Костерки, горящие у входов в эти "сооружения", похожих на лазы в пещерах, придавали застройкам вид средневековых деревень.
Трехразовый Тони повел их прямо на пирс, где стоял черный "Файерберд-87", похожий на доисторическое животное; кузов его тускло чернел в искаженном свете уличных фонарей. Салон внутри весь был выжжен, краска на капоте и крыше обгорела, запеклась от огня и потемнела от копоти.
– Мне кажется, лейтенант, что кто-то поджег машину уже после того, как ее бросили здесь, – заметил Трехразовый Тони, направляя лучик карманного фонаря на машину.
– Это все пацаны, они рады всякому хламу. Кто же еще? – проворчал Сквэйр Ричардс, светя на кузов своим фонариком.
– Может, и они, – неуверенно сказал Вулф, неуклюже забираясь внутрь машины.
"Если это пацаны тут побывали, – подумал он, – то с чего бы им поджигать колеса? Они же денег стоят. С большим удовольствием они проехались бы на ней миль сто, скажем, до Соумил-Ривер-Парквэйя". Он принюхался и сразу же вспомнил слова Бобби Коннора о голубом огненном шаре, о жаре, исходящем от неподвижного лица мертвого Аркуилло, вспомнил мерцающие огоньки на его скулах. Понюхал воздух еще раз, но не почувствовал ни запаха жидкого газа для заправки зажигалок, ни бензина – этих первых признаков умышленного поджога.
Из кармана своей кожаной куртки Вулф извлек стальную граммофонную иглу и стал тыкать ею в закопченное переднее сиденье и в приборный щиток. "Бардачок" покоробился от огня и не открывался, поэтому он попросил Трехразового Тони, большого мастера по вскрытию всяких запертых дверей и крышек, взломать его.
Внутри "бардачка" он обнаружил обожженные листочки и хлопья сгоревшего обивочного материала машины. Он потыкал иглой в глубине вещевого отделеньица. В правом углу не было ничего, вдоль задней стенки – тоже ничего, но в левом углу кончик иглы на что-то наткнулся. Он вытащил находку наружу. Трехразовый Тони посветил фонариком.
– Что это, черт побери, такое? – заинтересовался Сквэйр Ричардс.
– Лоскуток материала, – пробормотал Вулф, вертя в руках квадратный кусочек грубой драпировочной ткани. С одной стороны он оказался опаленным, а с другой – хоть и испачканным пеплом и дымом, но целым. Вулф сразу признал в нем тот самый материал, который использует для своих моделей японская художница Чика.
* * *
Юджи Шиян просмотрел еще раз и подписал заявку на изготовление ста тысяч телефонных карточек компании "Шиян когаку". Эти пластиковые слоистые карточки будут розданы лучшим партнерам компании, союзникам из политических и правительственных сфер, и те, используя их, смогут бесплатно звонить из любого общественного таксофона. В центре каждой карточки находится зашифрованная голограмма фирмы "Шиян когаку", а когда ее вставишь в телефон, то по окончании разговора с нее считывается продолжительность разговора и в коллекторе аппарата фиксируется его стоимость. "Великая идея для маркетинга", – подумал Юджи. Еще один наглядный пример рекламы представлен на карточке запрессованным ярлычком со словами: "всегда с вами".
В Случае удачи последуют заказы из Сингапура, Тайбея, Кремниевой долины в Калифорнии и, наконец, из Гонконга.
Закончив работу, он откинулся на спинку стула и, закинув руки за голову, безучастно глядел на сверкающие небоскребы Токио. Так как офис Юджи размещался на верхних этажах одного из этих небоскребов, летом он мог любоваться лучами солнца, красноватыми и блеклыми из-за смога. Улицы вокруг здания Хэммачо Стейшн еле виднелись далеко внизу. Солнечный свет не проникает туда, там всегда сумрачно, и толпам людей, снующим по ним, кажется, что уже наступил вечер.
