Нет, не для того Инга спасала Лимона в его дерзких налетах, не для того взращивала потаенные стремления его необузданной натуры, чтобы легко расстаться с ним. Пока он тихо посапывает, развалившись на диване, ей предстоит перепутать все его карты. Инга углубилась в изучение пасьянса. Блики свечей плясали на картах, и картинки оживали.
— Подожди, король, — шепчет Инга и азартно начинает двигать свою карту — даму треф. Для этого ей приходится вплотную столкнуться с пиковой старухой. Пользуясь тем, что дама треф находится между двумя пиками, Инга накрывает тройку пик против всех правил и с большим трудом отрывается от старухи. Вверху остается пиковая шестерка — поздняя дорога, внизу семерка — обман. А впереди — трефовая девятка… Глаза Инги сузились. Рука, смело накрывающая любые карты, дрожала. Девятка треф указывает, что ее друг исчезнет из ее жизни. Но Инга только начинает борьбу. Пришло время заняться королем треф, так безмятежно развалившимся на диване. Он обложен пустой картой и ничем не в состоянии помочь даме бубен. А к ней, уже по наущению Инги, устремилась плохая пика. Туз пик накрывает пятерку бубен и занимает третью позицию в четвертом ряду, там, где царствует бубновая девка. Этот туз означает зимней ночью испуг и раскаяние, а десятка треф при даме значит интерес трефового короля. Если учесть, что между этими трефами гарцует девятка, многое проясняется. Карта денег всегда в чести у дам. Эта девятка накрывает интерес Лимона — трефового короля. Оказавшись при даме бубен, девятка обозначает ни больше ни меньше — любовь. Дальше у дамы бубен прямая дорога наверх, в объятия короля треф. Вся перемещенная Ингой пика, блокирующая даму бубен, останется внизу. Мерзавка поднимается, как на лифте. Инга впилась глазами в возникающий треугольник — даму бубен, девятку бубен и короля треф. Любовь, деньги, счастье.
— Нет! — взвыла Инга и снова откинулась на спинку стула, больно ударившись позвоночником. Некоторое время она тихо стонала, скрючившись. Ганс слетел на стол и принялся клевать карту бубновой дамы. Широко взмахнул крыльями и загасил все свечи. Инга встала, схватила на руки разгневанного Ганса и скрылась за шелковой китайской ширмой, загораживающей ее роскошную высокую кровать. Не выпуская из рук петуха, она забралась под одеяло и зарыдала. Мягко ступая по коврам, к кровати подошел Игнатий. Посидев в задумчивости, открыл лапой тумбочку, оказавшуюся внутри холодильником, осторожно лапой выкатил зеленую бутылку с черной этикеткой. Любимое итальянское шампанское Инги — «Президентский запас».
Несколько раз ободряюще мяукнул. Из-под одеяла вынырнула рука с новым перстнем из белого золота. Сверкнув в глаза коту бриллиантом, забрала бутылку. Ганс получил свободу. Он с достоинством прошелся по кровати, свысока поглядел на Игнатия и перелетел на спинку дубового стула. Инга открыла шампанское. Налила в широкий фужер почти полбутылки пенистого белого вина.
Пузырьки весело выпрыгивали и кололи ее склоненное к фужеру перекошенное лицо.
Навстречу брызгам шампанского падали крупные горячие слезы.
Инга прежде никогда не задумывалась о возможности исчезновения Лимона. Относилась к нему спокойно, как к собственности. Нет, как к собственноручно сделанной вещи. Этот грозный безжалостный рэкетир в ее руках был послушным и заботливым любовником. Оставалось сделать несколько усилий, и они навсегда покинут этот безнадежно больной, умирающий город. Там, на зеленом острове, их ждет ослепительно белый дом с висящей над морем террасой. Синее небо накроет их своим куполом, и они навсегда забудут о мучительных конвульсиях, называемых здесь жизнью…
Уверенность вернулась к Инге. Она отбросила одеяло и легко встала с кровати. Перед тем как вернуться к столу, задержалась у зеркала, ища поддержку в его мраке. Долго всматривалась, ничего не видя, кроме своего горестного отражения. И вдруг из мрачного небытия зазеркалья выглянул генерал-фельдмаршал, сенатор граф Яков Вилимович Брюс — чернокнижник и гадатель. Инга натянуто улыбнулась старому знакомому. Старик почитал себя первым чернокнижником России, поэтому был всегда надменен. Правда, иногда давал дельные советы по пасьянсам, в чем демонстрировал величайшее искусство. Но чаще ворчал, сплетничал и на разные лады хаял губителей России. В этот раз он скривил губы в старческой снисходительной улыбке, небрежно двумя пальцами откинул букли пожелтевшего от времени парика и доверительно прошептал:
— При оной фортификации, голубушка, и блефануть не грешно.
