— Кто?
— Хобэн… — Она все яростнее скачет на нем.
— Почему Хобэн смеется? Над чем?
— «Это все для Евгения, — говорит он. — Мы выращиваем новое вино для Евгения. Мы строим ему белую дорогу в Вифлеем».
— Белую дорогу? Из чего? — порывистое дыхание вырывается из груди Оливера.
— Из порошка.
— Какого порошка?
Она кричит, достаточно громко, чтобы перебудить половину отеля:
— Из Афганистана! Из Казахстана! Из Киргизии! Хобэн это устроил! Они проложили новый маршрут! С Востока через Россию!
Слова сменяются бессвязными звуками, человеческая речь исчезает, остается только звериная страсть.
* * *
Пэм Хосли, Ледяная Королева Тайгера, сидит за полукруглым столом, отгородившись фотографиями трех ее мопсов Шадрача, Мешача и Абернего и красным телефонным аппаратом, который напрямую связывает ее со Всемогущим. Утро следующего дня. Оливер не спал. До утра пролежал с открытыми глазами в постели в Челси-Харбор, безо всякого успеха пытаясь убедить себя, что он по-прежнему в объятьях Зои, что он никогда в жизни не входил в безликую комнату для допросов в Хитроу, не говорил одетому в форму таможенному офицеру многое из того, чего не решался сказать самому себе. А теперь, в огромной приемной кабинета Тайгера, у него высотная болезнь, он потерял дар речи, боится, что стал импотентом, мучается похмельем. Письмо Евгения он сначала сжимает в левой руке, потом перекладывает в правую. Переминается с ноги на ногу и откашливается, как идиот. По спине вверх-вниз бегут мурашки. Когда он решается заговорить, пропадают последние сомнения в том, что он — худший в мире актер. И он знает, что через несколько мгновений Пэм Хосли закроет это шоу из-за недостатка достоверности.
— Не могли бы вы передать это письмо Тайгеру, Пэм? Евгений Орлов просил вручить его лично, но, я полагаю, вы — уже достаточно лично. Хорошо, Пэм? Хорошо?
И все действительно было бы хорошо, если бы Рэнди Массингхэм, веселый и обаятельный, только что вернувшийся из Вены, не выбрал этот самый момент, чтобы появиться в дверях своего кабинета.
— Если Евгений говорит лично, значит, так и должно быть, Олли, старина, — воркует он. — Боюсь, таковы правила игры, — мотает головой в сторону ведж-вудовских дверей. — Только в руки твоего отца. На твоем месте я бы не отирался в приемной, а открывал дверь ногой.
Игнорируя доброжелательный совет, Оливер утопает на двадцать фатомов в мягчайший, обитый белой кожей диван. Вышитые «S&S» клеймят его всякий раз, когда он откидывается на спинку. Массингхэм все стоит на пороге своего кабинета. Голова Пэм Хосли склоняется между мопсами и компьютерами. Ее посеребренная макушка напоминает Оливеру Брока. Прижимая конверт к сердцу, он начинает изучение «верительных грамот» отца. Дипломы фабрик, о которых никто никогда не слышал. Тайгера, в парике и мантии, принимают в коллегию барристеров рукопожатием какого-то древнего графа. Тайгер в вызывающем улыбку, нелепом одеянии доктора Чего-то, сжимающий в руках позолоченную гравированную пластину. Тайгер в идеально подогнанном снаряжении для игры в крикет, вскидывающий подозрительно девственно-чистую веслообразную биту в ответ на аплодисменты невидимых зрителей. Тайгер в костюме для игры в поло, принимающий серебряный кубок из рук увенчанного тюрбаном слуги восточного принца. Тайгер на конференции стран Третьего мира, с явным удовольствием пожимающий руку наркотирану из Центральной Америки. Тайгер в компании великих на неформальном немецком приозерном семинаре для впавших в старческий маразм неприкасаемых. «Когда-нибудь я проведу доскональное следствие по фактам твоей биографии, — думает он, — и начну прямо со дня рождения».
— Мистер Тайгер ждет вас, мистер Оливер.
Оливер всплывает с двадцати фатомов мягчайшего дивана, где он заснул, прячась от действительности. Конверт Евгения стал влажным в его потных ладонях. Он стучится в веджвудовские двери, моля господа, чтобы Тайгер его не услышал. Но из кабинета раздается знакомое, убивающее наповал: «Войдите», — и он чувствует, что любовь, как яд, проникает в его мозг. Он вжимает голову в плечи.