Юджи только хмыкнул, подумав о том, каково им быть там, в этих искусственных сумерках, и все время спешить, спешить, спешить. А каково жить в одной комнате вместе с тремя другими жильцами, есть собу – лапшу из гречихи, купленную в уличных палатках или с лотков, – потому что лучшего нельзя себе позволить, а иногда ложиться спать и вовсе не поев.
Немало лет понадобилось ему, чтобы понять этих людей, и тогда он подружился с Шото Вакарэ.
– Хотя иной раз и кажется, что все это было давным-давно, и я не стал таким же бедолагой, а веду совсем иную жизнь, все же мне не забыть, что значит быть бедняком в Токио, – сказал ему Вакарэ, когда они однажды вдвоем просидели за бутылочкой сакэ ночь напролет. – Мне было бы стыдно позволить себе забыть, что значит не иметь ничего и ясно осознавать, что никогда ничего иметь в не будешь.
Не иметь ничего – такая проблема перед Юджи Шияном никогда не стояла. Родился он в семье преуспевающих торговцев, где бизнесом занимались из поколения в поколение, а наследство по традиции переходило по женской линии и в конце концов досталось его матери – Минако. Управляются подобные матриархальные фирмы всегда женщинами и всегда из-за кулис, а мужчины, за которых они выходят замуж, хотя и считаются главами семей, находятся у них под каблуком и даже принимают их фамилию.
Отец Юджи очень отличался от этих мужчин. По роду занятий он был банкир и при женитьбе на Минако Шиян согласился сменить свою фамилию на ее. Правда, довольно скоро ему стали претить ограничения, налагаемые на среднюю по размерам торговую фирму. Он предложил переместить компанию "Шиян когаку" из Осаки в Токио, приобрести там в собственность обанкротившийся коммерческий банк и преобразоваться таким образом из торговой компании в банковскую – кобун. После этого, используя возросшие капиталы, он сумел приобрести другой кобун и в конце концов создать кейрецу, то есть крупную корпорацию первой категории.
Минако, будучи амбициозной не менее супруга, согласилась. Когда все дела были завершены и все ее капиталы оказались вложенными во вновь созданную корпорацию, отец Юджи объявил жене, что она больше не может управлять компанией "Шиян когаку" даже из-за кулис. Если партнеры хоть что-либо узнают о ее участии в делах компании, сказал он, то их корпорации придет конец. Никто не захочет иметь дела с фирмой, где верховодит женщина, никто не воспримет такую компанию всерьез.
Минако выпала из длинного наследственного ряда деловых женщин, привыкших управлять своими фирмами без вмешательства мужчин. Может, и нашлись бы такие, кто сказал бы, что отлучение от бизнеса убьет ее. Но Минако не сдалась. Как не раз случалось в ее жизни, мужчины – даже самые для нее близкие – недооценивали ее характера. За утонченной хрупкой внешностью Минако скрывалась сильная, волевая натура, не позволяющая сидеть сложа руки.
– Понимаю, – только и молвила покорно Минако, когда ее супруг объявил ей о своем решении, и, не говоря ни слова, передала ему все бразды правления своей компанией.
– Это мне наказание за то, что я женщина, – как-то призналась Минако сыну Юджи. Но годы спустя Юджи понял, что она не смирилась с наказанием, С того самого дня ее отношения с мужем резко изменились. И когда наконец он умер от разрыва сердца, успев, правда, осуществить свои мечты и создать мощный концерн "Шиян Когаку", Юджи так и не узнал, что именно свело его в могилу – нечеловеческий труд или же холодность и безразличие жены. Минако не проронила ни слезинки по нем. А за несколько лет до своей преждевременной смерти он как-то сказал Юджи во время очередного запоя:
– Если будешь доверять женщине, то в конце концов окажешься выпотрошенным.
Юджи даже вздрогнул, вспомнив, как это ядовитое предостережение отравляло ему жизнь. Женился он на слабохарактерной женщине – полной противоположности его матери. Сложившаяся ситуация тяготила его, во изменить что-либо он был не в силах.