Инга впервые искренне обрадовалась Брюсу. Он напоследок махнул кружевным батистовым платком, заговорщически подмигнул и прыгающей походкой удалился. Его расшитый золотом камзол долго виднелся в сумраке вечности.
Инга вернулась за ломберный стол. Лимон продолжал спать как ни в чем не бывало. Она сама зажгла свечи и с удвоенной энергией окунулась в пасьянс. Ее мысли крутились вокруг короля треф. Если к нему приблизится десятка пик — это будет означать брачную постель с бубновой девкой. Инга лихорадочно перекладывает карты. Но бубновая масть королевы яростно защищается. Тут же маячит трефовая десанта, выражающая интерес трефового короля. Абсолютно ясно, что они заодно с бубновой дамой. Подтверждение тому — четверка червей накрывает десятку треф и оказывается рядом с королем. Теперь никакие Ингины старания не позволят пикам приблизиться к королю треф. От гнева Инги его спасает бубна. Он накрывает денежную карту — девятку бубен — и прикрывается бубновой четверкой. В его ногах лежит преданная стерва значит, сотни тысяч долларов, которые Инга уже перевела в мальтийские банки, достанутся другой?
Из глубокой задумчивости ее вывел громкий крик Ганса. Пришло время отбросить пасьянс. Инга оставила раскладку несобранной. Этот пасьянс сведен будет не скоро. Сняла с себя черное с серебряными кистями пончо и подошла к лежащему Лимону. Он проснулся от кукареканья Ганса и щурился, глядя на Ингу.
Она спокойно взяла острый стальной кинжал, лежавший на сервировочном столике, и молча разрезала на себе зеленую комбинацию. Ее полная грудь налилась безумным желанием. Кровь из-под тонкой кожи рвалась на свободу. Инга медленно провела стальным лезвием чуть выше левого соска. Из-под ножа заструились маленькие красные змейки. Она сделала еще несколько надрезов на грудях и между ними.
Потом стала наносить редкие короткие удары по животу, постепенно перемещаясь к ногам. Все ее тело кровоточило, пульсировало, передергивалось от боли. Лимон, поначалу флегматично наблюдавший привычную картину, при виде крови, рисующей на обнаженном теле Инги причудливые узоры, рванулся к ней, нисколько не страшась мечущегося в женских руках клинка. Не раздумывая, Инга вонзила острие ему в плечо. Лимон ударил Ингу наотмашь. Она отлетела к камину и упала в кресло. Но, нащупав на полу чугунные щипцы для углей, снова бросилась на Лимона. На этот раз Лимон увернулся и выкрутил ее руку с щипцами за спину. В ответ она больно лягнула его в пах. Он скорчился и получил удар босой ногой в лицо. Но и у Инги хрустнули косточки ее изысканных пальцев. Взвыв от боли, она запрыгала на одной ноге. Лимон перевел дыхание и двинулся на Ингу. Забыв про боль, она отбежала к камину и швырнула навстречу ему каминные часы из цельного куска малахита. Не попав в цель, они разбились о стену. Инга побежала дальше. Лимон, истекая кровью, бьющей ключом из плеча, бросился за ней, отшвыривая попадающиеся на пути венские стулья, инкрустированные скамеечки, хрустальные светильники и китайские напольные вазы. Последствия ударов его ног разлетались по всей комнате. Инга успела добежать до ломберного стола и вооружиться канделябром.
