Хочешь, да?
– Я хочу спокойно жить, как жил раньше, – выкрикнул невидимый в толпе Зират. – Я хочу жить, как жили мой отец и отец моего отца. Я хочу, чтоб мои дети выросли, не зная страха. Я не хочу искать счастья в прошлом из Книги. Оно всего лишь – прошлое, а мы живем настоящим. Разве оно у нас было плохим в земле басков?.. Пусть уходит Бегун!
Молчала толпа.
И тогда Чернов счел, что настал его выход на сцену.
– Я согласен, – негромко сказал он, но его услышали все. Потому что хотели услышать. – Я уйду. Прямо сейчас… – Повернулся к Кармелю, мимолетно прижался к нему, прощаясь. – Счастливой вам жизни в этих горячих песках, братья мои…
И пошел прочь – с площади, по улице, к воротам.
Молчала толпа.
И вдруг раскаленную тишину разорвал тонкий мальчишеский голос – Чернов узнал его: кричал тот мальчишка, что первым встретил его ранним утром на улочке города, когда Чернов, прошедший накануне «сквозь строй» и принявший в себя силу людей Вефиля, просто так вышел погулять. Тот мальчишка, чья мать поутру делала гдэвер.
– Не покидай нас, Бегун! – кричал мальчишка. – Это – не конец Пути. Ты не имеешь права остановиться. Хранитель, что ж ты молчишь? Скажи, что написано в Книге про меня…
Так и прокричал: «про меня». Как будто знал точно, что в Книге – именно про него, хотя – как помнил Чернов – ничего такого в той цитате из Книги не наличествовало.
Кармель, нимало не удивившись мальчишеской наглости, тут же повторил уже слышанную Черновым цитату:
– Слушайте слово Книги: «Бегун сказал: „Только маленький мальчик скажет: вот конец Пути, а я не смогу понять и не смогу остановиться, потому что, встав на Путь, я иду дальше его конца и дальше концов других путей…“ Люди, братья, зачем вы хотите, чтобы Бегун ушел дальше нашего Пути, не закончив его?.. Берел, – позвал он мальчишку, – выйди ко мне, встань перед людьми, покажись им, раз Книга выбрала тебя…
Чернов, конечно, тоже уже никуда не рулил, а выжидательно стоял – позади толпы, на полпути к воротам из города. Родившаяся спонтанно провокация удалась. Люди оборачивались к нему, и в их взглядах Чернов ловил и смущение, и даже некую толику стыда, если он верно понимал эти взгляды. Но за толпой он не видел ни Кармеля, ни мальчишку, поэтому решил, что стоит прислушаться к голосу «невинного младенца» и вернуться. Не стал продираться сквозь толпу. Нырнул в промежуток между домами, обошел ее по соседней улочке, возник перед вефильцами – рядом с Кармелем и сияющим ребятенком по имени Берел.
– Что-то я не понял, – сказал он, все-таки продолжая разводку, дожимая сограждан, – вы уж примите общее решение: или мы идем дальше по Пути вместе, или я иду один, а вы остаетесь в этом безводном пекле, которое Сущий определил нам в случившемся Сдвиге. Примите, примите, я подожду…
Он сейчас искренне верил, что не ломал комедию, не набивал себе цену. Хотя, если честно, все-таки набивал, потому что лишь его высокая цена могла похоронить уже почти созревшее решение прекратить Путь, а вместе с ним и муки, и смерти, и страхи. Хотя выкрикнувший хулу Бегуну хотел как раз именно этого решения, ибо во все времена царствовала поговорка: «От добра добра не ищут». Да, рядом с Панкарбо вефильцы жили в добре. Нечто зыбкое, никем не виданное, знаемое лишь Хранителем и называющееся Книгой Путей, зачем-то требовало вернуться туда, откуда их предки ушли не по своей воле, но по воле Сущего и умением Бегуна. Но это было давно, этого никто не помнит. Все забыли страх, что явился к народу Гананскому с какими-то летающими драконами и пешими воинами. Время не только лечит, но и меняет ценности. А вдруг эти драконы и воины ничего плохого не принесли бы народу? А вдруг и не принесли на самом деле, – только один город сожгли и улетели! – а Вефиль напрасно поспешил сняться с места и уйти в Путь… Но уж коли ушел и попал в итоге в тоже хорошее место, то зачем ворошить мертвые легенды и искать добро от добра?.. Железная, в принципе, логика. Именно она в ПВ Чернова родила сонм сомнений: а не зря ли наши отцы и деды плющились и колбасились на Великой Отечественной, если теперь мы, победители, живем говенно, а проигравшая нам Германия вся – в шоколаде?.. Да, сомневаться так – непатриотично. Да, подло по отношению к отцам и дедам. Но вот вам и еще одна расхожая истина: жить – живым, а мертвые пусть хоронят своих мертвецов.
