Он снова отключился. На этот раз без кошмаров. Измученное сознание взяло передышку…
Рядом тонко журчала вода. Этот звук пилил череп. Он сверлом врезался все глубже и глубже, отдавался болью во всем измученном теле.
Где-то вот так же текла вода. Где? Когда? Кажется, текла она в ванной. В ванной, где лежала большая кукла с полуотрезанной головой. И кукла эта была человеком… Мысли Валдаева путались. Они были скользкими, как мыло в той ванной. Их очень трудно было ухватить.
Валдаев застонал и пошевелился. Мысли начали туго ворочаться в голове. Звон звучал все настойчивее.
— Надо бы еще, — услышал он грохот.
— Нет. Ему и так досталось четыре кубика, — пророкотало рядом немного в другой тональности. — Может не прийти в себя до времени.
— Кажется, шевелится. Валдаев с трудом разлепил веки.
— Очнулся, — послышался голос.
Теперь голос уже не грохотал. Ощущения у Валдаева возвращались в норму. И звуки не обрушивались молотом и молоточками.
— Все будет нормально, — над ним нагнулся круглолицый, лоснящийся от пота мужчина. Он повторил недавние слова Эллы… Впрочем, была ли Элла? Был ли профессор Ротшаль? Или Валдаеву все почудилось, а на самом деле он находится в больнице, напичканный препаратами, которые вызвали галлюцинации.
Ничего подобного. Какие уж тут галлюцинации? Он лежал на жестком ложе, явно уступающем больничной кровати. В помещении царила полутьма.
Хлопнула дверь. И Валдаев остался в одиночестве.
Лекарство, которое вкололи ему, начало действовать. И действовало оно необычно быстро. Адекватное восприятие действительности возвращалось. Возвращалось вместе с физическими ощущениями. Прежде всего он отметил, что здесь прохладно. И в душе был лед. Произошло то, к чему все предыдущие неприятности были лишь безобидным предисловием.
Голова прояснялась быстро. Возвращались и силы. Валдаева накачали сильными лекарствами.
Он приподнялся на прикрытом тонким матрасом узком топчане. Помещение было небольшим — где-нибудь три на четыре метра. Сводчатый влажный потолок был в рыжих потеках. Кирпичные стены — тоже в потеках. Из мебели, кроме топчана, ничего не было. Сколоченная из грубо обтесанных досок дверь производила впечатление ветхой и старой. Казалось, ее не так трудно вышибить плечом, если поднапрячься.
Где-то за дверью слабо струилась вода. Этот звук недавно и вырвал Валдаева из состояния одурманенности.
Помещение слабо освещала масляная лампа, стоявшая на земляном полу в углу. Валдаев ощутил себя узником замка Иф. Ему вдруг пришла в голову идиотская мысль — а вдруг он здесь проведет годы? Остаток жизни видеть эти влажные стены, эту масляную лампу. Но кому это надо? Зачем он здесь?
На его правой ноге было постороннее давление. Он протянул руку и без особого удивления нащупал металлическое кольцо, которое охватывало лодыжку. Эта деталь вполне соответствовала обстановке.
Кольцо было прикреплено к цепи, которая уходила под топчан. Валдаев напрягся, сдвинул топчан. Цепь была приделана к ржавой скобе. Для порядка Валдаев дернул за нее. Естественно, скоба не сдвинулась. Сработана она была на совесть.
«И днем и ночью кот ученый Все ходит по цепи кругом».
Пришедшие в голову великие слова вдруг вызвали у него смех. Действительно, это необычайно весело. «Все ходит по цепи кругом». Журналист Валдаев ходит по цепи в каком-то подземелье. Изумительно!
Он захохотал. Громче. И понял, что еще немного — и вообще не остановится. Собрал в себе силы. Сплел пальцы. Сжал их до боли. Потом перевел дыхание.
Смех отступил.
Валдаев вернул топчан на место и уселся на него. Провел себя ладонью по груди и ощутил мягкий материал больничной пижамы. Следовательно, его на самом деле привезли из больницы. И больница не была сном.
