А еще пролетали вровень с облаками, плывущими внизу, какие-то огромные железные, как и мечи римлян, птицы, и птицы поменьше, но тоже железные, и из тех и других падали к земле черные предметы, земля внизу взрывалась, и города уходили в образовавшиеся воронки вместе с домами, садами, жителями. А еще горели горы, а еще двигалась земля, а еще большая вода проливалась на города… И звезды на внезапно ставшим черном небе угрожающе мигали, сближались, отдалялись, а когда одна из них оторвалась от небесного свода и понеслась вниз, вниз, вниз и уже почти долетела до горы, где стояли Зрячий и Бегун, последний – не Бегун вовсе, а насмерть перепуганный юноша-нацеретянин – закричал в страхе:
– Останови ее, Зрячий!
И все пропало.
Они снова очутились в пустыне, и Зрячий ласково погладил юношу по длинным черным вьющимся волосам. Сказал:
– Рано, Бегун. Не пришло время. Страх твой еще велик. Ты вспомнишь в этом очень важном для тебя Пути все, что тебе будет нужно, но – не более. И ты станешь возвращаться на новые Пути в следующих твоих земных жизнях и вспоминать кое-что из прошлого знания, которое все-таки будет копиться – вопреки страху. Но придет час, когда оно достигнет критической массы, которая, взорвавшись, родит память. А уж память… – Вот тут он и произнес ту фразу из Книги Путей, что вспомнилась Чернову, по-прежнему тупо сидящему перед компьютером в квартире дома в Сокольниках.
– Я вспомнил все, – сказал Чернов, вставая.
Самому себе сказал. И сам себя спросил:
– И что с того?
Ответил:
– Страха нет. Еще спросил:
– Уверен? Или будет, как на той горе в Галилее, на горе, которую сотворил на мгновенье Зрячий-Искуситель?
– Жизнь покажет.
– Жизнь Чернова, спортсмена и лингвиста?
– Жизнь Бегуна-на-все-времеца.
Опять сам засмеялся над собой:
– Это в родных-то Сокольниках она покажет?
Оборвал смех.
– Вот же дверь… – Посмотрел на привычную входную дверь, обитую хорошим кожзаменителем, которая – точно знал! – вела в общий с соседями отсек на площадке.
Повторил:
–Уверен?
Подумал с миг, кивнул:
– Знаю.
В чем был – в красно-белой майке с надписью на груди «Спартако-чемпион», в черных эластичных лосинах (что подвернулось в ванной после душа, то и надел…), в легких беговых тапочках, – пошел к двери, повернул ключ, открыл ее и…
(как прежде откуда-то снизу пошло по телу, над телом, внутри тела сначала легкое предчувствие счастья, предчувствие радости, полузабытое в скитаниях по Пути ощущение неотвратимо надвигающейся боли, которая – вот странность! – столь же неотвратимо, нестерпимо желанна, а потом, через мгновение, она пришла, окутала, погрузила в себя целиком, пропитала все клеточки и – взорвалась так сладко, как раньше никогда не случалось, а разорванное сладким взрывом на части тело стало легким, невесомым, нежным, как те самые новогодние снежинки, что повисли за окном квартиры в Сокольниках)
…вышел.
Надолго ли?..
Сущий ведает…
А то, что за страхом следует печаль от многого Знания, а за печалью – ужас от открывшейся внутреннему взору Вечности, а за ужасом – еще что-то, не всплывшее пока в проснувшейся памяти, – так это же Путь. И для Бегуна не пройти его до конца – это уж, извините за грубость, совсем западло. Тем более что времени у него впереди – бесконечность.
Москва, январь – май, 2001
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
– Останови ее, Зрячий!
И все пропало.
Они снова очутились в пустыне, и Зрячий ласково погладил юношу по длинным черным вьющимся волосам. Сказал:
– Рано, Бегун. Не пришло время. Страх твой еще велик. Ты вспомнишь в этом очень важном для тебя Пути все, что тебе будет нужно, но – не более. И ты станешь возвращаться на новые Пути в следующих твоих земных жизнях и вспоминать кое-что из прошлого знания, которое все-таки будет копиться – вопреки страху. Но придет час, когда оно достигнет критической массы, которая, взорвавшись, родит память. А уж память… – Вот тут он и произнес ту фразу из Книги Путей, что вспомнилась Чернову, по-прежнему тупо сидящему перед компьютером в квартире дома в Сокольниках.
– Я вспомнил все, – сказал Чернов, вставая.
Самому себе сказал. И сам себя спросил:
– И что с того?
Ответил:
– Страха нет. Еще спросил:
– Уверен? Или будет, как на той горе в Галилее, на горе, которую сотворил на мгновенье Зрячий-Искуситель?
– Жизнь покажет.
– Жизнь Чернова, спортсмена и лингвиста?
– Жизнь Бегуна-на-все-времеца.
Опять сам засмеялся над собой:
– Это в родных-то Сокольниках она покажет?
Оборвал смех.
– Вот же дверь… – Посмотрел на привычную входную дверь, обитую хорошим кожзаменителем, которая – точно знал! – вела в общий с соседями отсек на площадке.
Повторил:
–Уверен?
Подумал с миг, кивнул:
– Знаю.
В чем был – в красно-белой майке с надписью на груди «Спартако-чемпион», в черных эластичных лосинах (что подвернулось в ванной после душа, то и надел…), в легких беговых тапочках, – пошел к двери, повернул ключ, открыл ее и…
(как прежде откуда-то снизу пошло по телу, над телом, внутри тела сначала легкое предчувствие счастья, предчувствие радости, полузабытое в скитаниях по Пути ощущение неотвратимо надвигающейся боли, которая – вот странность! – столь же неотвратимо, нестерпимо желанна, а потом, через мгновение, она пришла, окутала, погрузила в себя целиком, пропитала все клеточки и – взорвалась так сладко, как раньше никогда не случалось, а разорванное сладким взрывом на части тело стало легким, невесомым, нежным, как те самые новогодние снежинки, что повисли за окном квартиры в Сокольниках)
…вышел.
Надолго ли?..
Сущий ведает…
А то, что за страхом следует печаль от многого Знания, а за печалью – ужас от открывшейся внутреннему взору Вечности, а за ужасом – еще что-то, не всплывшее пока в проснувшейся памяти, – так это же Путь. И для Бегуна не пройти его до конца – это уж, извините за грубость, совсем западло. Тем более что времени у него впереди – бесконечность.
Москва, январь – май, 2001
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64