Пропадешь, и на хрен не нужен никому. Наследников нет. Мы твои наследнички.
— Исчезну, — ошарашенно произнес Валдаев.
— Ага, — кивнул Крыс и выплюнул пережаренный орех прямо на ковер. — И ментовка подумает, будто ты от правосудия бежал… Подумай, может, лучше разойтись по-мирному.
— А что, завалить его сейчас, — задумчиво произнес бычешеий. — В ковер. И расписаться за него у нотариуса. Скажем — клиент убыл…
— Ыгы, — довольно гыкнул Крыс. — В Чечню. У него там родственники.
— А тело — за кольцевую.
— Я закричу! — Валдаев отступил. Уголовники залыбились довольно. Они любили чужую беспомощность. Они жили тем, что могли делать все, а с ними пока никто не мог сделать ничего. И если бы роли вдруг поменялись — они бы искренне сетовали на несправедливость мира.
— Ори, ори, дурачок деревенский, — бычешеий поднялся с кресла, затушил сигарету о пепельницу. — Лучше подумай… Пошли, Крыс…
— На, — Крыс ударил Валдаева ладонью по уху — совсем не больно, но крайне унизительно.
Хлопнула дверь. Они ушли.
Валдаев упал на диван. Из глаз текли слезы. Он знал, что конченый человек. Ему всего этого не выдержать…
По квартирам в подъезде крутились молодые, шустрые ребята. Они задавали вопросы о Валдаеве: не выходил ли тот ночью из дома, не выносил ли что из квартиры объемное, типа свертка с человеческим телом. Журналист заметил, что соседи начали смотреть на него с напряженным опасением. А бабки на скамейках перешептывались за его спиной, кажется, считая его хорошо скрывающим личину крупным мафиози. Это все было бы смешно, когда бы не было грустно.
Из дома он старался не выходить — разве только в магазин. И в свои вылазки он ощущал себя солдатом под артиллерийским обстрелом. Или солдатом в тылу врага. С одной стороны, его могли ждать двое бугаев с кастетами и нотариусом. С другой — милиция с постановлением об аресте.
На улице он время от времени нервно озирался и с опасением оглядывался на прохожих. Ему вспоминался затрапезного вида мужичонка, который в железнодорожных кассах советовал ему никуда не ехать. Ясно было, что милиция следила за ним. Как говорят в детективных фильмах, прилепила ему «хвост».
«Хвост» — это было продолжение фантасмагории. Этого просто не могло быть в его прошлой размеренной жизни. Где она теперь, та размеренная жизнь? Может, и не было ее вовсе, а есть только чужая память?
Будто по расписанию, каждый час Валдаев звонил Элле. Пару раз он ездил к ней домой. Прислушивался, прикладывая ухо к двери и стараясь уловить в квартире хоть какие-то признаки жизни. Естественно, таковых не обнаруживал В последний визит он набрался наглости и обратился к соседям. Тут же нарвался на ругань: «Житья не стало. Все милиция ходит, об этой вертихвостке спрашивают. Нет ее! И не появлялась!..»
Он постоянно возвращался мысленно к той ночи. И сознание его билось, как птица о стекло, не в силах проникнуть за барьер. Ему очень не нравилось, что из его памяти выпало полтора часа. Не нравились следы крови в ванной. Много чего не нравилось.
Ему пришла мысль обратиться, используя обширные связи, к какому-нибудь гипнотизеру, чтобы тот выдавил из него в гипнотическом состоянии тайну тех часов. Но он знал, что никогда не пойдет на это. Он обмирал от мысли. что гипнотизер найдет что-то такое…
Все чаще в одиночестве Валдаевым овладевала навязчивая идея. Ему казалось, что вот-вот, через пять секунд зазвонит телефон. И он услышит голос Эллы:
— Все в порядке. Это я… Телефон не звонил. И Элла не объявлялась. И тут время играло против него. С каждым часом надежда, что все утрясется, становилась все призрачнее. Однажды утром он позвонил профессору Ротшалю.
— Элла не появлялась?
— Нет, — произнес профессор.
— Где же она? Где?
— Я думаю, это не телефонный разговор. Вы могли бы подъехать ко мне?
— Конечно, могу! Когда?
— Да хоть сейчас.
Валдаев взял такси и меньше чем через час был в квартире профессора.