Валдаев в последнее время неважно ориентировался, где сон, где явь, где его выдуманные кошмары, а где кошмары настоящие. Внутри все перемешалось. Но с каждой минутой способность соображать возвращалось. А заодно возвращался и ужас, как анаконда стискивавший его в таких тугих объятиях, что дышать становилось трудно. Ужас этот жил сам по себе, своей жизнью. Он не особенно зависел от мыслей, чувств Валдаева. Он поднимался, как чудовище глубин, и жрал, кого хотел. Это был иррациональный ужас. Мистический ужас. Ужас беспомощности перед силами, игрушкой в которых очутился Валдаев и которые кинули его в это подземелье…
Слабость, донимавшая его в больнице, исчезла. Но легче от этого не стало.
Валдаев был уверен, что надолго его не оставят одного.
И действительно, где-то через час заскрежетал засов, Дверь со скрипом отворилась. И в помещении появился профессор Ротшаль.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он, с усмешкой разглядывая пленника. В его облике, манерах появилось то чего не было раньше, — величавая холодная надменность.
— Чувствую, — произнес Валдаев с вызовом.
— Это уже отрадно.
— Где я? Что вы от меня хотите?
— Не переживайте. Вы живы. Вы не в аду.
— Это обнадеживает, — усмехнулся Валдаев, удивляясь сам себе: он еще находил силы на вопросы и на дискуссию.
— Нет, Валерий Васильевич. Это не ад… Это всего лишь его прихожая…
Церковники, описывавшие ад, как геенну огненную, где грешников варят в котлах, были не правы. Ад-не огонь. Это — хаос. Это когда ничего не поймешь. Это когда ты беспомощен собрать мир воедино.
Нарушение связей, логики — вот что такое ад… То, что было здесь, просто не могло быть. Не мог безвредный, мнительный и безопасный Валдаев оказаться закованным в кандалы в подземелье. Не мог профессор Ротшаль — человек пусть со странностями, но тоже безобидный и интеллигентный — выступать в такой роди. Кстати, в какой роли он выступал здесь? Хозяина? Душеприказчика? Палача?
Невероятно. Бессмысленно…
Нет, обрывал сам себя Валдаев, давя панику, охватывающую его. Не может быть, чтобы не было никакой логики. Даже хаос имеет свою логику. Просто она высшего порядка. Мы не можем охватить ее сознанием… Все должно объясняться. Все должно иметь смысл…
Профессор Ротшаль стоял в углу помещения, скрестив руки на груди, и с каким-то жадным сопереживанием наблюдал за пленником. Валдаев готов был поклясться — профессор прекрасно представляет, что творится в душе пленника. Мало того. Он еще и наслаждается моментом.
Ротшаль ждал.
— Где Элла? — спросил Валдаев через силу.
— А зачем она вам? — вопросом на вопрос ответил Ротшаль.
— Она жива?
— Можно сказать, что так.
— Что вы с ней сделали? Напичкали наркотиками?
— Накормили наркотиками? — профессор задорно рассмеялся. — Помилуйте, Валерий Васильевич. Зачем мне пичкать ее наркотиками?
— Вы… — Валдаев запнулся от переполнивших его чувств. На него нахлынула неудержимая ярость. Это не так часто посещавшее ранее чувство вдруг приобрело для него вид физической энергии. Казалось, она способна разбить оковы. Ему захотелось вцепиться руками в шею профессора. Тот с интересом посмотрел на пленника, будто размышляя — соберется ли тот духом и бросится ли на него. Не собрался.
— Странно, — произнес Ротшаль, разглядывая пленника. — Вы заботитесь о ней, находясь в плачевном положении. В кандалах.
Валдаев стиснул зубы.
— Валерий Васильевич, — профессор не терял демонстративной вежливости. — Вам самое время позаботиться о себе, а ваша голова занята неизвестно чем. Почему?
— Где Элла? — упрямо стоял на своем Валдаев.
— Думаю, с ней ничего плохого не случилось. Даже наоборот.
— Что наоборот?
— Бросьте, неужели нет более важных тем для разговора? Вас, к примеру, совсем не интересует, в каком качестве вы здесь?
Валдаев провел пальцами по нагретому теплом его тела металлическому кольцу на ноге. По ржавой цепи. И произнес:
— Интересует.
— Вам сильно повезло в этой жизни, — продолжил Ротшаль.
— Чем это? — после затянувшейся паузы спросил Валдаев.
