Через несколько шагов джентльмен наткнулся на беседку, укрывшуюся в зарослях жимолости. Вдохнув благоухание, он вспомнил, что в последний раз этот аромат… Тут чуткое ухо нашего героя уловило быстрые легкие шаги, и он, оглянувшись, увидел ту, о которой только что думал. От неожиданности джентльмен застыл на месте – его поразили безыскусная красота и природное изящество девушки. Роскошные волосы, выбивавшиеся из-под чопорной шляпки, непослушными локонами спускались вдоль щек; серьезные большие глаза под изогнутыми бровями; алые пухлые губы; решительный подбородок; великолепная фигура, утаить которую не могло даже скромное серое платье, броней укрывшее ее стройное тело. Наблюдая за ее быстрой грациозной походкой, сэр Мармадьюк позабыл обо всем на свете.
А девушка уже схватила его за запястья своими сильными маленькими руками, встревоженно заглянула в лицо и, стараясь справиться с волнением, спросила:
– О Джон… Джон Гоббс, что… что это такое о тебе рассказывают? Неужели ты собираешься драться с эсквайром Брендишем, с этим ужасным человеком… из-за меня…
– Нет, – ответил он, бодро улыбаясь. – Нет…
– Так ты не собираешься драться?
– Собираюсь, но не из-за тебя, Ева-Энн.
– Тогда почему, почему?
– Потому что я питаю сильнейшее отвращение к его персоне…
– Нет, Джордж все видел и слышал, и Бетти тоже слышала. Бетти рассказала мне, что дуэль назначена на вечер, на половину девятого, в дальней роще. О Джон, ведь драться – это смертный грех.
– Но весьма свойственный человеку, – беззаботно ответил сэр Мармадьюк. – А я стал гораздо больше похож на человека с того момента, как встретил… то есть с недавнего времени.
– Ты хочешь сказать, с тех пор как встретил меня?! О, Джон, неужели я действительно сделала тебя более человечным?
– Вынужден это признать.
– И именно поэтому ты облил эсквайра Брендиша и ненавистного Дентона… – ее губы дрогнули, – и поставил на карту свою жизнь! – Она вздохнула и стиснула его руку. – О, друг Джон, я прошу тебя, я умоляю тебя – откажись! Брендиш очень жестокий и дурной человек, и все же, если он оскорбил или обидел тебя, ради Господа нашего, прости его.
– Нет, дитя мое…
– Тогда ради самого себя…
– Энн, это невозможно.
– Тогда, о, Джон, ради меня.
Она взглянула на джентльмена с такой страстной мольбой, что он смутился. Сэр Мармадьюк склонился и поцеловал ее руки, сначала одну, потом другую. Девушка поняла: ее просьбы ничего не изменят.
– Джон, – прошептала мисс Ева, – мой добрый друг, если тебя убьют…
– Это разрешит многие трудности, дитя мое.
– И разобьет мне сердце, ибо я останусь опять одна, а ты ведь мой друг… мой единственный друг.
– И всегда им буду! – с жаром воскликнул он.
– И ты все равно не откажешься от дуэли?
– Нет.
– В дальней роще, в половине девятого! Если ты умрешь таким греховным образом, если он убьет тебя…
– Ну, вообще-то, я не собираюсь умирать.
– Ах, Джон, не надо насмехаться надо мной, ведь я действительно с ума схожу из-за твоего упрямства. И даже если ты убьешь этого дурного человека, то его кровь навсегда запятнает тебя! Зачем подвергать опасности свое тело и свою душу, Джон?
– Быть может, ради того, чтобы снова стать человеком, – спокойно ответил он.
– И ничто не поколеблет твоего решения?
– Ничто.
Она расплакалась и сквозь слезы продолжала укорять, умолять, уговаривать, но сэр Мармадьюк остался при своем, лицо его затвердело. Наконец Ева-Энн отвернулась, безнадежно махнув рукой.
– Бог простит тебя, Джон. Он защитит тебя!.. – в отчаянии воскликнула девушка, повернулась и убежала вглубь сада.