На этот раз профессор принял его без неизменной бутылки вина. На столе дымился кофейник.
— Присаживайтесь. Вот хозяйничаю, — сказал он, показывая на духовку, в которой что-то жарилось. — Признаться не люблю эти новшества — СВЧ-печи и прочие плоды прогресса. Пища должна готовиться на огне. В огне есть мистика. А что есть в СВЧ излучении, кроме рационального бездушия технократической эпохи?
— Я не знаю, — нервно произнес Валдаев, усаживаясь на стул.
Его руки дрожжали. И голос дрожжал. Ротшаль, напротив, был совершенно спокоен.
— Где Элла? — Валдаев вздохнул. — Черт возьми, ну где же она?
— Где? — Ротшаль разлил по чашкам ароматный кофе. — Вопрос не праздный, не правда ли? — Он внимательно посмотрел на гостя. — Где Элла? Хотел бы я знать.
— Вы так спокойны, — зло произнес Валдаев. — Можно подумать, вас это не волнует.
— Почему? Очень волнует. Я написал заявление в милицию. Надавил кое на кого, чтобы возбудили уголовное дело. Мне сказали ждать. И я жду, — он снова пронизывающе посмотрел на гостя.
— Милиция приходила ко мне. Они устроили у меня обыск. Они что-то искали.
— И не нашли.
— Вы так говорите, Ким Севастьянович, будто подозреваете меня в чем-то. — Валдаеву вдруг стало жутко обидно. — Это даже смешно…
— Да, конечно. Это смешно… А знаете, Элла ведь взбалмошная девушка. Иногда грубая…
— Я люблю ее.
— О да, конечно… Я думаю, у вас не слишком большой опыт общения с женщинами. С такими женщинами. Они слишком дорогие и капризные игрушки… В тот вечер она пришла к вам. Дело молодое. Порыв страсти.
Он замолчал, побалтывая серебряной ложкой в чашке. Звон серебра о фарфор отдавался в голове Валдаева.
— Ох эти человеческие проблемы, — криво улыбнулся Ротшаль. — Ox эта неспособность совладать в определенный момент с собой. Вдруг оказывается, что в эту секунду нет ничего важнее, как выплеснуть злость. И пальцы начинают жить сами по себе… А потом видите, как она уже оттрепыхалась в ваших руках. Шея хрустнула. И остается одно — вынести тело…
— Вы что такое говорите?! — воскликнул Валдаев, поднимаясь из-за стола.
— Я вас не виню. Я знаю, насколько может захватить человека секундный импульс. Но поймите, вы не сможете жить с этим. Вам лучше признаться…
— Я ничего не делал. — Валдаев снова уселся на стул. — Поймите же вы наконец. Я такого не мог сделать. Я из другого теста.
— Из другого?.. В людях живет несколько Я. И они могут быть совершенно непохожи друг на друга. Могут даже ненавидеть и презирать друг друга. Но они — части единого целого. А единое гораздо гармоничнее части. Где-то в глубине нас мы — само совершенство, но не всем удается соединить части нашего Я.
— Это называется шизофрения. Раздвоение сознания.
— Ничуть не бывало. Это обычное состояние человека. Какое из этих Я главное? Никто не ответит. Это вопрос каждого конкретного мига. Краткого мига, какой решает все. Какое Я преобладает в судьбоносный миг, так и прокладывается тропинка судьбы… Вам же не повезло.
— Вместо того чтобы искать Эллу, вы… Вы издеваетесь надо мной!
— Нет, Валерий Васильевич. Элла слишком дорога мне. Я очень хочу найти ее. Но если… Я смирюсь. Я не жажду мести. Кто-то наверху, кто расставляет все по своим местам, решит и этот вопрос. Я фаталист.
— Это просто досужие домыслы, — уже без всякой уверенности произнес Валдаев.
— Да вы пейте кофе. Пейте…
Валдаев встал. Закусил губу. Хотел сказать что-то хлесткое. Но лишь сухо произнес:
— До свидания.
И, качнувшись от резкого отлива сил, ринулся из квартиры…
Все пошло по очередному кругу. Утром Валдаеву позвонили из милиции и потребовали явиться для дачи показаний.
— Повестку слать не будем. Надеемся на вашу сознательность, — проговорил приветливый молодой человек.