И сомнения эти – не беда России Чернова или Вефиля Кармеля, но – историческая закономерность. Чернов уже не однажды пытался искать для своих непрошеных приключений аналогий в Книге Книг (не путать с Книгой Пути). И не однажды же находил. Исход. Там тоже евреи роптали вовсю и требовали от Моисея, чтоб тот вернул их обратно в Египет, потому что в Египте были, конечно, фараоны и их клевреты, заставляющие работать через силу, но жилось-то, в принципе, сытно и спокойно. А Моисей как раз – от добра добро искал и других заставлял…
По Книге Книг, по Библии, правым оказался Моисей, а еврейский народ – в выигрыше, хотя его дальнейшая история изобиловала множеством бед и пагуб. И все же – в выигрыше, так считается. Тем более что Исход в итоге привел к непосредственному общению с Богом, к получению от Него Закона, к явлению Мессии, наконец, чьим именем ныне живет полмира…
Но кто знает: что было бы, останься евреи в Египте? Может, все пошло бы не так уж скверно, а?..
И тут мировые классики прямо-таки вопят из Истории: рабская психология! лишены прозорливости не те люди, которые не достигают цели, а те, которые проходят мимо нее! рожденный ползать летать не может! Мы рождены, чтоб сказку сделать былью! Но образованный Чернов к месту вспомнил где-то читанную цитатку: «Ценности абстрактны, а цены конкретны». Вспомнил и не стал осуждать своих невольных спутников, потому что цена за право идти Путем Бегуна становилась для них все выше и выше день ото дня. Но в конце концов, моральный дух нации – это проблемы Хранителя, пусть воспитывает, вдохновляет, цитирует Книгу Пути. А Бегуну – бежать… Но одновременно Чернов понимал, что сегодняшний – робкий и быстро подавленный! – бунт был первым, а следующие – не заставят себя ждать, потому что в который раз вспоминаемая соседская девочка ах как права со своим «кручее и кручее». И если, по официальной версии, библейский Моисей водил свой народ сорок лет по пустыне, чтобы подросло поколение, не помнящее рабства, то, по мысли Чернова, любящего перечитывать Библию, Моисей просто-напросто ждал, когда привыкшие к равновесию и покою люди помрут своей смертью, а останутся лишь те, кто рос и мужал в экстремальных условиях Исхода, кто не ведал сладкого состояния покорности. Ведь финал Исхода – обретение народом земли предков – потребует не просто умения, но мужества и терпения. Так и вышло.
Так все идет и в нынешнем Пути. Чернов только очень надеялся, что Путь не растянется на сорок лет…
Впрочем, покойный дракон только успел намекнуть, что финал близок, как уже появился мальчик, который – по Книге! – определит, когда придет конец Пути. Мальчик – как раз из тех, кто не успел прикипеть к мирному и тихому быту в земле басков.
– С чего ты взял, Берел, – спросил Чернов мальчишку, стоящего рядом и с обожанием смотрящего на него, – что именно ты – тот мальчик, о котором сказано в Книге? И откуда ты вообще узнал, что в ней сказано? – И обратился к Кармелю: – Ты читал людям об этом? Берел мог слышать?
– Не мог! – Кармель прижал руки к груди. – Я многое из Книги читал людям, но про мальчика – нет. Зачем бы я стал вызывать у родителей вздорное желание подумать и возгордиться: а вдруг да мой сын окажется маленьким пророком? Я им читал многое, верно, но очень часто повторял такие слова из Книги – оттуда, где говорится об опасностях в Пути: «Глупая гордость может легко привести к гибели, а надменность, гордостью вызываемая, ведет к падению в пропасть, дна у которой нет».