— Святой боже, ты знаешь, сколько стоит час, проведенный тобой в приемной?
— Евгений просил передать это письмо тебе в руки, отец.
— Неужели? Правда? Какой он молодец. — Не берет, а выхватывает конверт из кулака Оливера, а тот слышит слова Брока, отказывающегося принять этот щедрый дар: «Спасибо, Оливер, но я не столь близко знаком с братьями, как вы. Вот я и предлагаю, пусть искушение и велико, оставить конверт, каким вы его и получили, девственным и нетронутым. Поскольку я боюсь, что вам устроили стандартную проверку».
— И он просил добавить кое-что на словах, — говорит Оливер отцу — не Броку.
— На словах? Что именно? — Тайгер берет нож для вскрытия писем с десятидюймовым лезвием. — Слушаю тебя.
— Боюсь, это не слишком вежливо. Он просил сказать следующее: русский старик говорит, что ты дурак. Впервые я услышал, что он назвал себя русским. Обычно он — грузин… — Попытка смягчить удар.
Улыбка не покидает лица Тайгера. В голосе добавляется елейности, когда он вскрывает конверт, достает и разворачивает единственный лист бумаги.
— Но, мой дорогой мальчик, он совершенно прав, такой я и есть!.. Круглый дурак… Никто больше не даст ему таких выгодных условий, как даю ему я… Поэтому он и не идет ни к кому другому, не так ли? — Тайгер складывает листок, всовывает в конверт, бросает его на поднос с входящими бумагами. Прочитал он письмо? Вряд ли. В эти дни Тайгер редко что читает. Он мыслит по-крупному, не снисходя к повседневной рутине. — Я ожидал, что ты дашь о себе знать вчера вечером. Позволь спросить, где ты был?
Мозговые клетки Оливера лихорадочно ищут ответ.
«Мой чертов самолет задержался!» Но самолет приземлился даже чуть раньше. «Я не смог поймать чертов кеб». Но свободных кебов хватало. Он слышит голос Брока: «Скажите ему, что встретились с девушкой».
— Видишь ли, я хотел позвонить тебе, но подумал, а не заехать ли мне к Нине, — лжет он, краснея и потирая нос.
— Повидаться, значит? Нина? Эмигрировавшая в Англию внучатая племянница Евгения, так?
— Она неважно себя чувствовала. Простудилась.
— Она тебе все еще нравится?
— Да, очень.
— С женщинами у тебя проблем нет?
— Нет… совсем нет… даже наоборот.
— Отлично. Оливер, — они уже стоят у большого панорамного окна, — этим утром мне улыбнулась удача.
— Я очень рад.
— Широко улыбнулась. Потому что я ей в этом поспособствовал. Ты меня понимаешь?
— Разумеется. Поздравляю.
— Наполеон, когда оценивал кандидатов на ту или иную должность, спрашивал своих молодых офицеров…
— Счастливчики ли они? — заканчивает за него Оливер.
— Точно. Листок бумаги, который ты мне привез, — подтверждение того, что я заработал десять миллионов фунтов.
— Великолепно.
— Наличными.
— Еще лучше. Прекрасно. Фантастично.
— Не облагаемых налогом. В офшоре. На расстоянии вытянутой руки. У нас не будет проблем с налоговым управлением. — Рука Тайгера сжимается на его предплечье. — Я решил разделить их. Ты меня понимаешь?
— Не совсем. Этим утром у меня в голове туман.
— Опять перетрудился, не так ли? Оливер самодовольно улыбается.
— Пять миллионов для меня на черный день, который, надеюсь, никогда не наступит. Пять — для моего первого внука или внучки. Что ты на это скажешь?
— Это невероятно. Я тебе чрезвычайно благодарен. Спасибо.
— Ты рад?
— Безмерно.
— Уверяю тебя, я буду радоваться больше, когда придет этот великий день. Запомни. Твой первый ребенок получит пять миллионов. Решено. Запомнишь?
— Разумеется. Спасибо. Большое спасибо.
— Я это делаю не ради твоей благодарности, Оливер. Чтобы добавить третью Эс в название нашей фирмы.