— Я приду, — вздохнул Валдаев, которому в этот момент новее не хотелось быть образцом сознательности, а хотелось забиться в темный угол и никуда не ходить.
Но идти пришлось. В районном отделе милиции: его донимали пару часов вопросами об Элле, об их взаимоотношениях, о ее знакомых и возможных местах появления.
— Годами люди не появляются, и никакого шума, — сказал Валдаев оперативнику, специализирующемуся на розыске без вести пропавших, — тому самому веясливому молодому человеку, который звонил ему. — А тут сразу — уголовное дело, обыски…
— Давят, — оперативник выразительно указал пальцем в небо.
— Сверху — на вас. Вы — на меня…
— Эх, Валерий Васильевич, — укоризненно произнес оперативник.
— Вместо того чтобы с бандитами бороться… — Валдаев запнулся, потом решился выложить все. — Тут меня бандиты атакуют. Требуют, чтобы я менял квартиру. Двухкомнатная мне велика, оказывается. Всю жизнь была нормальная, а сейчас велика. Угрожают убить. Закопать за кольце вой до-рогой. Это как?
— Ну-у, — протянул оперативник. Он сразу поскучнел. — Это когда было-то?
— На днях… Вот когда меня убьют.
— Да нет, сейчас из-за квартир редко убивают. Бум прошел.
— Редко, но убивают же!
— Да не думайте вы о худшем. Попугают… Конечгно, можете написать заявление. Мы его рассмотрим… Они вас били?
— Дали один раз.
— Следы побоев есть?
— Нет.
— Тогда все вообще трудно доказуемо. Ваши слова против их. Мы их напряжем. А они на вас отыграются. Вам это нужно?
— А если все-таки убьют?
— Если бы да кабы… Напишите. Вообще, это к разговору не относится, Валерий Васильевич. Это не в пределах моей компетенции.
— А что в пределах вашей компетенции?
— А в пределах моей компетенции розыск гражданки Корсуниной Эллы Валентиновны… Валерий Васильевич, — проникновенно, как ксендз во время исповеди, произнес оперативник — видимо, этому искусству он обучался у майора Кучера. — Поверьте, если вы виноваты, рано или поздно это всплывет. Так что…
— Но я не виноват, — эти слова от частого повторения уже затерлись и все больше походили на неискренние…
На следующий день Валдаева вызвали в прокуратуру. Там его допрашивала женщина-следователь — въедливая, источающая ядовитую стервозность. Говорила она с ним куда более сурово, чем оперативник.
— Я не виноват ни в чем, — снова повторял Валдаев. Больше всего он боялся, что его потащат к майору Кучеру, но тот пока не нарисовывался. Впрочем, Валдаев был уверен, что майор опять вынырнет в самый неподходящий момент, как черт из табакерки.
Чтобы отвлечься, Валдаев погрузился в работу. Он пытался уйти от грубой, неуютной действительности в искусственный мир слов, в белое безмолвие бумажных листов, расчерченное черными строками. Это был его мир. Он творил его по своему усмотрению. Он мог перетасовывать факты, жонглировать словами и событиями. Он был здесь хозяин, тогда как в реальной жизни он был лишь сорванным осенним листом, который гонит над землей ураганный ветер.
Он написал две статьи, до которых все руки не доходили уже третий месяц. Потом вернулся к тому, к чему не возвращался уже года три. В свое время в альманахе новой прозы «Знак препинания» он напечатал пару авангардистских рассказов. Валдаев никогда не увлекался прозой. Его вгоняло в тоску осознание того, что нужно на сотнях или десятках страниц передвигать вымышленных тобой героев. Он еще в юношестве пробовал силы в реалистических рассказах, и получалось, что со своими героями он не находит общего языка, поэтому они выходят вялыми, анемичными и по жизни бесполезными. Совсем другое дело — авангардная проза. Мысль течет плавно и не зависит ни от чего — ни от логики, ни от героев. Ты выплескиваешь накопившиеся чувства, страхи, тревогу в словах, ты отстраняешь их от себя, изучаешь, будто ученый энтомолог загадочных насекомых. И все эти сковывающие тебя чувства будто перестают быть твоими, они утрачивают над тобой власть. Авангардная проза — это еще невозделанная нива новейших психиатрических методик.