Чернов отметил не в первый раз, что Книга Пути и Книга Книг, такие разные по сути своей, частенько совпадают в мелочах. Про гордость и надменность, как причины гибели, Чернов, помнится, читал в Книге притчей Соломоновых, то есть именно в Книге Книг, в библейском Ветхом Завете. Однако что тут удивительного: Сущий – един, и хотя истин у него – множество и все они адаптированы по-разному для разных ПВ, но ведь могут же случаться точные повторения! Кто кинет камень в Сущего, когда придет время разбрасывать камни? Только не Чернов! В последние дни его и без того некрепкий атеизм разрушился до основания, и на обломках потихоньку строилось то, что во всех ПВ должно именоваться Верой. Правда, странноватой она выходила у Чернова, какой-то вольной, кощунственной даже – с точки зрения канонов, но иначе чувство, растущее где-то на уровне подсознания и забирающееся уже в сознание, не назовешь. Сказать, что Чернову это не нравилось, – так нет.
– Значит, ты, Берел, – вернулся к мальчишке Чернов, – вдруг почувствовал, что сможешь понять, когда ваш Путь, Путь Вефиля, завершится, так?
– Так, Бегун!
Взгляд буквально – влюбленный. Папа и мама Берела должны либо возревновать сына к Бегуну, либо преисполниться к нему такой же любовью. Еще бы: их сын – избран Сущим!..
– Как ты почувствовал это?
– Не ведаю, Бегун. Просто когда ты стал отдаляться от нас, что-то взорвалось у меня в голове, и я понял: нельзя тебя отпускать. Я, только я могу сказать эти слова: «Ты свободен, Бегун. Мы – дома». Но этих слов у меня пока еще нет, они не пришли, слишком рано для них, поэтому я и закричал… – Смутился, опустил лицо. – Прости, Бегун.
– За что прощать? – Чернов сделал вид, что удивился. – Ты поступил так, как решил Сущий. Верно, Хранитель?
– Верно!
Хранитель тоже любил Чернова. Но теперь он делил свою любовь пополам, и вторая половина перепала Берелу – Избранному. Любопытно, каким словом определено место мальчика в сложной Сети Сущего? Бегун, Хранитель, Зрячие… Кто теперь?
– Теперь среди нас есть Избранный, – восторженно закричал Кармель, отвечая на незаданный вопрос Чернова. – Радуйтесь, люди!
Как же переменчиво настроение толпы!
Люди орали, подпрыгивали, обнимались, словно не жили в них только что неверие, нежелание куда-либо идти, отторжение Бегуна, даже злость. Но Великий Политтехнолог опять сотворил очередную точечную PR-акцию в самый нужный момент, и избирательная кампания по выбору Пути для народа Гананского легко покатилась по накатанной – до следующей заминки. В том, что она случится, Чернов не сомневался. Он верил в Сущего. Он верил в его безграничную фантазию, но – одновременно! – знал, что повторение и для Сущего – мать учения. Исход уже имел место на одной земле. Может, он был репетицией нынешнего – на сонме земель? Тогда следует признать, что в каком-то дальнем земном воплощении Чернов жил Моисеем. Вот вам и антинаучная ложная память, которая, правда, стала на сей раз результатом трех объективных составляющих: романтической любви к фантастике – раз, унылого умения логически мыслить – два, странной Веры – три.
Но и подленькая мыслишка не покидала новообращенного верующего: а не появись мальчик, долженствующий крикнуть нечто местное «про короля», неужто здравые вефильцы отпустили бы Бегуна? Неужто предпочли бы остаться в явно бесплодной пустыне? Неужто избрали бы медленную смерть, но – на месте, а не возможное счастливое бытие – в Пути? Уж на один Сдвиг наверняка уломали бы Чернова! Вдруг да привел бы он их пусть опять в очередную резервацию к очередным страстям человеческим, но – в умеренном климате и с плодородной почвой.