Любил ли он ее? Кто знает? Юджи весь ушел в работу. Он получал истинное наслаждение от сознания того, что ему удалось воплотить свою любовь к биогенетике в практику – в процветающее деловое предприятие, ставшее частью того концерна, на создание которого его отец потратил всю свою жизнь. Компания "Шиян когаку" теперь заслуженно гордилась, что стала преуспевающим "кобуном" по производству узлов и деталей для компьютеров, передовой лазерной техники и по исследованиям в области зарождающейся бионауки.
Жена у Юджи была красивой, нежной и хрупкой, словно фарфоровая статуэтка, которой можно только восхищаться (что и делали все его коллеги).
Она происходила из знатной старинной семьи самураев, чья родословная прослеживается до начала XVII века, когда столицей Японии считался город Эдо. Поэтому она была как бы еще одним символом его неуклонно развивающегося бизнеса.
У Юджи был единственный ребенок – сын. Вполне естественно поэтому, что Юджи приобщал мальчика к своему делу, как его самого когда-то приобщал отец. Мальчик рос сильным и миловидным, и, хотя он не был первым учеником в классе, Юджи все же надеялся, что он станет таковым перед выпускными экзаменами.
Но вот в прошлом году Юджи и его супругу внезапно вызвали в школу, где учился их сын. Учителя со скорбными лицами повели их в реанимационную палату ближайшей больницы. Мальчик лежал без сознания: он попытался покончить жизнь самоубийством и повесился на балке в своей комнате в школьном интернате.
Через три недели мальчик умер, мать не перенесла его смерти и ушла из жизни спустя три месяца. От тоски можно умереть, читал Юджи где-то, но не верил этому до тех пор, пока не узнал, что случилось с его женой. Она бросилась под поезд метро в самый час пик.
Когда городским властям был сделан упрек, они пообещали поставить заградительные приспособления, "чтобы подобное больше не повторилось". Полиция назвала этот случай трагическим происшествием, но Юджи знал лучше, как все было на самом деле. Его жена шагнула с платформы под поезд спокойно и уверенно, так, как вот он сейчас спокойно сидит у себя в офисе и глядит на задымленный индустриальный Токио. Ни он лично, ни его влияние не смогли бы спасти ее. В своем намерении она была совершенно тверда.
Когда ее хоронили, Юджи подумалось, что он никогда и не предполагал, что у нее такой сильный характер. Впервые за несколько лет жена напомнила ему его мать, и он возненавидел покойную за скрытность, за то, что она, словно ядовитая змея, скрывала внутри себя эту ужасную силу.
Спустя несколько месяцев он почувствовал, что его не отпускает одно странное наваждение, от которого он никак не может избавиться. Он зачастил по ночным клубам в заведениям, напивался пьяным, играл в азартные игры, завязывал амурные связи с женщинами. Но с кем бы он ни был, ему всегда казалось, что рядом с ним находятся две женщины.
Его единоутробная сестра Хана смогла разглядеть то, чего не видел он: мания была всего лишь проявлением чувства вины и самобичевания за смерть сына. Она сказала ему об этом позднее, когда удостоверилась, что наваждение прошло, и когда почувствовала, что в душе его горит ровный огонь, теперь уже безопасный для нее.
Хана спасла его от самоистребления. Хана и его работа над Оракулом.
– Сестра, – сказал он как-то в один из тоскливых вечеров, – что ты думаешь о моей жене?
Хана медленно подняла на него глаза:
– С первого же дня вашей свадьбы у твоей жены была своя жизнь, а у тебя своя, – без обиняков ответила она, что больно укололо его.
– Ну и что? Мы стали чужими с самого начала?
– Ты сам выбрал этот путь.
– Нет, – в раздумье ответил он. – Я не выбирал. Не мог я выбирать.
– Похоже, ты забыл, что всегда добивался того, чего хотел, Юджи-сан.
На минуту-другую он задумался, чувствуя, как она пробует своей теплой рукой его пульс.
– Она все же была прекрасна, ты согласна с этим?
– Красота, – заметила Хана, – это своеобразная ширма или фасад, за которым скрывается истинная натура.
– Ты знаешь толк в этом деле. Не можешь ли ты объяснить мне, как можно жить за такой ширмой?