Изловчившись, она ударила им Лимона по голове. Горящие свечи посыпались на пол.
Визжа от ужаса, Инга заскочила за ширму. Лимон одной рукой отбросил ломберный стол. Горящие светильники упали, и по ковру побежали огненные сполохи. Карты, разложенные Ингой, остались невредимо лежать на сукне, точно приклеенные. Лимон поднял над головой легкую китайскую ширму и принялся лупить ею катающуюся по кровати Ингу.
— Нет! Нет! Нет! — кричала она, раскидывая подушки.
Лимон отбросил ширму. Рванул вниз джинсы. Порвал зиппер. Задрал Ингины ноги ей за голову и повалился всем телом на нее. Кровать трещала под ними, как корабль, попавший в девятибалльный шторм. Из нее неслись истошные крики Инги.
Игнатий с самого начала потасовки забрался по шторе на широкий деревянный карниз и, удобно устроившись на нем, наблюдал сверху за происходящим. Он радовался за хозяйку. Ганс возмущенно кудахтал и взмахами крыльев тушил языки пламени, гуляющие по ковру…
* * *
Федор Иванович Хромой сидел в валенках, телогрейке и шапке-ушанке на своем балконе, дыша морозным бодрящим воздухом. Для разнообразия он рассматривал в оптический прицел катающуюся на льду Патриарших прудов ребятню.
На седьмом десятке жизни почтенный московский уголовный авторитет стал сентиментальным. Отошел от дел. Чтобы не впутаться ненароком в какую-нибудь историю вообще старался не выходить из собственной квартиры. Вместо этого ежедневно в течение часа гулял по балкону — семь шагов от края до края. Места маловато для прогулок, но Федор Иванович умел ценить любое свободное пространство. В некоторых камерах, которые ему в силу специфики деятельности пришлось посетить, и этого зачастую не бывало. После променажа шел в теплую комнату и, сидя перед телевизором, пил чай из самовара с медом и пирогами.
Очень интересовался политикой. Ругался прямо в телевизор. Не матерно, но громко. Разговаривал с телевизором, как с недоделанным собеседником. Жаловался ему на отсутствие порядка и дисциплины. Посмеивался над дикторшами, критиковал их наряды. Так, мирно, изо дня в день, текли короткие зимние сумерки Федора Ивановича. По воскресеньям ходил в божий храм. Молитв не знал, но попа слушал с удовольствием. Потому что считал положительным человеком. Пенсию по старости не получал. И не претендовал. Ему хватало. Все-таки полжизни, хоть и с перерывами, потрудился не зря. Всем стариковским бытом Федора Ивановича заведовала женщина.
То есть периодически женщины менялись — одни умирали, другие выходили замуж.
Федор Иванович никогда не звал их по имени-отчеству, а всегда уважительно — женщина. Недавно возле храма присмотрел новенькую. Богобоязненная, аккуратная, чистая. Готовит не жирно, но с разнообразием. В основном борщ. Потому что хохлушка. Из Казахстана. В комнату к себе Федор Иванович ни одну из них не пускал. Сам убирался. Знал, что где положено, то там и лежит. Раз в месяц зажигал хрустальную люстру, ставил на стол остатки немецкого сервиза, доставал тяжелые, почерневшие от времени серебряные ножи и вилки. Надевал чистую белую рубашку, поверх — атласный стеганый барский халат и ждал девицу от Юрика.
Нельзя сказать, чтобы уж очень в них нуждался. Скорее было безотчетное желание ничего не менять в жизни. Радовался девицам больше глазами и руками. Особенно после того, как узнал про СПИД. С презервативами у него не получалось. Да и без презерватива тоже. Тем не менее девицы уходили довольные. Федор Иванович ценил услуги. Жизнью своей, вернее — ее итогом, он был вполне доволен. Лишь изредка ему казалось, что стоит напоследок тряхнуть стариной и сорвать банк. Уж больно хорошее время наступило для таких дел. Но пуще всего Федор Иванович опасался случайностей, или, как он выражался, «ханыгу-случая», не однажды сыгравшего с ним плохую шутку. Поэтому из чувства самосохранения не выходил попусту на улицу.