Слаб человек, и шкурность его велика есть. После примирения, ставшего результатом обретения Избранного, люди успокоились, утихли и разошлись по домам. Случилось это в середине ночи, сам Сдвиг, события, ему предшествующие и за ним последовавшие, утомили вефильцев безмерно, поэтому Чернов гулял сейчас по городу в одиночестве, хотя положение светила, как уже отмечалось, указывало на полдень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
– Я хочу спокойно жить, как жил раньше, – выкрикнул невидимый в толпе Зират. – Я хочу жить, как жили мой отец и отец моего отца. Я хочу, чтоб мои дети выросли, не зная страха. Я не хочу искать счастья в прошлом из Книги. Оно всего лишь – прошлое, а мы живем настоящим. Разве оно у нас было плохим в земле басков?.. Пусть уходит Бегун!
Молчала толпа.
И тогда Чернов счел, что настал его выход на сцену.
– Я согласен, – негромко сказал он, но его услышали все. Потому что хотели услышать. – Я уйду. Прямо сейчас… – Повернулся к Кармелю, мимолетно прижался к нему, прощаясь. – Счастливой вам жизни в этих горячих песках, братья мои…
И пошел прочь – с площади, по улице, к воротам.
Молчала толпа.
И вдруг раскаленную тишину разорвал тонкий мальчишеский голос – Чернов узнал его: кричал тот мальчишка, что первым встретил его ранним утром на улочке города, когда Чернов, прошедший накануне «сквозь строй» и принявший в себя силу людей Вефиля, просто так вышел погулять. Тот мальчишка, чья мать поутру делала гдэвер.
– Не покидай нас, Бегун! – кричал мальчишка. – Это – не конец Пути. Ты не имеешь права остановиться. Хранитель, что ж ты молчишь? Скажи, что написано в Книге про меня…
Так и прокричал: «про меня». Как будто знал точно, что в Книге – именно про него, хотя – как помнил Чернов – ничего такого в той цитате из Книги не наличествовало.
Кармель, нимало не удивившись мальчишеской наглости, тут же повторил уже слышанную Черновым цитату:
– Слушайте слово Книги: «Бегун сказал: „Только маленький мальчик скажет: вот конец Пути, а я не смогу понять и не смогу остановиться, потому что, встав на Путь, я иду дальше его конца и дальше концов других путей…“ Люди, братья, зачем вы хотите, чтобы Бегун ушел дальше нашего Пути, не закончив его?.. Берел, – позвал он мальчишку, – выйди ко мне, встань перед людьми, покажись им, раз Книга выбрала тебя…
Чернов, конечно, тоже уже никуда не рулил, а выжидательно стоял – позади толпы, на полпути к воротам из города. Родившаяся спонтанно провокация удалась. Люди оборачивались к нему, и в их взглядах Чернов ловил и смущение, и даже некую толику стыда, если он верно понимал эти взгляды. Но за толпой он не видел ни Кармеля, ни мальчишку, поэтому решил, что стоит прислушаться к голосу «невинного младенца» и вернуться. Не стал продираться сквозь толпу. Нырнул в промежуток между домами, обошел ее по соседней улочке, возник перед вефильцами – рядом с Кармелем и сияющим ребятенком по имени Берел.
– Что-то я не понял, – сказал он, все-таки продолжая разводку, дожимая сограждан, – вы уж примите общее решение: или мы идем дальше по Пути вместе, или я иду один, а вы остаетесь в этом безводном пекле, которое Сущий определил нам в случившемся Сдвиге. Примите, примите, я подожду…
Он сейчас искренне верил, что не ломал комедию, не набивал себе цену. Хотя, если честно, все-таки набивал, потому что лишь его высокая цена могла похоронить уже почти созревшее решение прекратить Путь, а вместе с ним и муки, и смерти, и страхи. Хотя выкрикнувший хулу Бегуну хотел как раз именно этого решения, ибо во все времена царствовала поговорка: «От добра добра не ищут». Да, рядом с Панкарбо вефильцы жили в добре. Нечто зыбкое, никем не виданное, знаемое лишь Хранителем и называющееся Книгой Путей, зачем-то требовало вернуться туда, откуда их предки ушли не по своей воле, но по воле Сущего и умением Бегуна. Но это было давно, этого никто не помнит. Все забыли страх, что явился к народу Гананскому с какими-то летающими драконами и пешими воинами. Время не только лечит, но и меняет ценности. А вдруг эти драконы и воины ничего плохого не принесли бы народу? А вдруг и не принесли на самом деле, – только один город сожгли и улетели! – а Вефиль напрасно поспешил сняться с места и уйти в Путь… Но уж коли ушел и попал в итоге в тоже хорошее место, то зачем ворошить мертвые легенды и искать добро от добра?.. Железная, в принципе, логика. Именно она в ПВ Чернова родила сонм сомнений: а не зря ли наши отцы и деды плющились и колбасились на Великой Отечественной, если теперь мы, победители, живем говенно, а проигравшая нам Германия вся – в шоколаде?.. Да, сомневаться так – непатриотично. Да, подло по отношению к отцам и дедам. Но вот вам и еще одна расхожая истина: жить – живым, а мертвые пусть хоронят своих мертвецов.