– Думаю, что правильно описать эту жизнь невозможно ни на одном языке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Трехразовый Тони повел их прямо на пирс, где стоял черный "Файерберд-87", похожий на доисторическое животное; кузов его тускло чернел в искаженном свете уличных фонарей. Салон внутри весь был выжжен, краска на капоте и крыше обгорела, запеклась от огня и потемнела от копоти.
– Мне кажется, лейтенант, что кто-то поджег машину уже после того, как ее бросили здесь, – заметил Трехразовый Тони, направляя лучик карманного фонаря на машину.
– Это все пацаны, они рады всякому хламу. Кто же еще? – проворчал Сквэйр Ричардс, светя на кузов своим фонариком.
– Может, и они, – неуверенно сказал Вулф, неуклюже забираясь внутрь машины.
"Если это пацаны тут побывали, – подумал он, – то с чего бы им поджигать колеса? Они же денег стоят. С большим удовольствием они проехались бы на ней миль сто, скажем, до Соумил-Ривер-Парквэйя". Он принюхался и сразу же вспомнил слова Бобби Коннора о голубом огненном шаре, о жаре, исходящем от неподвижного лица мертвого Аркуилло, вспомнил мерцающие огоньки на его скулах. Понюхал воздух еще раз, но не почувствовал ни запаха жидкого газа для заправки зажигалок, ни бензина – этих первых признаков умышленного поджога.
Из кармана своей кожаной куртки Вулф извлек стальную граммофонную иглу и стал тыкать ею в закопченное переднее сиденье и в приборный щиток. "Бардачок" покоробился от огня и не открывался, поэтому он попросил Трехразового Тони, большого мастера по вскрытию всяких запертых дверей и крышек, взломать его.
Внутри "бардачка" он обнаружил обожженные листочки и хлопья сгоревшего обивочного материала машины. Он потыкал иглой в глубине вещевого отделеньица. В правом углу не было ничего, вдоль задней стенки – тоже ничего, но в левом углу кончик иглы на что-то наткнулся. Он вытащил находку наружу. Трехразовый Тони посветил фонариком.
– Что это, черт побери, такое? – заинтересовался Сквэйр Ричардс.
– Лоскуток материала, – пробормотал Вулф, вертя в руках квадратный кусочек грубой драпировочной ткани. С одной стороны он оказался опаленным, а с другой – хоть и испачканным пеплом и дымом, но целым. Вулф сразу признал в нем тот самый материал, который использует для своих моделей японская художница Чика.
* * *
Юджи Шиян просмотрел еще раз и подписал заявку на изготовление ста тысяч телефонных карточек компании "Шиян когаку". Эти пластиковые слоистые карточки будут розданы лучшим партнерам компании, союзникам из политических и правительственных сфер, и те, используя их, смогут бесплатно звонить из любого общественного таксофона. В центре каждой карточки находится зашифрованная голограмма фирмы "Шиян когаку", а когда ее вставишь в телефон, то по окончании разговора с нее считывается продолжительность разговора и в коллекторе аппарата фиксируется его стоимость. "Великая идея для маркетинга", – подумал Юджи. Еще один наглядный пример рекламы представлен на карточке запрессованным ярлычком со словами: "всегда с вами".
В Случае удачи последуют заказы из Сингапура, Тайбея, Кремниевой долины в Калифорнии и, наконец, из Гонконга.
Закончив работу, он откинулся на спинку стула и, закинув руки за голову, безучастно глядел на сверкающие небоскребы Токио. Так как офис Юджи размещался на верхних этажах одного из этих небоскребов, летом он мог любоваться лучами солнца, красноватыми и блеклыми из-за смога. Улицы вокруг здания Хэммачо Стейшн еле виднелись далеко внизу. Солнечный свет не проникает туда, там всегда сумрачно, и толпам людей, снующим по ним, кажется, что уже наступил вечер.
Юджи только хмыкнул, подумав о том, каково им быть там, в этих искусственных сумерках, и все время спешить, спешить, спешить. А каково жить в одной комнате вместе с тремя другими жильцами, есть собу – лапшу из гречихи, купленную в уличных палатках или с лотков, – потому что лучшего нельзя себе позволить, а иногда ложиться спать и вовсе не поев.
