– Я всегда был счастлив в супружеской жизни, – с упреком заметил Гетлиф. – Мне радостно признаться, что даже мысль о разводе ни разу не приходила нам в голову.
– Вам можно только позавидовать, – сказал я. – Но…
– Я всегда говорю, – перебил меня Гетлиф, – что залог счастливого брака – чувство юмора. Чувство юмора и умение ладить: относись к другим, особенно к одному человеку, так, как ты хотел бы, чтобы относились к тебе. Вот что требуется.
– Не всем это удается.
– Собственно говоря, – вдруг заинтересовавшись, спросил Гетлиф, – что же с вами случилось?
Я знал, что при всей его хитрости он человек не болтливый. Я рассказал ему, что был знаком с одной женщиной, – имя ее сейчас не имеет значения, – еще до замужества; она уже около четырех лет замужем, и у нее есть ребенок, которому скоро исполнится три года; мы встретились снова и хотели бы пожениться.
– Что ж, Л.Э., скажу вам, как мужчина мужчине, все, что я думаю: самое порядочное для вас – выйти из игры.
– Нет, этого я не сделаю, – ответил я.
– Я всегда считал вас таким же греховодником, как я сам, но не знал, что вы к тому же и бессердечны. – Он снова взглянул на меня, и на мгновение вся его хитрость, благородное возмущение и хвастливость исчезли. – Скажите мне, старина, это действительно для вас вопрос жизни?
– Да.
– Понятно. – Голос его смягчился.
– Что ж, – сказал он, – я вижу, дальнейшие мои рассуждения на сей счет бесполезны. Разумеется, я могу рекомендовать вам лучшего адвоката по таким делам, но вы, наверное, и сами его знаете. В случае нужды я бы обратился к… Знаете, он сейчас загребает двадцать тысяч фунтов в год! Это выгодная работа для адвоката, Л.Э., поэтому иногда жалеешь, что был так принципиален вначале.
– На этой стадии он, видимо, не сможет сказать ничего такого, что неизвестно нам с вами, – возразил я. – Понимаете, женщина, на которой я хочу жениться, ни в чем не может упрекнуть своего мужа.
– Пойдет ли он навстречу? Строго между нами, я бы на его месте не пошел.
– По-моему, неразумно просить его, даже если бы мы могли, – сказал я. – Он ведь врач.
Гетлиф смотрел на меня горящим, возбужденным взглядом.
– Скажите, Л.Э., вы близки с нею?
– Нет.
Не знаю, поверил ли он мне. Он был глубоко религиозным, не в меру щепетильным и одновременно чувственным человеком, и поэтому ему всегда казалось, что все остальное человечество, особенно те, кого не сдерживала вера, только и делали, что проводили время в неосвященных законом плотских наслаждениях.
Успокоившись, Гетлиф принялся трезво и разумно перечислять все легальные пути и средства, которые я и сам отлично знал и перечисление которых в другое время показалось бы мне скучным и нудным до отвращения, но в то утро они вселяли в меня какую-то уверенность. Темное, словно скрытое дымовой завесой небо, лампа на письменном столе Гетлифа, запах табака; нам нужны показания из отеля, нужно определить, сколько времени потребуется между принятием дела к рассмотрению и слушанием, сколько пройдет времени, пока постановление суда не войдет в силу. Обсуждая все это, я совсем позабыл, что в разговоре с Гетлифом было выдумано, а что было правдой. Беседа наша текла буднично и прозаично, но мне она казалась возвышенной.
На следующий день ноябрьские облака все так же низко нависали над городом, и когда я выглянул из окна моей квартиры – занавеси не были задернуты и в воздухе висело отражение лампы – я увидел помрачневший парк. Я напряженно прислушивался к шуму лифта, потому что в этот день Маргарет впервые пообещала прийти ко мне. Оставалось еще десять минут, я ждал ее к четырем, но прислушиваться я начал гораздо раньше. Через пять минут донесся скрежет и лязг древней машины, и я вышел на темную площадку. Освещенный лифт медленно поднимался, и вот в дверях показалась она: щеки ее разрумянились от холода, руки были засунуты в рукава меховой шубки, а глаза блестели, словно, очутившись в тепле, она воспряла духом. Она прильнула ко мне, мои руки ощутили нежный мех шубы. После первого поцелуя, все еще оставаясь в моих объятиях, она сказала:
– Я мечтала о том, как буду с тобой. – И добавила: – Мы так давно не виделись.