Рассказики в «Знаке препинания» были восприняты в узких кругах в основном доброжелательно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— Исчезну, — ошарашенно произнес Валдаев.
— Ага, — кивнул Крыс и выплюнул пережаренный орех прямо на ковер. — И ментовка подумает, будто ты от правосудия бежал… Подумай, может, лучше разойтись по-мирному.
— А что, завалить его сейчас, — задумчиво произнес бычешеий. — В ковер. И расписаться за него у нотариуса. Скажем — клиент убыл…
— Ыгы, — довольно гыкнул Крыс. — В Чечню. У него там родственники.
— А тело — за кольцевую.
— Я закричу! — Валдаев отступил. Уголовники залыбились довольно. Они любили чужую беспомощность. Они жили тем, что могли делать все, а с ними пока никто не мог сделать ничего. И если бы роли вдруг поменялись — они бы искренне сетовали на несправедливость мира.
— Ори, ори, дурачок деревенский, — бычешеий поднялся с кресла, затушил сигарету о пепельницу. — Лучше подумай… Пошли, Крыс…
— На, — Крыс ударил Валдаева ладонью по уху — совсем не больно, но крайне унизительно.
Хлопнула дверь. Они ушли.
Валдаев упал на диван. Из глаз текли слезы. Он знал, что конченый человек. Ему всего этого не выдержать…
По квартирам в подъезде крутились молодые, шустрые ребята. Они задавали вопросы о Валдаеве: не выходил ли тот ночью из дома, не выносил ли что из квартиры объемное, типа свертка с человеческим телом. Журналист заметил, что соседи начали смотреть на него с напряженным опасением. А бабки на скамейках перешептывались за его спиной, кажется, считая его хорошо скрывающим личину крупным мафиози. Это все было бы смешно, когда бы не было грустно.
Из дома он старался не выходить — разве только в магазин. И в свои вылазки он ощущал себя солдатом под артиллерийским обстрелом. Или солдатом в тылу врага. С одной стороны, его могли ждать двое бугаев с кастетами и нотариусом. С другой — милиция с постановлением об аресте.
На улице он время от времени нервно озирался и с опасением оглядывался на прохожих. Ему вспоминался затрапезного вида мужичонка, который в железнодорожных кассах советовал ему никуда не ехать. Ясно было, что милиция следила за ним. Как говорят в детективных фильмах, прилепила ему «хвост».
«Хвост» — это было продолжение фантасмагории. Этого просто не могло быть в его прошлой размеренной жизни. Где она теперь, та размеренная жизнь? Может, и не было ее вовсе, а есть только чужая память?
Будто по расписанию, каждый час Валдаев звонил Элле. Пару раз он ездил к ней домой. Прислушивался, прикладывая ухо к двери и стараясь уловить в квартире хоть какие-то признаки жизни. Естественно, таковых не обнаруживал В последний визит он набрался наглости и обратился к соседям. Тут же нарвался на ругань: «Житья не стало. Все милиция ходит, об этой вертихвостке спрашивают. Нет ее! И не появлялась!..»
Он постоянно возвращался мысленно к той ночи. И сознание его билось, как птица о стекло, не в силах проникнуть за барьер. Ему очень не нравилось, что из его памяти выпало полтора часа. Не нравились следы крови в ванной. Много чего не нравилось.
Ему пришла мысль обратиться, используя обширные связи, к какому-нибудь гипнотизеру, чтобы тот выдавил из него в гипнотическом состоянии тайну тех часов. Но он знал, что никогда не пойдет на это. Он обмирал от мысли. что гипнотизер найдет что-то такое…
Все чаще в одиночестве Валдаевым овладевала навязчивая идея. Ему казалось, что вот-вот, через пять секунд зазвонит телефон. И он услышит голос Эллы:
— Все в порядке. Это я… Телефон не звонил. И Элла не объявлялась. И тут время играло против него. С каждым часом надежда, что все утрясется, становилась все призрачнее. Однажды утром он позвонил профессору Ротшалю.
— Элла не появлялась?
— Нет, — произнес профессор.
— Где же она? Где?
— Я думаю, это не телефонный разговор. Вы могли бы подъехать ко мне?
— Конечно, могу! Когда?
— Да хоть сейчас.
Валдаев взял такси и меньше чем через час был в квартире профессора.