Сэр Мармадьюк, проводив ее взглядом, вошел в беседку, сел на скамью, опустил голову и предался мрачным думам. Несмотря на свой немалый дуэльный опыт, он не мог избавиться от тягостных мыслей о смерти, о том внезапном переходе к великой неизвестности, что лежит по ту сторону могилы. Душа его наполнилась благоговейным ужасом, хотя до сих пор наш герой вел самую беззаботную жизнь, не омраченную мыслями о смерти. Печально сэр Мармадьюк взирал на солнце, клонившееся все ниже, на прекрасный вечерний сад, полный грустного предзакатного очарования.
Наконец, услышав жизнерадостный зов Бена, он тяжело поднялся и направился к постоялому двору, где его приветствовали аппетитные запахи. На столе сэр Мармадьюк обнаружил великолепное, дымящееся и ароматное рагу из баранины и воздал ему должное.
Глава VIII,
в которой сэр Мармадьюк остается без трости
Небо на западе уже пылало пожаром заката, когда сэр Мармадьюк добрался до полоски леса, известной как Дальняя роща. Здесь всюду сновали кролики, мелькая белыми хвостами, а дрозды наполняли воздух заунывными вечерними трелями. Рощица находилась в стороне от человеческого жилья, а от основной части леса ее отделял небольшой луг. Вот именно на этом месте два джентльмена и собирались прикончить друг друга к полному своему удовольствию, и вряд ли кто-нибудь сумел бы помешать им сделать это.
Выйдя на луг, сэр Мармадьюк огляделся, но никаких признаков присутствия своего противника не обнаружил. Он прислонился к ближайшему дереву, сложил руки на груди и погрузился в раздумья. Так стоял наш герой, прислушиваясь к далеким мзвукам и размышляя. Он хорошо понимал, что подвергает свою жизнь смертельноу риску. Вспоминая Брендиша, его неистовую ярость, осознавая, что в их дуэли не будет никаких правил и что стреляться они будут без свидетелей (не внушающего доверия Дентона в расчет можно не брать). Сэр Мармадьюк понимал всю серьезность нависшей над ним опасности, и все же испытывал глубочайшее удовлетворение. Его жизнь уже многие годы была пуста, бессмысленна и однообразна. А смерть… Тут он вспомнил о завещании, хранящемся у честного Бена Бартера и удовлетворенно улыбнулся.
Далекий удар церковных часов пробил назначенное время. Сэр Мармадьюк огляделся еще раз, прислушался, но уловил лишь шелест листьев, унылую песнь дрозда и стрекот цикад.
По мере того как тянулись томительные минуты, он испытывал все большее нетерпение, все чаще поглядывал на часы и все беспокойнее прохаживался вдоль опушки. Солнце зашло. На западе лес принимал все более таинственные очертания, чернея на фоне багряного зарева. Нахмурившись, сэр Мармадьюк продолжал нервно прохаживаться, пока часы снова не пробили, возвестив, что прошла еще четверть часа. Тени подступали со всех сторон, пение дрозда стихло и повисла зловещая тишина. Сэр Мармадьюк, глядя на полыхающее зарево заката, продолжал вслушиваться в шорохи леса. Наконец, издав нетерпеливый возглас, наш герой решил вернуться в деревню и уже сделал несколько шагов, как вдруг до него донесся звук ружейного выстрела. Он замер на месте, вглядываясь в сгустившуюся тьму, туда, где раздался выстрел.
Простояв так довольно долго, неотрывно глядя в одну точку, он внезапно, повинуясь какому-то импульсу, бросился в таинственно шелестевшую листву, выскочил на узкую тропинку и побежал под сплетенными ветвями, прокладывая себе путь сквозь заросли шиповника и ежевики. Внезапно деревья раздвинулись, и он очутился на небольшой поляне, где, казалось, задержался последний отблеск дня. Сэр Мармадьюк узнал храм Евы-Энн. Вот деревья, чьи могучие стволы возвышаются подобно колоннам кафедрально собора, а вот потрескавшийся от времени камень – алтарь Евы-Энн. Но камень выглядел как-то странно, в темноте Мармадьюк не мог разглядеть, что изменилось. Он с недоумением вгляделся, затем бросился вперед и тут же остановился как вкопанный. У камня, скорчившись в неестественной позе, обратив к небу искаженное лицо, лежал Брендиш. Эсквайр был мертв.
Все свидетельствовало о том, что Брендиш погиб от выстрела из дробовика, произведенного в упор. Послышался слабый шорох листвы, Мармадьюк перевел взгляд и увидел, как изящная загорелая рука схватила валявшееся на траве ружье. Кусты раздвинулись, и его глазам предстало бледное, искаженное ужасом лицо.