Предложение явилось само. В образе перебинтованного Юрика со следами швов на лысине и рукой в гипсе. Федор Иванович досадливо проводил гостя на кухню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
— Подожди, король, — шепчет Инга и азартно начинает двигать свою карту — даму треф. Для этого ей приходится вплотную столкнуться с пиковой старухой. Пользуясь тем, что дама треф находится между двумя пиками, Инга накрывает тройку пик против всех правил и с большим трудом отрывается от старухи. Вверху остается пиковая шестерка — поздняя дорога, внизу семерка — обман. А впереди — трефовая девятка… Глаза Инги сузились. Рука, смело накрывающая любые карты, дрожала. Девятка треф указывает, что ее друг исчезнет из ее жизни. Но Инга только начинает борьбу. Пришло время заняться королем треф, так безмятежно развалившимся на диване. Он обложен пустой картой и ничем не в состоянии помочь даме бубен. А к ней, уже по наущению Инги, устремилась плохая пика. Туз пик накрывает пятерку бубен и занимает третью позицию в четвертом ряду, там, где царствует бубновая девка. Этот туз означает зимней ночью испуг и раскаяние, а десятка треф при даме значит интерес трефового короля. Если учесть, что между этими трефами гарцует девятка, многое проясняется. Карта денег всегда в чести у дам. Эта девятка накрывает интерес Лимона — трефового короля. Оказавшись при даме бубен, девятка обозначает ни больше ни меньше — любовь. Дальше у дамы бубен прямая дорога наверх, в объятия короля треф. Вся перемещенная Ингой пика, блокирующая даму бубен, останется внизу. Мерзавка поднимается, как на лифте. Инга впилась глазами в возникающий треугольник — даму бубен, девятку бубен и короля треф. Любовь, деньги, счастье.
— Нет! — взвыла Инга и снова откинулась на спинку стула, больно ударившись позвоночником. Некоторое время она тихо стонала, скрючившись. Ганс слетел на стол и принялся клевать карту бубновой дамы. Широко взмахнул крыльями и загасил все свечи. Инга встала, схватила на руки разгневанного Ганса и скрылась за шелковой китайской ширмой, загораживающей ее роскошную высокую кровать. Не выпуская из рук петуха, она забралась под одеяло и зарыдала. Мягко ступая по коврам, к кровати подошел Игнатий. Посидев в задумчивости, открыл лапой тумбочку, оказавшуюся внутри холодильником, осторожно лапой выкатил зеленую бутылку с черной этикеткой. Любимое итальянское шампанское Инги — «Президентский запас».
Несколько раз ободряюще мяукнул. Из-под одеяла вынырнула рука с новым перстнем из белого золота. Сверкнув в глаза коту бриллиантом, забрала бутылку. Ганс получил свободу. Он с достоинством прошелся по кровати, свысока поглядел на Игнатия и перелетел на спинку дубового стула. Инга открыла шампанское. Налила в широкий фужер почти полбутылки пенистого белого вина.
Пузырьки весело выпрыгивали и кололи ее склоненное к фужеру перекошенное лицо.
Навстречу брызгам шампанского падали крупные горячие слезы.
Инга прежде никогда не задумывалась о возможности исчезновения Лимона. Относилась к нему спокойно, как к собственности. Нет, как к собственноручно сделанной вещи. Этот грозный безжалостный рэкетир в ее руках был послушным и заботливым любовником. Оставалось сделать несколько усилий, и они навсегда покинут этот безнадежно больной, умирающий город. Там, на зеленом острове, их ждет ослепительно белый дом с висящей над морем террасой. Синее небо накроет их своим куполом, и они навсегда забудут о мучительных конвульсиях, называемых здесь жизнью…
Уверенность вернулась к Инге. Она отбросила одеяло и легко встала с кровати. Перед тем как вернуться к столу, задержалась у зеркала, ища поддержку в его мраке. Долго всматривалась, ничего не видя, кроме своего горестного отражения. И вдруг из мрачного небытия зазеркалья выглянул генерал-фельдмаршал, сенатор граф Яков Вилимович Брюс — чернокнижник и гадатель. Инга натянуто улыбнулась старому знакомому. Старик почитал себя первым чернокнижником России, поэтому был всегда надменен. Правда, иногда давал дельные советы по пасьянсам, в чем демонстрировал величайшее искусство. Но чаще ворчал, сплетничал и на разные лады хаял губителей России. В этот раз он скривил губы в старческой снисходительной улыбке, небрежно двумя пальцами откинул букли пожелтевшего от времени парика и доверительно прошептал:
— При оной фортификации, голубушка, и блефануть не грешно.
