Усыновить меня? Боже милостивый! Как же я смогу стать сыном едва знакомого мне человека? Неужели у меня нет права выбора? Неужели этот мерзкий авантюрист, хитростью пробравшийся в постель моей матери, будет теперь заниматься моим образованием, управлять моей жизнью и всем состоянием моей семьи? Объятый страхом, я вдруг осознал, что после смерти матери у меня вообще не останется родных. Меня охватила ярость, та дремучая отчаянная ярость, которую так глубоко способны чувствовать только дети, абсолютно бессильные перед судьбой.
Я уже готов был, рыдая, броситься прочь из комнаты, когда чья-то легкая рука легла на мое плечо. Оборачиваясь, я ожидал увидеть подошедшего сзади отчима. Но увидел совершенно удивительное создание, внимательно смотревшее на меня глубокими и ясными зелеными глазами с живым огоньком, сиявшим в их глубине, — глаза какого-то дикого, неприрученного животного. Ее лицо, обрамленное буйными темными волосами, напоминало те лица, что смотрят на нас с картин, изображающих мифических ундин, женских духов воды, всплывающих из глубин волшебного морского царства. Она была совершенно очаровательна. И несмотря на мой юный возраст, я был настолько готов быть очарованным ею, что из моей головы мгновенно улетучились все страхи, связанные с Акронимом Беном, моим будущим, моим отчаянным положением и даже с моей умирающей матерью.
Она заговорила со странным акцентом, но звучание ее мелодичного голоса казалось переливчатым звоном незримых колокольчиков.
— Значит, вот каков наш маленький английский лорд Стирлинг? — Она улыбнулась мне. — Меня зовут Пандора, я подруга и наперсница твоей матушки.
Возможно, мне лишь показалось, что она особо подчеркнула слово «матушки»? Она выглядела недостаточно взрослой, чтобы быть ее наперсницей. Может, тут подразумевалось, что она оплачиваемая компаньонка? Хотя странно, она ведь также сказала и «подруга». Когда Иероним выступил вперед, намереваясь обратиться к ней, Пандора проскользнула мимо него, словно не заметив, и подошла прямо к кровати, где лежала моя мать. Подхватив с покрывала малышку Зою, как диванную подушку, она небрежно забросила ее на плечо. Зоя, повернув голову, глянула на меня сверху вниз таким глубокомысленным взглядом, словно мы с ней уже поделились каким-то важным секретом.
— Фрау Гермиона, — обратилась Пандора к моей матери, — если бы сейчас около вашей постели я вдруг превратилась в фею и сказала бы вам, что перед смертью могу исполнить три ваших желания, по одному для каждого из ваших детей, что именно вы хотели бы им пожелать?
Стоявшие у камина слуги начали перешептываться. Они, как и я, были явно шокированы тем, как бесцеремонно проигнорировала Пандора хозяина дома и с какой странной игривостью отнеслась к последним желаниям умирающей хозяйки.
Но гораздо больше меня удивили изменения, произошедшие с моей матерью. Ее смертельно бледные щеки вдруг окрасились легким румянцем. А когда она встретилась с Пандорой глазами, то лицо ее озарилось блаженной улыбкой. Хотя я готов поклясться, что ни одна из них не произнесла ни слова, между ними, казалось, происходило какое-то безмолвное общение. Задумчиво помолчав, мать кивнула. И закрыла глаза, все еще улыбаясь.
Пандора с Зоей, болтавшейся на ее плече, как меховой воротник, обернулась к нам с Эрнестом.
— Как вы понимаете, дети, нельзя дразнить удачу, рассказывая во всеуслышание о заветных желаниях: ветер может развеять их. Поэтому желания вашей матушки я сообщу каждому из вас по секрету.
Вероятно, Пандора не только выглядела феей или чародейкой, но и действительно была ею. Она плавно опустила Зою на кровать и, потрепав ее по головке, потянула за накрахмаленные ленты, поддерживающие ее волосы.
— Бедняжка, тебя обвязали и приукрасили, как рождественского гуся, — сказала она Зое. Словно узнав откуда-то о нашем недавнем разговоре в коридоре, она освободила волосы Зои от жестких лент, нашептывая ей на ухо желание матери. Потом она сказала: — А теперь, Зоя, ты можешь поцеловать мамочку и поблагодарить ее за доброе пожелание.
Зоя проползла по кровати и сделала то, что ей предложили.
Потом Пандора подошла к Эрнесту, пошепталась с ним, и прощальная церемония повторилась.
Я вдруг осознал, что с трудом могу предположить, какие пожелания могут ждать меня. Что хорошего могла пожелать мне моя мать, только что признавшаяся, что без моего ведома отдала меня в рабство Иерониму Бену, который, не тратя времени, разрушит все мои надежды на будущее, как он делал это в прошлом и настоящем?
Может, у меня разыгралось воображение, но я почувствовал, как вдруг весь напрягся стоявший рядом со мной отчим, когда Пандора приблизилась к нам, шурша серебристым шелковым платьем. Впервые с тех пор, как она появилась в спальне, она не только заметила его, но и взглянула ему прямо в глаза каким-то непостижимым для меня взглядом.