На этот раз профессор принял его без неизменной бутылки вина. На столе дымился кофейник.
— Присаживайтесь. Вот хозяйничаю, — сказал он, показывая на духовку, в которой что-то жарилось. — Признаться не люблю эти новшества — СВЧ-печи и прочие плоды прогресса. Пища должна готовиться на огне. В огне есть мистика. А что есть в СВЧ излучении, кроме рационального бездушия технократической эпохи?
— Я не знаю, — нервно произнес Валдаев, усаживаясь на стул.
Его руки дрожжали. И голос дрожжал. Ротшаль, напротив, был совершенно спокоен.
— Где Элла? — Валдаев вздохнул. — Черт возьми, ну где же она?
— Где? — Ротшаль разлил по чашкам ароматный кофе. — Вопрос не праздный, не правда ли? — Он внимательно посмотрел на гостя. — Где Элла? Хотел бы я знать.
— Вы так спокойны, — зло произнес Валдаев. — Можно подумать, вас это не волнует.
— Почему? Очень волнует. Я написал заявление в милицию. Надавил кое на кого, чтобы возбудили уголовное дело. Мне сказали ждать. И я жду, — он снова пронизывающе посмотрел на гостя.
— Милиция приходила ко мне. Они устроили у меня обыск. Они что-то искали.
— И не нашли.
— Вы так говорите, Ким Севастьянович, будто подозреваете меня в чем-то. — Валдаеву вдруг стало жутко обидно. — Это даже смешно…
— Да, конечно. Это смешно… А знаете, Элла ведь взбалмошная девушка. Иногда грубая…
— Я люблю ее.
— О да, конечно… Я думаю, у вас не слишком большой опыт общения с женщинами. С такими женщинами. Они слишком дорогие и капризные игрушки… В тот вечер она пришла к вам. Дело молодое. Порыв страсти.
Он замолчал, побалтывая серебряной ложкой в чашке. Звон серебра о фарфор отдавался в голове Валдаева.
— Ох эти человеческие проблемы, — криво улыбнулся Ротшаль. — Ox эта неспособность совладать в определенный момент с собой. Вдруг оказывается, что в эту секунду нет ничего важнее, как выплеснуть злость. И пальцы начинают жить сами по себе… А потом видите, как она уже оттрепыхалась в ваших руках. Шея хрустнула. И остается одно — вынести тело…
— Вы что такое говорите?! — воскликнул Валдаев, поднимаясь из-за стола.
— Я вас не виню. Я знаю, насколько может захватить человека секундный импульс. Но поймите, вы не сможете жить с этим. Вам лучше признаться…
— Я ничего не делал. — Валдаев снова уселся на стул. — Поймите же вы наконец. Я такого не мог сделать. Я из другого теста.
— Из другого?.. В людях живет несколько Я. И они могут быть совершенно непохожи друг на друга. Могут даже ненавидеть и презирать друг друга. Но они — части единого целого. А единое гораздо гармоничнее части. Где-то в глубине нас мы — само совершенство, но не всем удается соединить части нашего Я.
— Это называется шизофрения. Раздвоение сознания.
— Ничуть не бывало. Это обычное состояние человека. Какое из этих Я главное? Никто не ответит. Это вопрос каждого конкретного мига. Краткого мига, какой решает все. Какое Я преобладает в судьбоносный миг, так и прокладывается тропинка судьбы… Вам же не повезло.
— Вместо того чтобы искать Эллу, вы… Вы издеваетесь надо мной!
— Нет, Валерий Васильевич. Элла слишком дорога мне. Я очень хочу найти ее. Но если… Я смирюсь. Я не жажду мести. Кто-то наверху, кто расставляет все по своим местам, решит и этот вопрос. Я фаталист.
— Это просто досужие домыслы, — уже без всякой уверенности произнес Валдаев.
— Да вы пейте кофе. Пейте…
Валдаев встал. Закусил губу. Хотел сказать что-то хлесткое. Но лишь сухо произнес:
— До свидания.
И, качнувшись от резкого отлива сил, ринулся из квартиры…
Все пошло по очередному кругу. Утром Валдаеву позвонили из милиции и потребовали явиться для дачи показаний.
— Повестку слать не будем. Надеемся на вашу сознательность, — проговорил приветливый молодой человек.