– Ева! – тихо воскликнул он. – Ева-Энн. О Господи!
– Уходи! – прошептала она. – Уходи!
В одно мгновение он подскочил к ней и вырвал ружье. Она молча позволила отнять его. Ствол был еще теплый. Сэр Мармадьюк засунул палец в дуло, и он стал черным от свежей пороховой гари.
– О дитя мое! – простонал он, встретив взгляд девушки. Она спрятала лицо в ладонях, отпрянула от него, и, не смея поднять глаз, замерла.
– Ты ненавидишь меня? О, Джон…
– Нет, нет, что ты, дитя мое. Я же твой друг.
– Даже… если ты думаешь…
– Ничего! – с жаром воскликнул он. – Ничего я не думаю! Но тебе нельзя здесь оставаться.
– Да, да, я ухожу.
– Куда?
– Куда? Куда угодно, лишь бы подальше… от этого!
Она с ужасом и отвращением взглянула на то, что лежало у его ног.
– Я пойду с тобой.
– Нет, нет, – прошептала она.
– Пошли! – резко сказал Мармадьюк. – Но сначала надо спрятать вот это. – Он хмуро посмотрел на ружье. Это был великолепный охотничий экземпляр с серебряной пластиной, на которой было выгравировано имя владельца: «ЭБЕНИЗЕР БАЙВУД».
– Оно висело на кухне, – едва слышно прошептала Ева. – Спрячь, спрячь его! Пойдем, я покажу, где можно его спрятать!
Она привела его к дереву, покосившемуся от старости, и показала узкую расщелину в изуродованном стволе, куда джентльмен и сунул ружье прикладом вперед. Мармадьюк услышал, как где-то внизу раздался глухой стук и от всей души пожелал этому ружью побыстрее проржаветь, сгнить и больше никогда не попадаться никому на глаза. Он повернулся к Еве-Энн, протянул ей руку и тут заметил, что девушка рассматривает его со странным вниманием.
– Он был очень злым человеком, дурным и злым! – прошептала она.
– Боже, прости его! – ответил сэр Мармадьюк.
– И он собирался убить тебя…
– Ева. Ева-Энн… дитя мое, ты хочешь сказать, что в этом и была причина?
– Пойдем! – прошептала она, вздрогнув. – Пойдем! – и она бросилась в чащу леса.
Пробежав по узкой тропинке, она внезапно остановилась. Мармадьюк услышал, как в темноте девушка судорожно всхлипнула. Он поспешил за ней. Ева прислонилась к стволу дерева, уткнув лицо в ладони, тело ее сотрясали рыдания.
– Ева, что случилось?
– Джон… если они схватят меня… они закуют в кандалы и повесят. Я буду качаться на виселице на одном из перекрестков.
Сэр Мармадьюк отшатнулся, теперь уже его душу объял ужас.
– Нет! – вскричал он. – Не думай об этом! Никто не заподозрит тебя, не посмеет!
– Дентон заподозрит, – всхлипнула она.
– Дентон?
– Да, он видел, как я вырывалась из мерзких лап Брендиша. Он видел, как я ударила его.
Сэр Мармадьюк замер, пораженный. Надо же, именно Дентон видел все! Этот ничтожный прихлебатель. Очень осторожно Мармадьюк взял девушку за плечи, повернул к себе и взглянул ей прямо в глаза.
– Мое бедное дитя, – мягко попросил он, – расскажи мне, что произошло.
– Они встретили меня в лесу. Начали смеяться, говорить всякие дурные, грязные слова о нас с тобой. Эсквайр Брендиш схватил меня, а Дентон все смеялся и продолжал обзывать меня. Он и не думал остановливать эсквайра.
Девушка замолчала.
– Что было потом? – тихо спросил Мармадьюк.
– Я вырвалась и побежала.
– А потом?
Ева затрясла головой.
– А ружье?
Она кинула на него безумный взгляд.
– Больше я ничего не могу сказать тебе… О, Джон, я не могу… я не должна.
– Где было ружье? – хрипло спросил он. – Ты сама взяла его? Откуда оно у тебя, скажи мне!
