— В холодильнике шампанское. Хорошее. Разливай. Он снял ботинки. Надел шлепанцы — их в шкафу в прихожей было пар десять разных размеров. Прошел на кухню. В большом, чуть ли не под потолок холодильнике «Филипс» было почти пусто. Только в глубине приютилось несколько банок консервов с красной икрой и лососем да нарезанная, в упаковке колбаса. И бутылка шампанского была там. На месте. Холодная.
Он взял бутылку. «Советское шампанское». Сгодится. Шампанским на фуршете они сегодня нагрузились достаточно — в нем недостатка не было. В предчувствии распродажи части картин спонсоры Спилки денег не жалели. В разгар презентации подкатило несколько иностранцев, которые тупо кивали на объяснения переводчиков и, дежурно улыбаясь, присматривались к картинам, пытались что-то пролопотать по-русски. Вероятных покупателей отводили в отдельный кабинет, где пьянка была покруче. Жирный очкастый немец накачался как свинья и стал орать «Калинка-малинка» и «Вольга, муттер Вольга» — наверное, взыграла память предков, которые с этой песней шли по Украине и Смоленщине.
Элла все сидела с ногами в низком, покрытом вельветовой тканью кресле. Квартира была двухкомнатная. И все в ней было сглажено, плавно, мягко — что округлая мебель, что толстый ковер на полу, что пружинящие обои на стенах.
Здесь было спокойно, уютно.
Валдаев уселся в кресле напротив нее, поставил бокал на низкий столик на колесах. На нем уже стояло два хрустальных бокала. Слабый свет лампы в углу комнаты играл в гранях бокалов.
— Открывай, — улыбнулась приветливо Элла. Не то чтобы он был спецом по открыванию бутылок шампанского, но кое-какие навыки, начальное образование этом вопросе имел. Например, знал, что бутылку надо дрожать под углом сорок пять градусов, тогда газ вырывается не так яростно. Главное, аккуратно, зажав пробку, скрутить железную оплетку, сорвать фольгу. А потом тихо так, придерживая, чуть-чуть вращая, вытаскивать пробку. Придерживать надо, потому что она рвется наружу снарядом. Надо осторожно выпустить газ. А если не получится и пробка сама вырвется из горлышка, ее тут же нужно с силой вернуть обратно, чтобы не дать хлынуть на брюки или на ковер пенной жидкости… Уф, кажется, получилось.
Горлышко задымилось. В меру элегантным жестом Валдаев начал разливать шампанское по бокалам. Пена вскипала моментально, так что пришлось доливать напиток тонкой струйкой, чтобы наполнить бокал.
— Прекрасно, — сказал он, взяв бокал в руку и посмотрев на свет. Что-то завораживающее было в созерцании пузырьков, которые, будто раздумывая, стоит или не стоит, вдруг отрывались от стенок бокала и устремлялись вверх. К своей погибели.
— За что пьем? — спросила Элла.
— Как в «Бриллиантовой руке» — за наше случайное знакомство?
— Нет, так не пойдет. Шампанское в такой вечер нужно пить за что-то серьезное… Например, за накал чувств. Художник где-то прав. Страсть и чувства — они склеивают черепки, тот мусор, который составляет нашу жизнь.
— Хорошо, — кивнул Валдаев. — Пьем за чувства.
— Но не за страдания. Страдания тянут вниз, в ад.
— За любовь.
— За любовь…
Звякнули бокалы. Валдаев выпил. Прижмурился. Почувствовал, как алкоголь подействовал. Притом достаточно быстро. Все будто отдалилось, покрылось стеклом. Стало как-то хорошо. И тревоги отступили.
— Тебе понравилась выставка? — спросила Элла.
— Мне трудно судить, — Валдаев замялся. — В ней есть какая-то сила. Не отнимешь.
— Какие картины понравились?
— Гигант, который просыпается, поднимается и отряхивает с себя город… Действительно, мы никто. Игрушки. И порой кажется, что двигает нами не случай или даже не какой-то мощный сверхразум. А ребенок, который забавляется тасуя игрушки.
— Ты серьезно? — Элла пристально посмотрела на него.
— Не знаю… Иногда приходят странные мысли.
— Странных мыслей нет. Все мысли имеют право на существование.