И сомнения эти – не беда России Чернова или Вефиля Кармеля, но – историческая закономерность. Чернов уже не однажды пытался искать для своих непрошеных приключений аналогий в Книге Книг (не путать с Книгой Пути). И не однажды же находил. Исход. Там тоже евреи роптали вовсю и требовали от Моисея, чтоб тот вернул их обратно в Египет, потому что в Египте были, конечно, фараоны и их клевреты, заставляющие работать через силу, но жилось-то, в принципе, сытно и спокойно. А Моисей как раз – от добра добро искал и других заставлял…
По Книге Книг, по Библии, правым оказался Моисей, а еврейский народ – в выигрыше, хотя его дальнейшая история изобиловала множеством бед и пагуб. И все же – в выигрыше, так считается. Тем более что Исход в итоге привел к непосредственному общению с Богом, к получению от Него Закона, к явлению Мессии, наконец, чьим именем ныне живет полмира…
Но кто знает: что было бы, останься евреи в Египте? Может, все пошло бы не так уж скверно, а?..
И тут мировые классики прямо-таки вопят из Истории: рабская психология! лишены прозорливости не те люди, которые не достигают цели, а те, которые проходят мимо нее! рожденный ползать летать не может! Мы рождены, чтоб сказку сделать былью! Но образованный Чернов к месту вспомнил где-то читанную цитатку: «Ценности абстрактны, а цены конкретны». Вспомнил и не стал осуждать своих невольных спутников, потому что цена за право идти Путем Бегуна становилась для них все выше и выше день ото дня. Но в конце концов, моральный дух нации – это проблемы Хранителя, пусть воспитывает, вдохновляет, цитирует Книгу Пути. А Бегуну – бежать… Но одновременно Чернов понимал, что сегодняшний – робкий и быстро подавленный! – бунт был первым, а следующие – не заставят себя ждать, потому что в который раз вспоминаемая соседская девочка ах как права со своим «кручее и кручее». И если, по официальной версии, библейский Моисей водил свой народ сорок лет по пустыне, чтобы подросло поколение, не помнящее рабства, то, по мысли Чернова, любящего перечитывать Библию, Моисей просто-напросто ждал, когда привыкшие к равновесию и покою люди помрут своей смертью, а останутся лишь те, кто рос и мужал в экстремальных условиях Исхода, кто не ведал сладкого состояния покорности. Ведь финал Исхода – обретение народом земли предков – потребует не просто умения, но мужества и терпения. Так и вышло.
Так все идет и в нынешнем Пути. Чернов только очень надеялся, что Путь не растянется на сорок лет…
Впрочем, покойный дракон только успел намекнуть, что финал близок, как уже появился мальчик, который – по Книге! – определит, когда придет конец Пути. Мальчик – как раз из тех, кто не успел прикипеть к мирному и тихому быту в земле басков.
– С чего ты взял, Берел, – спросил Чернов мальчишку, стоящего рядом и с обожанием смотрящего на него, – что именно ты – тот мальчик, о котором сказано в Книге? И откуда ты вообще узнал, что в ней сказано? – И обратился к Кармелю: – Ты читал людям об этом? Берел мог слышать?
– Не мог! – Кармель прижал руки к груди. – Я многое из Книги читал людям, но про мальчика – нет. Зачем бы я стал вызывать у родителей вздорное желание подумать и возгордиться: а вдруг да мой сын окажется маленьким пророком? Я им читал многое, верно, но очень часто повторял такие слова из Книги – оттуда, где говорится об опасностях в Пути: «Глупая гордость может легко привести к гибели, а надменность, гордостью вызываемая, ведет к падению в пропасть, дна у которой нет».