Немало лет понадобилось ему, чтобы понять этих людей, и тогда он подружился с Шото Вакарэ.
– Хотя иной раз и кажется, что все это было давным-давно, и я не стал таким же бедолагой, а веду совсем иную жизнь, все же мне не забыть, что значит быть бедняком в Токио, – сказал ему Вакарэ, когда они однажды вдвоем просидели за бутылочкой сакэ ночь напролет. – Мне было бы стыдно позволить себе забыть, что значит не иметь ничего и ясно осознавать, что никогда ничего иметь в не будешь.
Не иметь ничего – такая проблема перед Юджи Шияном никогда не стояла. Родился он в семье преуспевающих торговцев, где бизнесом занимались из поколения в поколение, а наследство по традиции переходило по женской линии и в конце концов досталось его матери – Минако. Управляются подобные матриархальные фирмы всегда женщинами и всегда из-за кулис, а мужчины, за которых они выходят замуж, хотя и считаются главами семей, находятся у них под каблуком и даже принимают их фамилию.
Отец Юджи очень отличался от этих мужчин. По роду занятий он был банкир и при женитьбе на Минако Шиян согласился сменить свою фамилию на ее. Правда, довольно скоро ему стали претить ограничения, налагаемые на среднюю по размерам торговую фирму. Он предложил переместить компанию "Шиян когаку" из Осаки в Токио, приобрести там в собственность обанкротившийся коммерческий банк и преобразоваться таким образом из торговой компании в банковскую – кобун. После этого, используя возросшие капиталы, он сумел приобрести другой кобун и в конце концов создать кейрецу, то есть крупную корпорацию первой категории.
Минако, будучи амбициозной не менее супруга, согласилась. Когда все дела были завершены и все ее капиталы оказались вложенными во вновь созданную корпорацию, отец Юджи объявил жене, что она больше не может управлять компанией "Шиян когаку" даже из-за кулис. Если партнеры хоть что-либо узнают о ее участии в делах компании, сказал он, то их корпорации придет конец. Никто не захочет иметь дела с фирмой, где верховодит женщина, никто не воспримет такую компанию всерьез.
Минако выпала из длинного наследственного ряда деловых женщин, привыкших управлять своими фирмами без вмешательства мужчин. Может, и нашлись бы такие, кто сказал бы, что отлучение от бизнеса убьет ее. Но Минако не сдалась. Как не раз случалось в ее жизни, мужчины – даже самые для нее близкие – недооценивали ее характера. За утонченной хрупкой внешностью Минако скрывалась сильная, волевая натура, не позволяющая сидеть сложа руки.
– Понимаю, – только и молвила покорно Минако, когда ее супруг объявил ей о своем решении, и, не говоря ни слова, передала ему все бразды правления своей компанией.
– Это мне наказание за то, что я женщина, – как-то призналась Минако сыну Юджи. Но годы спустя Юджи понял, что она не смирилась с наказанием, С того самого дня ее отношения с мужем резко изменились. И когда наконец он умер от разрыва сердца, успев, правда, осуществить свои мечты и создать мощный концерн "Шиян Когаку", Юджи так и не узнал, что именно свело его в могилу – нечеловеческий труд или же холодность и безразличие жены. Минако не проронила ни слезинки по нем. А за несколько лет до своей преждевременной смерти он как-то сказал Юджи во время очередного запоя:
– Если будешь доверять женщине, то в конце концов окажешься выпотрошенным.
Юджи даже вздрогнул, вспомнив, как это ядовитое предостережение отравляло ему жизнь. Женился он на слабохарактерной женщине – полной противоположности его матери. Сложившаяся ситуация тяготила его, во изменить что-либо он был не в силах.