Она прикрыла глаза. Он потянулся к ней через стол и положил руку неокруглое колено. Съежился, представив что сейчас получит с размаху по этой руке.
По руке он не получил. Она не отстранилась. Лишь произнесла:
— Давай выключим свет.
— Ты стесняешься?
— Нет. Но темнота владеет тайной. В спальне была широкая кровать. Возникла мысль — кто ее еще ласкал здесь? Возникла и улетела вспугнутой птицей.
Сейчас не до этого.
Губы к губам. Его руки поползли по ее плечам. Коснулись груди. Элла вздрогнула и прижалась к нему. Задышала чаще.
— Я сейчас, — он нервно стал расстегивать рубашку.
— Не волнуйся, дорогой. Не волнуйся, мальчик мой. Его немного покоробило «мальчик». Даже не вульгарностью, а каким-то обидным несоответствием. Он не был мальчиком. Он давно лыс, и жизнь уже подваливает к точке. когда покатится вниз. Но и это не имело значения. Сейчас вообще ничто не имело значения.
Сначала упала к ногам ее одежда — сейчас не до того, чтобы складывать ее. Потом — его.
Они повалились на постель. Они приникли друг к другу.
— Дорогой, — голос ее сорвался…
В памяти Валдаева та ночь осталась фрагментами — он не мог связать воедино подробностей. Да они были и не важны. Главное — была всепоглощающая страсть. Валдаеву ни с кем не было так хорошо, как с Эллой. Он не ожидал, что способен так потерять голову.
Впрочем, и ее реакция поражала. Она была заряжена энергией, как ядерный реактор. Была неутомима и захватывала волной этой страсти и его. Это перешло грани физической близости. Это было какое-то безумие. И в этом безумии, дойдя до края, Валдаев понял, что такое счастье.
Сколько они занимались любовью? Часов в комнате не было. И слава Богу. Валдаев получил возможность хоть на эту ночь освободиться от бесцеремонной власти скачущих цифр и движущихся стрелок. Ему казалось, что ночь будет бесконечна. Как-то он читал запавший в душу фантастический рассказ о том, как человеку дали часы, которые позволяли сделать понравившуюся минуту его жизни вечностью. И человек так и не решился до могилы выбрать такую минуту. Валдаев много раз думал, что сам никогда не смог бы выбрать такой момент. Но эту ночь он продлил бы на века.
Но время не обманешь. Оно брало свое. И наконец они отпали друг от друга.
— Это было прекрасно, — прошептала она.
— Не было в моей жизни ничего подобного, — искренне признался он.
Она молчала несколько минут, глядя в темный потолок.
— Страсть, — вдруг произнесла она. — Единственно, что имеет смысл. Все дороги ведут к смерти. К переходу. Все вокруг помойка. Поэтому не так глуп миф о Клеопатре, которая забирала жизнь за одну ночь близости. Что такое жизнь поперек страсти, — она задумалась. — А ты мог бы отдать жизнь за одну ночь?
— Честно?
— Конечно, честно.
— Нет. Не смог бы.
— Ты так дорожишь жизнью?
— Как ни странно, дорожу.
— Это со временем проходит, — вздохнула она… — у меня закрываются глаза, — произнесла она, зевая.
Она заснула. А он лежал, чувствуя, что сон не идет, хоть убей.
Вечный враг — телефон. Он лежал на тумбочке рядом с кроватью. И затрезвонил напористо, нагло. Валдаев не знал, что делать. Телефон замолк. Потом зазвонил опять.
— Да возьми ты эту трубку! Нет меня! О Господи, — застонала Элла и повернулась на другой бок. — Спать, спать, прошептала она.
Валдаев нехотя взял трубку.
— Алло, — негромко произнес он.
На том конце слабо вздохнули. Там молчали. И Валдаев готов был поклясться, как это глупо ни звучит, что молчание это знакомое.
— Слушаю.
— Объятия любовников сладки. Быстры. Что дальше, смертный? — скрипучий, будто действительно из бездны, голос произнес эти строки так, как читают стихи.
— Кто? — содрогнувшись прошептал Валдаев. В ответ то ли закашляли, то ли захохотали.
И посыпалась дробь гудков. Он отбросил трубку радиотелефона на мягкий ковер, будто это была змея. И почувствовал себя под прозрачным колпаком.