— Вы избраны.
— Избран?
— Вы избраны жертвой.
— Жертвой?
— Именно, — Ротшаль толкнул дверь. — Не скажу, что я вам завидую. Но такая честь выпадает не каждому…
«Жертва, жертва», — долбило в мозгу Валдаева.
Он не знал, что это означает. Ему не хотелось думать oб этом. Не хотелось знать это. Только в этом слове была какая-то законченность. Была завершенность, как в точке конце предложения, которая не оставляла больше никаких вариантов.
Графа Монте-Кристо из него не выйдет. Не сидеть ему долгие годы в этой камере. Не хлебать похлебку, мечтая об освобождении. Этот каземат недолго будет его приютом. Ведь в глазах Ротшаля было холодное обещание смерти.
Когда профессор вышел, Валдаев попробовал содрать с ноги кольцо, но был закован он со знанием дела. Потом попытался вырвать скобу из пола, но тут нужен был кто-то помощнее — сгодился бы, например, небольшой трактор или, на худой конец, африканский слон.
Нет, сажали его на цепь не для того, чтобы он с нее сорвался.
Он осмотрел внимательнее кольцо и увидел, что оно не застегивается, не запирается. Оно скреплено кустарным способом. Именно заковано, как в старые времена.
Где он находится? Валдаев был уверен, что где-то под землей. Не было ни окон, ни дверей. Зато была холодная сырость, свойственная подземельям. И странные звуки, помимо звука падающей воды, возникали где-то за дверью — шорохи, поскрипывания, шелест…
Хорошо, что у него не забрали масляную лампу. Лампа была новая, немецкая, горела ровно и собиралась гореть еще достаточно долго.
Валдаев в пределах метровой длины цепочки осмотрел помещение. Пол был земляной, теплый. Стены — из красного, выщербленного и, похоже, очень старого кирпича.
Валдаев откинул матрас. Топчан был из грубых досок, определенно самодельный… И весь покрыт бурыми пятнами. Не нужно обладать знаниями медицины, чтобы понять — это следы крови…
Смешно предполагать, что он первый пленник здесь. И ясно, что предшественники его кончили плохо.
Странно. Самое время, чтобы биться в истерике. Но наоборот, попав в плен, Валдаев стал гораздо спокойнее относиться к происходящему. Ничего изменить уже нельзя. Без толку. Можно только молиться, но долетают ли отсюда, из подземелий, молитвы наверх? Сомнительно…
Он лег на топчан. Время в этом подземелье выкидывало свои непристойные шутки. Очень трудно было понять его ход. Не было ничего, по чему можно сверять его. Валдаев пытался считать, досчитал честно до шестисот. Понял, что прошло десять минут. Но это занятие быстро надоело.
Все равно не оставалось ничего иного, как терпеливо ждать. Ждать хоть чего-то.
И он дождался.
Опять заскрипел засов. Опять со скрипом отворилась дверь.
И в помещении появилась Элла. На ней был обтягивающий белый костюм, в котором она походила на элегантную борзую.
— Здравствуй, зайка, — произнесла она.
Это «зайка» резануло его. Именно так говорила Наташа. Но той было позволительно. А откуда у Эллы такой пошлый жаргон?
И тут он прижмурился. Резануло воспоминание — стая борзых на экране, гонящих по полю обреченного зайца. А ведь этот заяц — он. А они — гончие…
Она подошла, провела ладонью по его щеке. Ладонь была знакомая, мягкая и теплая.
Валдаев вздрогнул. Элла царапнула его ногтем, и ему показалось, что это собачий коготь.
— Элла, объясни мне…
— Сейчас, сейчас, зайчик. Не волнуйся.
Она присела на корточки и, улыбаясь, стала рассматривать его, как смотрят на экспонат в музее. И взгляд этот очень походил на взгляд профессора Ротшаля…
Душу Валдаева охватила острая, тягучая тоска, которая затмила все остальные чувства и ощущения. Получалось, все, что было у него с Эллой, вся эта страсть, те ночи — не более чем отлично разыгранный спектакль с ее стороны. Вернее, охота.
Дело было даже не в очередном ударе по самолюбию — плевать на него, на самолюбие. Но вдруг Валдаев как никогда ощутил свою слабость, никчемность.