Она сняла шубку, движения ее были уверенными, плавными, спокойными; она наслаждалась; она была совсем другая, чем та женщина, которая убежала от меня на свадьбе Гилберта; я был восхищен и одновременно озадачен. И все-таки я чувствовал, что, как она ни весела, она все еще старается себя обмануть.
Маргарет расположилась на тахте, протянув ноги к электрокамину, а я сел рядом и обнял ее. Все было так просто, так по-домашнему, будто мы никогда и не расставались.
– Прости меня за тот вечер, – сказала она.
– Я испугался.
– Напрасно.
– Я не мог поверить, что это конец.
– Не так легко положить всему конец, – сказала она насмешливо, до в глазах ее была ласка.
– Надеюсь, что не легко, – отозвался я. – Нет, я не только надеюсь, я уверен.
– Верь в это всегда, – воскликнула она, кладя голову ко мне на плечо.
Мы оба смотрели в окно, небо еще больше помрачнело и надвинулось, и нам видны были только отражения комнатных ламп. Мы были в том восхитительном и обманчивом состоянии, которое приходит вместе с неосознанным желанием, и чувствовали это друг в друге.
– Не хочется даже шевелиться, – сказала она.
Через некоторое время, – быть может, прошло всего несколько секунд, – она выпрямилась и взглянула на меня. У нее был спокойный и решительный вид человека, разрубившего запутанный узел. В бессонные ночи ей, как и мне, все казалось просто, но наступало утро, и узел оказывался все таким же запутанным. В тот вечер она наконец почувствовала, что решение найдено.
– Что бы мы ни сделали, легкого пути у нас не будет, верно? – спросила она.
– Да.
– Ведь легко не бывает, – продолжала она, – когда приходится решать судьбу стольких людей.
Я еще не нашел ответа, когда она повторила:
– Я обязана заботиться не только о нас с тобой, но и еще о двоих.
– Неужели ты думаешь, что я забыл о Джеффри и о ребенке?
– Ты же не хочешь, чтобы я их обидела. Для тебя я готова на все, я твоя, но их обидеть я не могу. – В ее глазах отражалась страстная любовь и непреклонность. Она сказала: – Вот что я вынуждена предложить. Нам придется все скрывать. Я никогда не думала, что пойду на это, но я сделаю это ради тебя, сделаю, потому что не могу без тебя. Будем скрывать, я расскажу только Элен, чтобы иметь возможность уходить из дому; правда, я не сумею бывать у тебя чаще, чем один-два раза в неделю, но зато мы будем по-настоящему счастливы. Это выручит нас. Мы сможем так жить всю жизнь и будем счастливее, чем большинство людей.
Краска на ее щеках, обычно бледных, взволновала меня. Я отошел к камину. Я смотрел на нее и чувствовал, что никогда еще меня не влекло к ней с такой силой. На меня нахлынули воспоминания о нашей близости, о словах, которые мы шептали друг другу; меня потрясла случайно пришедшая на память сцена, как я поднял ее, обнаженную, перед зеркалом, – сцена эта пришла из такой глубины, что стала почти осязаемой.
Я думал также о том, как идеально было бы иметь ее своей любовницей; эта связь вознаградила бы меня тайными радостями, о которых я мечтал, ничего от меня не требуя, и избавила бы от необходимости менять мою жизнь.
Такого соблазна я еще никогда не испытывал.
Потом я услышал свой голос, хриплый и резкий:
– Нет.
– Почему нет?
– Я хочу все или ничего.
– Как это может быть?
– Так должно быть.
– Ты хочешь слишком многого.
– Думала ли ты, – спросил я, – во что превратится для тебя тайная связь? Сначала в ней будет своя прелесть, конечно, будет, – ведь тот, кто живет без тайны, всегда жаждет секретов и риска. Но вскоре тебе это надоест, ты увидишь, что все это лишь нагромождение лжи. Станешь все больше и больше тяготиться этой связью, она начнет омрачать твои отношения с другими людьми. Ты не привыкла обманывать. И поэтому не сможешь вести себя так, как тебе бы хотелось…
– Боюсь, ты прав, – сказала она. – Но если это избавит от боли других, то неужели я не сумею выдержать?