И пробрала холодная дрожь.
— Кто там был? — сонно спросила Элла.
— Ошиблись номером, — сдавленно произнес Валдаев. Он врал. Он был уверен, что номером никто не ошибался…
"Деяния ведьм и колдунов против Господа нашего рода человеческого, определенные инквизитором-юрисом Жаном Боденом в 1591 году от Р. X.
1. Они отвергают Бога.
2. Они богохульствуют.
3. Они поклоняются Сатане и совершают в его честь кровавые жертвоприношения.
4. Они посвящают ему детей.
5. Они убивают детей до момента их крещения, дабы завладеть их душами.
6. Они посвящают Сатане зародышей, находящихся в утробе матери.
7. Они исполняют клятвы, данные именем дьявола.
8. Они вступают в кровосмесительные отношения.
9. Они вовлекают других людей в сатанинский культ.
10. Они умерщвляют взрослых людей, а также новорожденных младенцев с целью их дальнейшего употребления в качестве пищи.
11. Они расчленяют трупы, занимаются людоедством, пьют человеческую кровь.
12. Наводят порчу на людей и скот.
13. Вызывают порчу урожая и массовый голод.
14. Совокупляются с дьяволом".
Валдаев порвал листок, бросил его в мусорное ведро.
Эта бумага, отпечатанная на принтере, была между страницами все той же газеты «Опасная ставка», которую оставила сатанистка на холодильнике.
— Совсем больная, — произнес Валдаев.
Ему пора было выбираться на улицу. Как всегда, ощутил неуверенность и страх перед улицей. Но деваться некуда.
Когда он выходил из дома, то увидел, что двое рэкетирах морд, которые уже два раза обещали ему навалять, с заискивающими улыбками сажали в машину Семеныча — алкаша из первого подъезда. Тот был привычно пьян и что-то объяснял им, размахивая руками. Фонтан у пьяного Семеныча не заткнешь — говорить он может часами без остатки. Судя по тому, что двое гоблинов не обрывали его и казались образцами терпения, им куда-то очень нужно было его отвезти. Скорее всего — в нотариат или паспортный стол. Эх, спаси его Бог.
Валдаев вздохнул, зябко передернув плечами. На душе стало слякотно. Который раз он видел несправедливость и осознавал, что не может противопоставить ей ничего. Поскольку в этом городе он муравей, который мечтает лишь об одном — не попасться под пяту слону. Тут уж на кого наступит слон — тому не повезло. Сейчас он собирался наступить на Семеныча.
В метро поезд стал замедлять скорость. Валдаев подумал, что скоро станция. Но перегон был длинный, а прошло слишком мало времени.
Поезд замер. Затих.
Бывало время, когда поезда на перегонах вообще не останавливались. Но все в мире сбивается, всюду проникает хаос, даже в этот сверхсовершенный механизм метро.
Люди привыкли к подобным заминкам в движении. Они продолжали читать, дремать или просто стоять, погрузившись в свои мысли. Все знали: пройдет максимум минута и поезд тронется.
Двигатели выключились. Стало тихо. И как-то гулко пусто. Тишина в метро — это всегда жутко. Метро не существует вне шума, равно как материя не существует вне времени. Безмолвное метро — это выпадение из установленного порядка вещей.
Валдаев поежился. Он понимал, что бояться нечего, но через эту пустоту и тишину к нему кошкой кралась тревога.
Она мягко наваливалась на него.
Прошла еще минута. Потом еще… Дышать стало тяжелее. Люди будто просыпались. Они отвлекались от ритма метро, оглядывались и вдруг начинали понимать, что находятся в тоннеле, над головой десятки метров породы.
Молоденькие девчонки в середине вагона деланно засмеялись. Молодой человек нарочито равнодушно уставился в книгу. Две старушки начали возбужденно переговариваться:
— А говорят, месяц назад так и сгорел поезд. Вот так остановился. И сгорел. И как стали хоронить потом гробы, гробы, гробы…
Тревога накапливалась, как ядовитый газ.
Поезд стоял уже минут пять.
— Просьба соблюдать спокойствие. Поезд остановился по техническим причинам, — донеслось из динамика.
Естественно, эти слова никого не успокоили. По вагону пошел сдержанный ропот. Тревога все больше овладевала пассажирами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35