— Вы использовали меня, — с горечью произнес он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Рядом тонко журчала вода. Этот звук пилил череп. Он сверлом врезался все глубже и глубже, отдавался болью во всем измученном теле.
Где-то вот так же текла вода. Где? Когда? Кажется, текла она в ванной. В ванной, где лежала большая кукла с полуотрезанной головой. И кукла эта была человеком… Мысли Валдаева путались. Они были скользкими, как мыло в той ванной. Их очень трудно было ухватить.
Валдаев застонал и пошевелился. Мысли начали туго ворочаться в голове. Звон звучал все настойчивее.
— Надо бы еще, — услышал он грохот.
— Нет. Ему и так досталось четыре кубика, — пророкотало рядом немного в другой тональности. — Может не прийти в себя до времени.
— Кажется, шевелится. Валдаев с трудом разлепил веки.
— Очнулся, — послышался голос.
Теперь голос уже не грохотал. Ощущения у Валдаева возвращались в норму. И звуки не обрушивались молотом и молоточками.
— Все будет нормально, — над ним нагнулся круглолицый, лоснящийся от пота мужчина. Он повторил недавние слова Эллы… Впрочем, была ли Элла? Был ли профессор Ротшаль? Или Валдаеву все почудилось, а на самом деле он находится в больнице, напичканный препаратами, которые вызвали галлюцинации.
Ничего подобного. Какие уж тут галлюцинации? Он лежал на жестком ложе, явно уступающем больничной кровати. В помещении царила полутьма.
Хлопнула дверь. И Валдаев остался в одиночестве.
Лекарство, которое вкололи ему, начало действовать. И действовало оно необычно быстро. Адекватное восприятие действительности возвращалось. Возвращалось вместе с физическими ощущениями. Прежде всего он отметил, что здесь прохладно. И в душе был лед. Произошло то, к чему все предыдущие неприятности были лишь безобидным предисловием.
Голова прояснялась быстро. Возвращались и силы. Валдаева накачали сильными лекарствами.
Он приподнялся на прикрытом тонким матрасом узком топчане. Помещение было небольшим — где-нибудь три на четыре метра. Сводчатый влажный потолок был в рыжих потеках. Кирпичные стены — тоже в потеках. Из мебели, кроме топчана, ничего не было. Сколоченная из грубо обтесанных досок дверь производила впечатление ветхой и старой. Казалось, ее не так трудно вышибить плечом, если поднапрячься.
Где-то за дверью слабо струилась вода. Этот звук недавно и вырвал Валдаева из состояния одурманенности.
Помещение слабо освещала масляная лампа, стоявшая на земляном полу в углу. Валдаев ощутил себя узником замка Иф. Ему вдруг пришла в голову идиотская мысль — а вдруг он здесь проведет годы? Остаток жизни видеть эти влажные стены, эту масляную лампу. Но кому это надо? Зачем он здесь?
На его правой ноге было постороннее давление. Он протянул руку и без особого удивления нащупал металлическое кольцо, которое охватывало лодыжку. Эта деталь вполне соответствовала обстановке.
Кольцо было прикреплено к цепи, которая уходила под топчан. Валдаев напрягся, сдвинул топчан. Цепь была приделана к ржавой скобе. Для порядка Валдаев дернул за нее. Естественно, скоба не сдвинулась. Сработана она была на совесть.
«И днем и ночью кот ученый Все ходит по цепи кругом».
Пришедшие в голову великие слова вдруг вызвали у него смех. Действительно, это необычайно весело. «Все ходит по цепи кругом». Журналист Валдаев ходит по цепи в каком-то подземелье. Изумительно!
Он захохотал. Громче. И понял, что еще немного — и вообще не остановится. Собрал в себе силы. Сплел пальцы. Сжал их до боли. Потом перевел дыхание.
Смех отступил.
Валдаев вернул топчан на место и уселся на него. Провел себя ладонью по груди и ощутил мягкий материал больничной пижамы. Следовательно, его на самом деле привезли из больницы. И больница не была сном.