Инга впервые искренне обрадовалась Брюсу. Он напоследок махнул кружевным батистовым платком, заговорщически подмигнул и прыгающей походкой удалился. Его расшитый золотом камзол долго виднелся в сумраке вечности.
Инга вернулась за ломберный стол. Лимон продолжал спать как ни в чем не бывало. Она сама зажгла свечи и с удвоенной энергией окунулась в пасьянс. Ее мысли крутились вокруг короля треф. Если к нему приблизится десятка пик — это будет означать брачную постель с бубновой девкой. Инга лихорадочно перекладывает карты. Но бубновая масть королевы яростно защищается. Тут же маячит трефовая десанта, выражающая интерес трефового короля. Абсолютно ясно, что они заодно с бубновой дамой. Подтверждение тому — четверка червей накрывает десятку треф и оказывается рядом с королем. Теперь никакие Ингины старания не позволят пикам приблизиться к королю треф. От гнева Инги его спасает бубна. Он накрывает денежную карту — девятку бубен — и прикрывается бубновой четверкой. В его ногах лежит преданная стерва значит, сотни тысяч долларов, которые Инга уже перевела в мальтийские банки, достанутся другой?
Из глубокой задумчивости ее вывел громкий крик Ганса. Пришло время отбросить пасьянс. Инга оставила раскладку несобранной. Этот пасьянс сведен будет не скоро. Сняла с себя черное с серебряными кистями пончо и подошла к лежащему Лимону. Он проснулся от кукареканья Ганса и щурился, глядя на Ингу.
Она спокойно взяла острый стальной кинжал, лежавший на сервировочном столике, и молча разрезала на себе зеленую комбинацию. Ее полная грудь налилась безумным желанием. Кровь из-под тонкой кожи рвалась на свободу. Инга медленно провела стальным лезвием чуть выше левого соска. Из-под ножа заструились маленькие красные змейки. Она сделала еще несколько надрезов на грудях и между ними.
Потом стала наносить редкие короткие удары по животу, постепенно перемещаясь к ногам. Все ее тело кровоточило, пульсировало, передергивалось от боли. Лимон, поначалу флегматично наблюдавший привычную картину, при виде крови, рисующей на обнаженном теле Инги причудливые узоры, рванулся к ней, нисколько не страшась мечущегося в женских руках клинка. Не раздумывая, Инга вонзила острие ему в плечо. Лимон ударил Ингу наотмашь. Она отлетела к камину и упала в кресло. Но, нащупав на полу чугунные щипцы для углей, снова бросилась на Лимона. На этот раз Лимон увернулся и выкрутил ее руку с щипцами за спину. В ответ она больно лягнула его в пах. Он скорчился и получил удар босой ногой в лицо. Но и у Инги хрустнули косточки ее изысканных пальцев. Взвыв от боли, она запрыгала на одной ноге. Лимон перевел дыхание и двинулся на Ингу. Забыв про боль, она отбежала к камину и швырнула навстречу ему каминные часы из цельного куска малахита. Не попав в цель, они разбились о стену. Инга побежала дальше. Лимон, истекая кровью, бьющей ключом из плеча, бросился за ней, отшвыривая попадающиеся на пути венские стулья, инкрустированные скамеечки, хрустальные светильники и китайские напольные вазы. Последствия ударов его ног разлетались по всей комнате. Инга успела добежать до ломберного стола и вооружиться канделябром.
Изловчившись, она ударила им Лимона по голове. Горящие свечи посыпались на пол.