— Здорово. Отлично. Третья Эс. Потрясающе. Осторожно он высвобождает руку и чувствует, как по ней вновь начинает циркулировать кровь.
— Нина — хорошая девочка. Я ее проверял. Мать — шлюха, это неплохо, если хочется порезвиться в постели. По линии отца мелкие аристократы, толика эксцентричности, которая не может пугать, здоровые братья и сестры. Ни цента за душой, но с пятью миллионами для твоего первенца тревожиться из-за этого нет никакого смысла. Я не встану у тебя на пути.
— Класс. Буду об этом помнить.
— Ей не говори. О деньгах. Они могут повлиять на ее решение. Когда настанет знаменательный день, она все и узнает. И ты будешь знать, что она любит тебя, а не деньги.
— Дельная мысль. Еще раз благодарю.
— Скажи мне, старичок… — доверительно, вновь сжимая предплечье Оливера, — как мы выглядим в эти дни?
— Выглядим? — в недоумении переспрашивает Оливер. Он копается в памяти, пытаясь вспомнить цифры из финансовых отчетов, оборот, норму прибыли, общую сумму доходов…
— С Ниной. Сколько раз? Два ночью и один утром?
— О господи… — Ухмылка, движение руки, смахнувшей со лба капельки пота. — Боюсь, мы сбиваемся со счета.
— Молодчина. Так и надо. Это у нас семейное.
Глава 10
В мрачной чердачной спальне, куда ретировался Оливер после того, как почаевничал в саду с Броком, и где оставался в гордом одиночестве, за исключением редких случаев, когда кто-то из команды заглядывал к нему, чтобы удостовериться, что с ним все в порядке, стояли лишь железная кровать да простой стол с лампой под абажуром. К спальне примыкала ванная, такая грязная, что в нее не хотелось заходить, с детскими переводными картинками на зеркале. Оливер от нечего делать попытался их содрать, но не получилось. В комнате имелась и телефонная розетка, но узников телефонами не снабжали. Члены команды занимали комнаты по обе стороны спальни: Брок безмерно любил Оливера, но абсолютно ему не доверял. Время близилось к полуночи, и Оливер, послонявшись по комнате и порывшись в своих вещах, — собирая их, он сунул между рубашек бутылку виски, которую благополучно конфисковали, — вновь, сгорбившись, уселся на кровати, держа в руках длинный, в сорок пять дюймов, надувной баллон, одетый в банное полотенце и дорогие носки из небесно-синего шелка от «Тернбулла и Ассера». Тайгер подарил ему тридцать пар после того, как заметил, что на нем один синий шерстяной носок, а второй — серый из хлопка. Надувные баллоны стояли на страже психики Оливера, а Бриерли был его наставником. Когда в голову не лезли никакие мысли, когда он не мог принимать решения, то просто ставил у ног коробку с надувными баллонами и вспоминал, что говорил Бриерли о моделировании, о том, как надувать и завязывать баллоны, как пользоваться кожей, карандашами, палочками, как отделить качественные от тех, что не годятся для фокусов. Когда у него начались нелады в семье, он ночами напролет сидел перед учебными видеофильмами Бриерли, не реагируя ни на слезы, ни на упреки Хитер. «Твой выход на сцену в час ночи, — предупредил его Брок, — если не произойдет чего-то непредвиденного. И я хочу, чтобы ты выглядел джентльменом».
Довольствуясь падающим из незашторенного окна светом, Оливер чуть приспустил баллон и перегнул его в паре дюймов от глухого торца, чтобы сформировать голову, и вдруг понял, что еще не решил, какое собрался сделать животное. Он положил баллон на пол, тщательно вытер руки носовым платком, сунул пальцы в коробку с пудрой стеарата цинка, которая стояла рядом с ним на стеганом пуховом одеяле. Благодаря сте-арату цинка пальцы остались гладкими, но нескользкими, Бриерли всегда имел при себе стеарат цинка. Оливер опустил руку, нащупал надутый баллон, поднял его, перегнул вдвое, повернулся к окну, пристально посмотрел на баллон на фоне ночного неба, выбрал нужное место, нажал. Баллон лопнул, но Оливер, который обычно считал себя в ответе за все природные и не обошедшиеся без участия человека беды, не стал относить случившееся на свой счет. Нет на земле фокусника, заверял его Бриерли, который мог бы подчинить своей воле все надувные баллоны, и Оливер ему верил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55