Валдаев в последнее время неважно ориентировался, где сон, где явь, где его выдуманные кошмары, а где кошмары настоящие. Внутри все перемешалось. Но с каждой минутой способность соображать возвращалось. А заодно возвращался и ужас, как анаконда стискивавший его в таких тугих объятиях, что дышать становилось трудно. Ужас этот жил сам по себе, своей жизнью. Он не особенно зависел от мыслей, чувств Валдаева. Он поднимался, как чудовище глубин, и жрал, кого хотел. Это был иррациональный ужас. Мистический ужас. Ужас беспомощности перед силами, игрушкой в которых очутился Валдаев и которые кинули его в это подземелье…
Слабость, донимавшая его в больнице, исчезла. Но легче от этого не стало.
Валдаев был уверен, что надолго его не оставят одного.
И действительно, где-то через час заскрежетал засов, Дверь со скрипом отворилась. И в помещении появился профессор Ротшаль.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он, с усмешкой разглядывая пленника. В его облике, манерах появилось то чего не было раньше, — величавая холодная надменность.
— Чувствую, — произнес Валдаев с вызовом.
— Это уже отрадно.
— Где я? Что вы от меня хотите?
— Не переживайте. Вы живы. Вы не в аду.
— Это обнадеживает, — усмехнулся Валдаев, удивляясь сам себе: он еще находил силы на вопросы и на дискуссию.
— Нет, Валерий Васильевич. Это не ад… Это всего лишь его прихожая…
Церковники, описывавшие ад, как геенну огненную, где грешников варят в котлах, были не правы. Ад-не огонь. Это — хаос. Это когда ничего не поймешь. Это когда ты беспомощен собрать мир воедино.
Нарушение связей, логики — вот что такое ад… То, что было здесь, просто не могло быть. Не мог безвредный, мнительный и безопасный Валдаев оказаться закованным в кандалы в подземелье. Не мог профессор Ротшаль — человек пусть со странностями, но тоже безобидный и интеллигентный — выступать в такой роди. Кстати, в какой роли он выступал здесь? Хозяина? Душеприказчика? Палача?
Невероятно. Бессмысленно…
Нет, обрывал сам себя Валдаев, давя панику, охватывающую его. Не может быть, чтобы не было никакой логики. Даже хаос имеет свою логику. Просто она высшего порядка. Мы не можем охватить ее сознанием… Все должно объясняться. Все должно иметь смысл…
Профессор Ротшаль стоял в углу помещения, скрестив руки на груди, и с каким-то жадным сопереживанием наблюдал за пленником. Валдаев готов был поклясться — профессор прекрасно представляет, что творится в душе пленника. Мало того. Он еще и наслаждается моментом.
Ротшаль ждал.
— Где Элла? — спросил Валдаев через силу.
— А зачем она вам? — вопросом на вопрос ответил Ротшаль.
— Она жива?
— Можно сказать, что так.
— Что вы с ней сделали? Напичкали наркотиками?
— Накормили наркотиками? — профессор задорно рассмеялся. — Помилуйте, Валерий Васильевич. Зачем мне пичкать ее наркотиками?
— Вы… — Валдаев запнулся от переполнивших его чувств. На него нахлынула неудержимая ярость. Это не так часто посещавшее ранее чувство вдруг приобрело для него вид физической энергии. Казалось, она способна разбить оковы. Ему захотелось вцепиться руками в шею профессора. Тот с интересом посмотрел на пленника, будто размышляя — соберется ли тот духом и бросится ли на него. Не собрался.
— Странно, — произнес Ротшаль, разглядывая пленника. — Вы заботитесь о ней, находясь в плачевном положении. В кандалах.
Валдаев стиснул зубы.
— Валерий Васильевич, — профессор не терял демонстративной вежливости. — Вам самое время позаботиться о себе, а ваша голова занята неизвестно чем. Почему?
— Где Элла? — упрямо стоял на своем Валдаев.
— Думаю, с ней ничего плохого не случилось. Даже наоборот.
— Что наоборот?
— Бросьте, неужели нет более важных тем для разговора? Вас, к примеру, совсем не интересует, в каком качестве вы здесь?
Валдаев провел пальцами по нагретому теплом его тела металлическому кольцу на ноге. По ржавой цепи. И произнес:
— Интересует.
— Вам сильно повезло в этой жизни, — продолжил Ротшаль.
— Чем это? — после затянувшейся паузы спросил Валдаев.
— Вы избраны.
— Избран?