– Нет, Джон, не могу! – прошептала она. – Не могу, даже если меня должны будут повесить, как тех бедняг…
Ее вновь затрясло, она съежилась и, опустилась на землю, прислонилась к стволу дерева. Сэр Мармадьюк беспомощно смотрел на нее. В сильнейшем возбуждении он схватил трость, судорожно согнул ее, и она вдруг сломалась. Он с недоумением уставился на обломки. Когда он вновь заговорил, голос его звучал ровно, к джентльмену вернулась его обычная надменность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
А девушка уже схватила его за запястья своими сильными маленькими руками, встревоженно заглянула в лицо и, стараясь справиться с волнением, спросила:
– О Джон… Джон Гоббс, что… что это такое о тебе рассказывают? Неужели ты собираешься драться с эсквайром Брендишем, с этим ужасным человеком… из-за меня…
– Нет, – ответил он, бодро улыбаясь. – Нет…
– Так ты не собираешься драться?
– Собираюсь, но не из-за тебя, Ева-Энн.
– Тогда почему, почему?
– Потому что я питаю сильнейшее отвращение к его персоне…
– Нет, Джордж все видел и слышал, и Бетти тоже слышала. Бетти рассказала мне, что дуэль назначена на вечер, на половину девятого, в дальней роще. О Джон, ведь драться – это смертный грех.
– Но весьма свойственный человеку, – беззаботно ответил сэр Мармадьюк. – А я стал гораздо больше похож на человека с того момента, как встретил… то есть с недавнего времени.
– Ты хочешь сказать, с тех пор как встретил меня?! О, Джон, неужели я действительно сделала тебя более человечным?
– Вынужден это признать.
– И именно поэтому ты облил эсквайра Брендиша и ненавистного Дентона… – ее губы дрогнули, – и поставил на карту свою жизнь! – Она вздохнула и стиснула его руку. – О, друг Джон, я прошу тебя, я умоляю тебя – откажись! Брендиш очень жестокий и дурной человек, и все же, если он оскорбил или обидел тебя, ради Господа нашего, прости его.
– Нет, дитя мое…
– Тогда ради самого себя…
– Энн, это невозможно.
– Тогда, о, Джон, ради меня.
Она взглянула на джентльмена с такой страстной мольбой, что он смутился. Сэр Мармадьюк склонился и поцеловал ее руки, сначала одну, потом другую. Девушка поняла: ее просьбы ничего не изменят.
– Джон, – прошептала мисс Ева, – мой добрый друг, если тебя убьют…
– Это разрешит многие трудности, дитя мое.
– И разобьет мне сердце, ибо я останусь опять одна, а ты ведь мой друг… мой единственный друг.
– И всегда им буду! – с жаром воскликнул он.
– И ты все равно не откажешься от дуэли?
– Нет.
– В дальней роще, в половине девятого! Если ты умрешь таким греховным образом, если он убьет тебя…
– Ну, вообще-то, я не собираюсь умирать.
– Ах, Джон, не надо насмехаться надо мной, ведь я действительно с ума схожу из-за твоего упрямства. И даже если ты убьешь этого дурного человека, то его кровь навсегда запятнает тебя! Зачем подвергать опасности свое тело и свою душу, Джон?
– Быть может, ради того, чтобы снова стать человеком, – спокойно ответил он.
– И ничто не поколеблет твоего решения?
– Ничто.
Она расплакалась и сквозь слезы продолжала укорять, умолять, уговаривать, но сэр Мармадьюк остался при своем, лицо его затвердело. Наконец Ева-Энн отвернулась, безнадежно махнув рукой.
– Бог простит тебя, Джон. Он защитит тебя!.. – в отчаянии воскликнула девушка, повернулась и убежала вглубь сада.
Сэр Мармадьюк, проводив ее взглядом, вошел в беседку, сел на скамью, опустил голову и предался мрачным думам. Несмотря на свой немалый дуэльный опыт, он не мог избавиться от тягостных мыслей о смерти, о том внезапном переходе к великой неизвестности, что лежит по ту сторону могилы. Душа его наполнилась благоговейным ужасом, хотя до сих пор наш герой вел самую беззаботную жизнь, не омраченную мыслями о смерти. Печально сэр Мармадьюк взирал на солнце, клонившееся все ниже, на прекрасный вечерний сад, полный грустного предзакатного очарования.