Любил ли он ее? Кто знает? Юджи весь ушел в работу. Он получал истинное наслаждение от сознания того, что ему удалось воплотить свою любовь к биогенетике в практику – в процветающее деловое предприятие, ставшее частью того концерна, на создание которого его отец потратил всю свою жизнь. Компания "Шиян когаку" теперь заслуженно гордилась, что стала преуспевающим "кобуном" по производству узлов и деталей для компьютеров, передовой лазерной техники и по исследованиям в области зарождающейся бионауки.
Жена у Юджи была красивой, нежной и хрупкой, словно фарфоровая статуэтка, которой можно только восхищаться (что и делали все его коллеги).
Она происходила из знатной старинной семьи самураев, чья родословная прослеживается до начала XVII века, когда столицей Японии считался город Эдо. Поэтому она была как бы еще одним символом его неуклонно развивающегося бизнеса.
У Юджи был единственный ребенок – сын. Вполне естественно поэтому, что Юджи приобщал мальчика к своему делу, как его самого когда-то приобщал отец. Мальчик рос сильным и миловидным, и, хотя он не был первым учеником в классе, Юджи все же надеялся, что он станет таковым перед выпускными экзаменами.
Но вот в прошлом году Юджи и его супругу внезапно вызвали в школу, где учился их сын. Учителя со скорбными лицами повели их в реанимационную палату ближайшей больницы. Мальчик лежал без сознания: он попытался покончить жизнь самоубийством и повесился на балке в своей комнате в школьном интернате.
Через три недели мальчик умер, мать не перенесла его смерти и ушла из жизни спустя три месяца. От тоски можно умереть, читал Юджи где-то, но не верил этому до тех пор, пока не узнал, что случилось с его женой. Она бросилась под поезд метро в самый час пик.
Когда городским властям был сделан упрек, они пообещали поставить заградительные приспособления, "чтобы подобное больше не повторилось". Полиция назвала этот случай трагическим происшествием, но Юджи знал лучше, как все было на самом деле. Его жена шагнула с платформы под поезд спокойно и уверенно, так, как вот он сейчас спокойно сидит у себя в офисе и глядит на задымленный индустриальный Токио. Ни он лично, ни его влияние не смогли бы спасти ее. В своем намерении она была совершенно тверда.
Когда ее хоронили, Юджи подумалось, что он никогда и не предполагал, что у нее такой сильный характер. Впервые за несколько лет жена напомнила ему его мать, и он возненавидел покойную за скрытность, за то, что она, словно ядовитая змея, скрывала внутри себя эту ужасную силу.
Спустя несколько месяцев он почувствовал, что его не отпускает одно странное наваждение, от которого он никак не может избавиться. Он зачастил по ночным клубам в заведениям, напивался пьяным, играл в азартные игры, завязывал амурные связи с женщинами. Но с кем бы он ни был, ему всегда казалось, что рядом с ним находятся две женщины.
Его единоутробная сестра Хана смогла разглядеть то, чего не видел он: мания была всего лишь проявлением чувства вины и самобичевания за смерть сына. Она сказала ему об этом позднее, когда удостоверилась, что наваждение прошло, и когда почувствовала, что в душе его горит ровный огонь, теперь уже безопасный для нее.
Хана спасла его от самоистребления. Хана и его работа над Оракулом.
– Сестра, – сказал он как-то в один из тоскливых вечеров, – что ты думаешь о моей жене?
Хана медленно подняла на него глаза:
– С первого же дня вашей свадьбы у твоей жены была своя жизнь, а у тебя своя, – без обиняков ответила она, что больно укололо его.
– Ну и что? Мы стали чужими с самого начала?
– Ты сам выбрал этот путь.
– Нет, – в раздумье ответил он. – Я не выбирал. Не мог я выбирать.
– Похоже, ты забыл, что всегда добивался того, чего хотел, Юджи-сан.
На минуту-другую он задумался, чувствуя, как она пробует своей теплой рукой его пульс.
– Она все же была прекрасна, ты согласна с этим?
– Красота, – заметила Хана, – это своеобразная ширма или фасад, за которым скрывается истинная натура.
– Ты знаешь толк в этом деле. Не можешь ли ты объяснить мне, как можно жить за такой ширмой?
– Думаю, что правильно описать эту жизнь невозможно ни на одном языке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105