— Вы избраны жертвой.
— Жертвой?
— Именно, — Ротшаль толкнул дверь. — Не скажу, что я вам завидую. Но такая честь выпадает не каждому…
«Жертва, жертва», — долбило в мозгу Валдаева.
Он не знал, что это означает. Ему не хотелось думать oб этом. Не хотелось знать это. Только в этом слове была какая-то законченность. Была завершенность, как в точке конце предложения, которая не оставляла больше никаких вариантов.
Графа Монте-Кристо из него не выйдет. Не сидеть ему долгие годы в этой камере. Не хлебать похлебку, мечтая об освобождении. Этот каземат недолго будет его приютом. Ведь в глазах Ротшаля было холодное обещание смерти.
Когда профессор вышел, Валдаев попробовал содрать с ноги кольцо, но был закован он со знанием дела. Потом попытался вырвать скобу из пола, но тут нужен был кто-то помощнее — сгодился бы, например, небольшой трактор или, на худой конец, африканский слон.
Нет, сажали его на цепь не для того, чтобы он с нее сорвался.
Он осмотрел внимательнее кольцо и увидел, что оно не застегивается, не запирается. Оно скреплено кустарным способом. Именно заковано, как в старые времена.
Где он находится? Валдаев был уверен, что где-то под землей. Не было ни окон, ни дверей. Зато была холодная сырость, свойственная подземельям. И странные звуки, помимо звука падающей воды, возникали где-то за дверью — шорохи, поскрипывания, шелест…
Хорошо, что у него не забрали масляную лампу. Лампа была новая, немецкая, горела ровно и собиралась гореть еще достаточно долго.
Валдаев в пределах метровой длины цепочки осмотрел помещение. Пол был земляной, теплый. Стены — из красного, выщербленного и, похоже, очень старого кирпича.
Валдаев откинул матрас. Топчан был из грубых досок, определенно самодельный… И весь покрыт бурыми пятнами. Не нужно обладать знаниями медицины, чтобы понять — это следы крови…
Смешно предполагать, что он первый пленник здесь. И ясно, что предшественники его кончили плохо.
Странно. Самое время, чтобы биться в истерике. Но наоборот, попав в плен, Валдаев стал гораздо спокойнее относиться к происходящему. Ничего изменить уже нельзя. Без толку. Можно только молиться, но долетают ли отсюда, из подземелий, молитвы наверх? Сомнительно…
Он лег на топчан. Время в этом подземелье выкидывало свои непристойные шутки. Очень трудно было понять его ход. Не было ничего, по чему можно сверять его. Валдаев пытался считать, досчитал честно до шестисот. Понял, что прошло десять минут. Но это занятие быстро надоело.
Все равно не оставалось ничего иного, как терпеливо ждать. Ждать хоть чего-то.
И он дождался.
Опять заскрипел засов. Опять со скрипом отворилась дверь.
И в помещении появилась Элла. На ней был обтягивающий белый костюм, в котором она походила на элегантную борзую.
— Здравствуй, зайка, — произнесла она.
Это «зайка» резануло его. Именно так говорила Наташа. Но той было позволительно. А откуда у Эллы такой пошлый жаргон?
И тут он прижмурился. Резануло воспоминание — стая борзых на экране, гонящих по полю обреченного зайца. А ведь этот заяц — он. А они — гончие…
Она подошла, провела ладонью по его щеке. Ладонь была знакомая, мягкая и теплая.
Валдаев вздрогнул. Элла царапнула его ногтем, и ему показалось, что это собачий коготь.
— Элла, объясни мне…
— Сейчас, сейчас, зайчик. Не волнуйся.
Она присела на корточки и, улыбаясь, стала рассматривать его, как смотрят на экспонат в музее. И взгляд этот очень походил на взгляд профессора Ротшаля…
Душу Валдаева охватила острая, тягучая тоска, которая затмила все остальные чувства и ощущения. Получалось, все, что было у него с Эллой, вся эта страсть, те ночи — не более чем отлично разыгранный спектакль с ее стороны. Вернее, охота.
Дело было даже не в очередном ударе по самолюбию — плевать на него, на самолюбие. Но вдруг Валдаев как никогда ощутил свою слабость, никчемность.
— Вы использовали меня, — с горечью произнес он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35