Наконец, услышав жизнерадостный зов Бена, он тяжело поднялся и направился к постоялому двору, где его приветствовали аппетитные запахи. На столе сэр Мармадьюк обнаружил великолепное, дымящееся и ароматное рагу из баранины и воздал ему должное.
Глава VIII,
в которой сэр Мармадьюк остается без трости
Небо на западе уже пылало пожаром заката, когда сэр Мармадьюк добрался до полоски леса, известной как Дальняя роща. Здесь всюду сновали кролики, мелькая белыми хвостами, а дрозды наполняли воздух заунывными вечерними трелями. Рощица находилась в стороне от человеческого жилья, а от основной части леса ее отделял небольшой луг. Вот именно на этом месте два джентльмена и собирались прикончить друг друга к полному своему удовольствию, и вряд ли кто-нибудь сумел бы помешать им сделать это.
Выйдя на луг, сэр Мармадьюк огляделся, но никаких признаков присутствия своего противника не обнаружил. Он прислонился к ближайшему дереву, сложил руки на груди и погрузился в раздумья. Так стоял наш герой, прислушиваясь к далеким мзвукам и размышляя. Он хорошо понимал, что подвергает свою жизнь смертельноу риску. Вспоминая Брендиша, его неистовую ярость, осознавая, что в их дуэли не будет никаких правил и что стреляться они будут без свидетелей (не внушающего доверия Дентона в расчет можно не брать). Сэр Мармадьюк понимал всю серьезность нависшей над ним опасности, и все же испытывал глубочайшее удовлетворение. Его жизнь уже многие годы была пуста, бессмысленна и однообразна. А смерть… Тут он вспомнил о завещании, хранящемся у честного Бена Бартера и удовлетворенно улыбнулся.
Далекий удар церковных часов пробил назначенное время. Сэр Мармадьюк огляделся еще раз, прислушался, но уловил лишь шелест листьев, унылую песнь дрозда и стрекот цикад.
По мере того как тянулись томительные минуты, он испытывал все большее нетерпение, все чаще поглядывал на часы и все беспокойнее прохаживался вдоль опушки. Солнце зашло. На западе лес принимал все более таинственные очертания, чернея на фоне багряного зарева. Нахмурившись, сэр Мармадьюк продолжал нервно прохаживаться, пока часы снова не пробили, возвестив, что прошла еще четверть часа. Тени подступали со всех сторон, пение дрозда стихло и повисла зловещая тишина. Сэр Мармадьюк, глядя на полыхающее зарево заката, продолжал вслушиваться в шорохи леса. Наконец, издав нетерпеливый возглас, наш герой решил вернуться в деревню и уже сделал несколько шагов, как вдруг до него донесся звук ружейного выстрела. Он замер на месте, вглядываясь в сгустившуюся тьму, туда, где раздался выстрел.
Простояв так довольно долго, неотрывно глядя в одну точку, он внезапно, повинуясь какому-то импульсу, бросился в таинственно шелестевшую листву, выскочил на узкую тропинку и побежал под сплетенными ветвями, прокладывая себе путь сквозь заросли шиповника и ежевики. Внезапно деревья раздвинулись, и он очутился на небольшой поляне, где, казалось, задержался последний отблеск дня. Сэр Мармадьюк узнал храм Евы-Энн. Вот деревья, чьи могучие стволы возвышаются подобно колоннам кафедрально собора, а вот потрескавшийся от времени камень – алтарь Евы-Энн. Но камень выглядел как-то странно, в темноте Мармадьюк не мог разглядеть, что изменилось. Он с недоумением вгляделся, затем бросился вперед и тут же остановился как вкопанный. У камня, скорчившись в неестественной позе, обратив к небу искаженное лицо, лежал Брендиш. Эсквайр был мертв.
Все свидетельствовало о том, что Брендиш погиб от выстрела из дробовика, произведенного в упор. Послышался слабый шорох листвы, Мармадьюк перевел взгляд и увидел, как изящная загорелая рука схватила валявшееся на траве ружье. Кусты раздвинулись, и его глазам предстало бледное, искаженное ужасом лицо.
– Ева! – тихо воскликнул он. – Ева-Энн. О Господи!
– Уходи! – прошептала она. – Уходи!
В одно мгновение он подскочил к ней и вырвал ружье. Она молча позволила отнять его. Ствол был еще теплый. Сэр Мармадьюк засунул палец в дуло, и он стал черным от свежей пороховой гари.
