесконечного, который виден сейчас неразрывным. Некто в пустыне, злой и веселый, вставший на очередном Пути Вечного, только-только вырванного в Вечность из смертной жизни в крохотной деревушке по имени Нацерет в древней земле Ханаанской. Где обитал в смертной жизни, там и должен был пройти Путь в Вечности, так бывает.
– Ты призван спасти народ свой? – спрашивал называющий себя Зрячим, неясной внешности, меняющийся, предстающий юноше то человеком, то птицей, то животным с рогами.
– Призван, – спокойно и просто отвечал юноша, которым стал Чернов в памяти своей.
– Тебе повезло, Бегун, ты уже однажды, чуть не тысячу лет назад, спасал его, а Сущий не любит, чтобы кто-то более чем раз являлся своему народу в ипостаси Вечного. Тебе, видишь, позволил.
– Я не знал этого, память моя молчит. Но то, что ты поведал мне, объяснимо: мой народ избран Сущим, а кто лучше смертного из народа знает, какой Путь избрать для него в Вечности?
– Две ошибки сразу, Бегун. Первая: ни один смертный из народа, даже если он – земное воплощение Вечного, не знает ни крохи из того, что нужно остальным смертным. Это – ошибка множества смертных вождей в бесконечности земных жизней. Они думают, что изведали Истину, а не ведают самих себя… Но вторая ошибка совсем непростительна для Бегуна. Разве ты не понял в бесконечной череде своих прежних Путей, что нет в Вечности выбора ни для смертного, ни для Вечного? Все предопределено, так и записано в Законе, который ты, Бегун, и принес своему народу давным-давно… Впрочем, что это я?.. Ты же лишен памяти, потому что так и не добрался пока до Знания…
– Я действительно не помню, что когда-то был Бегуном, Мне только сказали о том… Такой же, как ты, тоже Зрячий, только он не менял облика. Человеком явился и человеком исчез… Но ты утверждаешь, что память может вернуться?
– Может, Бегун. Только нужно побороть страх перед Знанием.
– Я ничего не боюсь.
– Поэтому меня и послали к тебе, Бегун. В нынешнем твоем Пути Сущий предложит множество испытаний, чтобы проверить тебя – на страх. Однако все эти испытания будут легки по сравнению с испытанием, которое есть дверь в Знание.
– Я не боюсь, Зрячий. Я ничего не боюсь. Тем более какой-то двери.
– Не боишься?.. Ну, смотри тогда…
Они очутились будто-то бы на Вершине величайшей горы – непредставимой юному нацеретянину, пусть даже на время обретшему статус Вечного. Они стояли на вершине, а внизу кипел мир. Именно так: кипел. Сменяли друг друга в беспрерывном потоке времени малые и великие города; из места в место шли по земле народы; крохотные с такой высоты, но почему-то отчетливо различимые людишки убивали друг друга камнями, стрелами, копьями, мечами, похожими на римские, что носили в земле Ханаанской легионеры Империи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64