Чернов отметил не в первый раз, что Книга Пути и Книга Книг, такие разные по сути своей, частенько совпадают в мелочах. Про гордость и надменность, как причины гибели, Чернов, помнится, читал в Книге притчей Соломоновых, то есть именно в Книге Книг, в библейском Ветхом Завете. Однако что тут удивительного: Сущий – един, и хотя истин у него – множество и все они адаптированы по-разному для разных ПВ, но ведь могут же случаться точные повторения! Кто кинет камень в Сущего, когда придет время разбрасывать камни? Только не Чернов! В последние дни его и без того некрепкий атеизм разрушился до основания, и на обломках потихоньку строилось то, что во всех ПВ должно именоваться Верой. Правда, странноватой она выходила у Чернова, какой-то вольной, кощунственной даже – с точки зрения канонов, но иначе чувство, растущее где-то на уровне подсознания и забирающееся уже в сознание, не назовешь. Сказать, что Чернову это не нравилось, – так нет.
– Значит, ты, Берел, – вернулся к мальчишке Чернов, – вдруг почувствовал, что сможешь понять, когда ваш Путь, Путь Вефиля, завершится, так?
– Так, Бегун!
Взгляд буквально – влюбленный. Папа и мама Берела должны либо возревновать сына к Бегуну, либо преисполниться к нему такой же любовью. Еще бы: их сын – избран Сущим!..
– Как ты почувствовал это?
– Не ведаю, Бегун. Просто когда ты стал отдаляться от нас, что-то взорвалось у меня в голове, и я понял: нельзя тебя отпускать. Я, только я могу сказать эти слова: «Ты свободен, Бегун. Мы – дома». Но этих слов у меня пока еще нет, они не пришли, слишком рано для них, поэтому я и закричал… – Смутился, опустил лицо. – Прости, Бегун.
– За что прощать? – Чернов сделал вид, что удивился. – Ты поступил так, как решил Сущий. Верно, Хранитель?
– Верно!
Хранитель тоже любил Чернова. Но теперь он делил свою любовь пополам, и вторая половина перепала Берелу – Избранному. Любопытно, каким словом определено место мальчика в сложной Сети Сущего? Бегун, Хранитель, Зрячие… Кто теперь?
– Теперь среди нас есть Избранный, – восторженно закричал Кармель, отвечая на незаданный вопрос Чернова. – Радуйтесь, люди!
Как же переменчиво настроение толпы!
Люди орали, подпрыгивали, обнимались, словно не жили в них только что неверие, нежелание куда-либо идти, отторжение Бегуна, даже злость. Но Великий Политтехнолог опять сотворил очередную точечную PR-акцию в самый нужный момент, и избирательная кампания по выбору Пути для народа Гананского легко покатилась по накатанной – до следующей заминки. В том, что она случится, Чернов не сомневался. Он верил в Сущего. Он верил в его безграничную фантазию, но – одновременно! – знал, что повторение и для Сущего – мать учения. Исход уже имел место на одной земле. Может, он был репетицией нынешнего – на сонме земель? Тогда следует признать, что в каком-то дальнем земном воплощении Чернов жил Моисеем. Вот вам и антинаучная ложная память, которая, правда, стала на сей раз результатом трех объективных составляющих: романтической любви к фантастике – раз, унылого умения логически мыслить – два, странной Веры – три.
Но и подленькая мыслишка не покидала новообращенного верующего: а не появись мальчик, долженствующий крикнуть нечто местное «про короля», неужто здравые вефильцы отпустили бы Бегуна? Неужто предпочли бы остаться в явно бесплодной пустыне? Неужто избрали бы медленную смерть, но – на месте, а не возможное счастливое бытие – в Пути? Уж на один Сдвиг наверняка уломали бы Чернова! Вдруг да привел бы он их пусть опять в очередную резервацию к очередным страстям человеческим, но – в умеренном климате и с плодородной почвой.
Слаб человек, и шкурность его велика есть. После примирения, ставшего результатом обретения Избранного, люди успокоились, утихли и разошлись по домам. Случилось это в середине ночи, сам Сдвиг, события, ему предшествующие и за ним последовавшие, утомили вефильцев безмерно, поэтому Чернов гулял сейчас по городу в одиночестве, хотя положение светила, как уже отмечалось, указывало на полдень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64