— Я приду, — вздохнул Валдаев, которому в этот момент новее не хотелось быть образцом сознательности, а хотелось забиться в темный угол и никуда не ходить.
Но идти пришлось. В районном отделе милиции: его донимали пару часов вопросами об Элле, об их взаимоотношениях, о ее знакомых и возможных местах появления.
— Годами люди не появляются, и никакого шума, — сказал Валдаев оперативнику, специализирующемуся на розыске без вести пропавших, — тому самому веясливому молодому человеку, который звонил ему. — А тут сразу — уголовное дело, обыски…
— Давят, — оперативник выразительно указал пальцем в небо.
— Сверху — на вас. Вы — на меня…
— Эх, Валерий Васильевич, — укоризненно произнес оперативник.
— Вместо того чтобы с бандитами бороться… — Валдаев запнулся, потом решился выложить все. — Тут меня бандиты атакуют. Требуют, чтобы я менял квартиру. Двухкомнатная мне велика, оказывается. Всю жизнь была нормальная, а сейчас велика. Угрожают убить. Закопать за кольце вой до-рогой. Это как?
— Ну-у, — протянул оперативник. Он сразу поскучнел. — Это когда было-то?
— На днях… Вот когда меня убьют.
— Да нет, сейчас из-за квартир редко убивают. Бум прошел.
— Редко, но убивают же!
— Да не думайте вы о худшем. Попугают… Конечгно, можете написать заявление. Мы его рассмотрим… Они вас били?
— Дали один раз.
— Следы побоев есть?
— Нет.
— Тогда все вообще трудно доказуемо. Ваши слова против их. Мы их напряжем. А они на вас отыграются. Вам это нужно?
— А если все-таки убьют?
— Если бы да кабы… Напишите. Вообще, это к разговору не относится, Валерий Васильевич. Это не в пределах моей компетенции.
— А что в пределах вашей компетенции?
— А в пределах моей компетенции розыск гражданки Корсуниной Эллы Валентиновны… Валерий Васильевич, — проникновенно, как ксендз во время исповеди, произнес оперативник — видимо, этому искусству он обучался у майора Кучера. — Поверьте, если вы виноваты, рано или поздно это всплывет. Так что…
— Но я не виноват, — эти слова от частого повторения уже затерлись и все больше походили на неискренние…
На следующий день Валдаева вызвали в прокуратуру. Там его допрашивала женщина-следователь — въедливая, источающая ядовитую стервозность. Говорила она с ним куда более сурово, чем оперативник.
— Я не виноват ни в чем, — снова повторял Валдаев. Больше всего он боялся, что его потащат к майору Кучеру, но тот пока не нарисовывался. Впрочем, Валдаев был уверен, что майор опять вынырнет в самый неподходящий момент, как черт из табакерки.
Чтобы отвлечься, Валдаев погрузился в работу. Он пытался уйти от грубой, неуютной действительности в искусственный мир слов, в белое безмолвие бумажных листов, расчерченное черными строками. Это был его мир. Он творил его по своему усмотрению. Он мог перетасовывать факты, жонглировать словами и событиями. Он был здесь хозяин, тогда как в реальной жизни он был лишь сорванным осенним листом, который гонит над землей ураганный ветер.
Он написал две статьи, до которых все руки не доходили уже третий месяц. Потом вернулся к тому, к чему не возвращался уже года три. В свое время в альманахе новой прозы «Знак препинания» он напечатал пару авангардистских рассказов. Валдаев никогда не увлекался прозой. Его вгоняло в тоску осознание того, что нужно на сотнях или десятках страниц передвигать вымышленных тобой героев. Он еще в юношестве пробовал силы в реалистических рассказах, и получалось, что со своими героями он не находит общего языка, поэтому они выходят вялыми, анемичными и по жизни бесполезными. Совсем другое дело — авангардная проза. Мысль течет плавно и не зависит ни от чего — ни от логики, ни от героев. Ты выплескиваешь накопившиеся чувства, страхи, тревогу в словах, ты отстраняешь их от себя, изучаешь, будто ученый энтомолог загадочных насекомых. И все эти сковывающие тебя чувства будто перестают быть твоими, они утрачивают над тобой власть. Авангардная проза — это еще невозделанная нива новейших психиатрических методик.
Рассказики в «Знаке препинания» были восприняты в узких кругах в основном доброжелательно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35