Визжа от ужаса, Инга заскочила за ширму. Лимон одной рукой отбросил ломберный стол. Горящие светильники упали, и по ковру побежали огненные сполохи. Карты, разложенные Ингой, остались невредимо лежать на сукне, точно приклеенные. Лимон поднял над головой легкую китайскую ширму и принялся лупить ею катающуюся по кровати Ингу.
— Нет! Нет! Нет! — кричала она, раскидывая подушки.
Лимон отбросил ширму. Рванул вниз джинсы. Порвал зиппер. Задрал Ингины ноги ей за голову и повалился всем телом на нее. Кровать трещала под ними, как корабль, попавший в девятибалльный шторм. Из нее неслись истошные крики Инги.
Игнатий с самого начала потасовки забрался по шторе на широкий деревянный карниз и, удобно устроившись на нем, наблюдал сверху за происходящим. Он радовался за хозяйку. Ганс возмущенно кудахтал и взмахами крыльев тушил языки пламени, гуляющие по ковру…
* * *
Федор Иванович Хромой сидел в валенках, телогрейке и шапке-ушанке на своем балконе, дыша морозным бодрящим воздухом. Для разнообразия он рассматривал в оптический прицел катающуюся на льду Патриарших прудов ребятню.
На седьмом десятке жизни почтенный московский уголовный авторитет стал сентиментальным. Отошел от дел. Чтобы не впутаться ненароком в какую-нибудь историю вообще старался не выходить из собственной квартиры. Вместо этого ежедневно в течение часа гулял по балкону — семь шагов от края до края. Места маловато для прогулок, но Федор Иванович умел ценить любое свободное пространство. В некоторых камерах, которые ему в силу специфики деятельности пришлось посетить, и этого зачастую не бывало. После променажа шел в теплую комнату и, сидя перед телевизором, пил чай из самовара с медом и пирогами.
Очень интересовался политикой. Ругался прямо в телевизор. Не матерно, но громко. Разговаривал с телевизором, как с недоделанным собеседником. Жаловался ему на отсутствие порядка и дисциплины. Посмеивался над дикторшами, критиковал их наряды. Так, мирно, изо дня в день, текли короткие зимние сумерки Федора Ивановича. По воскресеньям ходил в божий храм. Молитв не знал, но попа слушал с удовольствием. Потому что считал положительным человеком. Пенсию по старости не получал. И не претендовал. Ему хватало. Все-таки полжизни, хоть и с перерывами, потрудился не зря. Всем стариковским бытом Федора Ивановича заведовала женщина.
То есть периодически женщины менялись — одни умирали, другие выходили замуж.
Федор Иванович никогда не звал их по имени-отчеству, а всегда уважительно — женщина. Недавно возле храма присмотрел новенькую. Богобоязненная, аккуратная, чистая. Готовит не жирно, но с разнообразием. В основном борщ. Потому что хохлушка. Из Казахстана. В комнату к себе Федор Иванович ни одну из них не пускал. Сам убирался. Знал, что где положено, то там и лежит. Раз в месяц зажигал хрустальную люстру, ставил на стол остатки немецкого сервиза, доставал тяжелые, почерневшие от времени серебряные ножи и вилки. Надевал чистую белую рубашку, поверх — атласный стеганый барский халат и ждал девицу от Юрика.
Нельзя сказать, чтобы уж очень в них нуждался. Скорее было безотчетное желание ничего не менять в жизни. Радовался девицам больше глазами и руками. Особенно после того, как узнал про СПИД. С презервативами у него не получалось. Да и без презерватива тоже. Тем не менее девицы уходили довольные. Федор Иванович ценил услуги. Жизнью своей, вернее — ее итогом, он был вполне доволен. Лишь изредка ему казалось, что стоит напоследок тряхнуть стариной и сорвать банк. Уж больно хорошее время наступило для таких дел. Но пуще всего Федор Иванович опасался случайностей, или, как он выражался, «ханыгу-случая», не однажды сыгравшего с ним плохую шутку. Поэтому из чувства самосохранения не выходил попусту на улицу.
Предложение явилось само. В образе перебинтованного Юрика со следами швов на лысине и рукой в гипсе. Федор Иванович досадливо проводил гостя на кухню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36