Стиснув рукой каминную доску, я ответил как мог просто:
– Меня не избавит.
– Этого я боялась.
– Я говорю не о ревности, а о том, чего лишаюсь. Если я соглашусь на твои условия, я потеряю то, чего больше всего хочу. Я сейчас думаю не о тебе, я думаю только о себе.
– Я рада, – сказала она.
– Я хочу, чтобы ты была со мной всегда. Я надеюсь, что мы будем счастливы, но поручиться за это не могу. Ведь ты знаешь лучше, чем кто-либо иной, что я не умею жить бок о бок с другим человеком. И если со мной не будет тебя, то не будет никого.
Она слушала меня, опустив голову и закрыв лицо руками; мне видны были только ее волосы.
– Я не должна отчаиваться, не должна, – наконец сказала она. – Но выхода я не вижу. – Она взглянула на меня ясными глазами и добавила: – Мне надо сказать тебе кое-что о Джеффри, хотя тебе это и не понравится.
– Говори, – отозвался я.
– Я не хочу делать из этого целую драму. Я очень хорошо отношусь к Джеффри, но меня не тянет к нему так, как к тебе. Я даже не уверена, очень ли я нужна ему…
– В чем же дело?
– Быть может, все и обойдется. Должна признаться, я на это надеялась. – И продолжала: – Я его не знаю, да и никогда не знала так, как знаю тебя. Я не знаю, сильны ли его чувства. Вот восприятия у него сильны, он часто доволен собой, и его раздражают люди, которые не считают, как считает он, что жизнь проста.
Ей хотелось верить, что в этом можно найти оправдание. Она старательно гнала от себя сомнения. Ее слова, как и в прошлый раз, когда мы тайно встретились в кафе, были честны. Но как и в тот раз, она – да и я тоже – сознавали, что это только слова. Она хотела верить, что не очень нужна ему. Я тоже хотел этому верить.
– Он всегда и во всем был ко мне предельно чуток и внимателен, – вдруг громко заговорила она. – Мне совершенно не в чем его упрекнуть. Как же я могу подойти к нему и сказать: «Ты был добр ко мне, спасибо, но теперь я ухожу от тебя, хотя и не могу объяснить почему».
– Я готов поговорить с ним, – сказал я.
– Ни за что, – пылко возразила она. – Я не хочу быть предметом обсуждения.
На мгновение гнев, нет, нечто более глубокое, чем гнев, блеснуло в ее глазах. Она улыбнулась мне.
– Прости, – сказала она. – Мне бы хотелось сердиться на него, а я злюсь на тебя. Ну а насчет того, чтобы обсудить меня, – добавила она, – то он, возможно, и не стал бы возражать, даже счел бы это, пожалуй, признаком хорошего воспитания. Но мы с тобой недостаточно воспитаны для этого.
– Я сделаю все, чтобы он понял, – сказал я.
– Не надо.
– Значит, это сделаешь ты?
– После того, что я сказала, ты не должен просить меня.
Я стоял возле камина в ярко освещенной комнате, глядя на диван, где сидела она. Занавеси еще не были задернуты, над парком висело черное зимнее небо. Напряжение достигло такого предела, что его не в силах была разрядить никакая ласка.
– Ты думаешь, мне по душе, что вся тяжесть ложится на тебя? – спросил я.
– Я сделаю все, но не это.
– Другой возможности нет.
– Умоляю тебя, – сказала она, – давай попробуем по-моему.
Прошло немало времени, прежде чем в напряженной, звенящей тишине прозвучал мой ответ:
– Никогда.
43. Визит доброжелателя
На следующей неделе, когда я все еще пребывал в мучительной неизвестности, в кабинет вошла моя секретарша и доложила, что меня хочет видеть мистер Дэвидсон. Я поздоровался с ним, не выходя из-за стола – у меня в тот день было очень много работы, – и с тревогой ждал, что он заговорит о Маргарет, но этого не случилось.
Я не верил, что он заглянул ко мне только потому, что был в хорошем настроении и ему захотелось меня повидать.
– Я вам помешал? – спросил он с довольным смешком. – Нет, на этот вопрос невозможно ответить. Что сказать, когда у тебя завал работы, а какой-то осел нахально спрашивает, не мешает ли он тебе?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56