– О дитя мое! – простонал он, встретив взгляд девушки. Она спрятала лицо в ладонях, отпрянула от него, и, не смея поднять глаз, замерла.
– Ты ненавидишь меня? О, Джон…
– Нет, нет, что ты, дитя мое. Я же твой друг.
– Даже… если ты думаешь…
– Ничего! – с жаром воскликнул он. – Ничего я не думаю! Но тебе нельзя здесь оставаться.
– Да, да, я ухожу.
– Куда?
– Куда? Куда угодно, лишь бы подальше… от этого!
Она с ужасом и отвращением взглянула на то, что лежало у его ног.
– Я пойду с тобой.
– Нет, нет, – прошептала она.
– Пошли! – резко сказал Мармадьюк. – Но сначала надо спрятать вот это. – Он хмуро посмотрел на ружье. Это был великолепный охотничий экземпляр с серебряной пластиной, на которой было выгравировано имя владельца: «ЭБЕНИЗЕР БАЙВУД».
– Оно висело на кухне, – едва слышно прошептала Ева. – Спрячь, спрячь его! Пойдем, я покажу, где можно его спрятать!
Она привела его к дереву, покосившемуся от старости, и показала узкую расщелину в изуродованном стволе, куда джентльмен и сунул ружье прикладом вперед. Мармадьюк услышал, как где-то внизу раздался глухой стук и от всей души пожелал этому ружью побыстрее проржаветь, сгнить и больше никогда не попадаться никому на глаза. Он повернулся к Еве-Энн, протянул ей руку и тут заметил, что девушка рассматривает его со странным вниманием.
– Он был очень злым человеком, дурным и злым! – прошептала она.
– Боже, прости его! – ответил сэр Мармадьюк.
– И он собирался убить тебя…
– Ева. Ева-Энн… дитя мое, ты хочешь сказать, что в этом и была причина?
– Пойдем! – прошептала она, вздрогнув. – Пойдем! – и она бросилась в чащу леса.
Пробежав по узкой тропинке, она внезапно остановилась. Мармадьюк услышал, как в темноте девушка судорожно всхлипнула. Он поспешил за ней. Ева прислонилась к стволу дерева, уткнув лицо в ладони, тело ее сотрясали рыдания.
– Ева, что случилось?
– Джон… если они схватят меня… они закуют в кандалы и повесят. Я буду качаться на виселице на одном из перекрестков.
Сэр Мармадьюк отшатнулся, теперь уже его душу объял ужас.
– Нет! – вскричал он. – Не думай об этом! Никто не заподозрит тебя, не посмеет!
– Дентон заподозрит, – всхлипнула она.
– Дентон?
– Да, он видел, как я вырывалась из мерзких лап Брендиша. Он видел, как я ударила его.
Сэр Мармадьюк замер, пораженный. Надо же, именно Дентон видел все! Этот ничтожный прихлебатель. Очень осторожно Мармадьюк взял девушку за плечи, повернул к себе и взглянул ей прямо в глаза.
– Мое бедное дитя, – мягко попросил он, – расскажи мне, что произошло.
– Они встретили меня в лесу. Начали смеяться, говорить всякие дурные, грязные слова о нас с тобой. Эсквайр Брендиш схватил меня, а Дентон все смеялся и продолжал обзывать меня. Он и не думал остановливать эсквайра.
Девушка замолчала.
– Что было потом? – тихо спросил Мармадьюк.
– Я вырвалась и побежала.
– А потом?
Ева затрясла головой.
– А ружье?
Она кинула на него безумный взгляд.
– Больше я ничего не могу сказать тебе… О, Джон, я не могу… я не должна.
– Где было ружье? – хрипло спросил он. – Ты сама взяла его? Откуда оно у тебя, скажи мне!
– Нет, Джон, не могу! – прошептала она. – Не могу, даже если меня должны будут повесить, как тех бедняг…
Ее вновь затрясло, она съежилась и, опустилась на землю, прислонилась к стволу дерева. Сэр Мармадьюк беспомощно смотрел на нее. В сильнейшем возбуждении он схватил трость, судорожно согнул ее, и она вдруг сломалась. Он с недоумением уставился на обломки. Когда он вновь заговорил, голос его звучал ровно, к джентльмену вернулась его обычная надменность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42