Вновь положив руку мне на плечо, она так близко склонилась ко мне, что наши щеки соприкоснулись. От нее доносился приятный запах, и я вновь ощутил трепетное волнение. Но слова, произнесенные мне на ухо горячим шепотом, заставили меня похолодеть от страха.
— Постарайся не подавать виду, просто слушай внимательно, что я скажу, — напряженно прошептала она. — Из-за твоего присутствия здесь мы все в огромной опасности, и ты больше всех. Я не смогу ничего объяснить, пока мы не выберемся из этого дома, наполненного шпионами, ложью и страданиями. Я постараюсь устроить это завтра, понял?
Опасность? Какая опасность? Я ничего не понял, но кивнул головой, показывая, что не буду ничему удивляться. Пандора ободряюще сжала мое плечо, вернулась к кровати и, взяв мою мать за руку, обратилась к слугам:
— Фрау Бен счастлива, что все ее дети наконец собрались вместе. Но даже такое короткое посещение отняло у нее много сил. Теперь мы должны дать ей отдохнуть.
Прежде чем слуги продефилировали к выходу, Пандора громко обратилась к моему отчиму:
— Герр Бен, ваша жена также хотела бы, чтобы вы распорядились подготовить экипаж к завтрашнему утру, и тогда мы с детьми сможем прогуляться по Вене перед возвращением Лафкадио в школу.
Сверкнув глазами, отчим остановился около меня на полпути от кровати к дверям. Похоже, он пребывал в неких сомнениях, но потом все-таки слегка кивнул ей.
— С удовольствием, — сказал он, хотя удовольствия в его голосе уж точно не было.
Он развернулся и покинул комнату.
Утром, когда мы вышли из дома, шел снег, однако хмурое небо и ненастная погода ничуть не обескуражили Зою, возбужденную предстоящим таинственным приключением и особенно компанией вновь обретенного брата, которого она могла поучать и запугивать. С трудом дождавшись, пока слуги закончили одевать ее, она сразу потащила меня к конюшням, где у нас, детей, как оказалось, имелся собственный транспорт — экипаж, запряженный четверкой лошадей. Его уже подготовили по распоряжению моего отчима, лошади били копытами, и кучер сидел в ожидании на высоких козлах. За стойлами располагались кабриолеты, рессорные двуколки и блестящий семейный автомобиль.
Целую ночь я метался без сна, мучительно размышляя о таинственном сообщении Пандоры.
А утром, сидя в теплом закрытом экипаже, слушая, как лошади звонко цокают копытами по булыжным мостовым, и впервые знакомясь с красотами Вены, я заметил, что Эрнест несколько раз с подозрением оглядывался на слюдяное оконце, за которым маячила неподвижная спина кучера. Поэтому я попридержал язык и ждал с нарастающим нервным возбуждением. Но как бы я ни старался, мне не удавалось представить реальную опасность, которая могла выпасть на долю двенадцатилетнего мальчика в той изысканной и благополучной атмосфере, что царила в семейном мире Бенов.
Пандора прервала мои размышления.
— Ты когда-нибудь бывал в парке с аттракционами? — с улыбкой спросила она. — Мы едем в Volksprater — Пратер, народный парк, где прежде были заповедные охотничьи угодья императора Иосифа Второго, брата Марии Антуанетты и покровителя Моцарта. А сегодня там можно прекрасно отдохнуть на природе и покататься на карусели. Английские дети называют карусель веселым колесом, потому что она крутится вокруг своей оси. Вы сидите на лошадках, и когда карусель кружится, то они движутся вверх и вниз, поэтому кажется, будто вы скачете. На карусели в Пратере есть не только лошадки, но и много других животных, словно сбежавших из Tiergarten, из зоопарка.
— Папа не разрешает нам ходить в Пратер, — заметила Зоя, явно огорченная этим печальным фактом.
— Он говорит, что там полно невоспитанных работяг, которые пьют пиво и едят сосиски, — пояснил Эрнест. — А когда я сказал, что вряд ли они пойдут туда гулять зимой в такую плохую погоду, отец сказал, что зимой Пратер закрыт и не работает даже гигантское колесо Ферриса.
— Как обычно, твой отец прав только наполовину. — Замечание Пандоры прозвучало довольно дерзко: редкая девушка ее возраста осмелится высказаться так о столь влиятельном человеке, как мой отчим, какими бы сложными ни были их взаимоотношения. — Возможно, парк и закрыт на зиму, но у меня там есть друзья, работающие в любую погоду.
Когда мы подъехали к парку, стало заметно холоднее. Все вокруг выглядело ужасно голым и пустынным, наглухо закрытым до весны. Шлагбаум в воротах не позволил нашему экипажу проехать внутрь, туда, где находились обещанные механические аттракционы. Зоя жутко расстроилась.
— Немного прогуляемся пешком, — утешила нас Пандора. — Лафкадио, ты перенесешь Зою на плечах через эти сугробы. А по парковым аллеям идти будет легче.
Кучер отогнал карету под специальный навес. Пандора приподняла свои длинные юбки, а я подсадил Зою себе на плечи, и мы по сугробам обошли все преграды, пробираясь к безмолвным белым галереям парка. Когда мы вышли на широкую, обрамленную подстриженными деревьями главную аллею, от которой ответвлялись расчищенные дорожки, я спустил Зою на землю.
— Теперь, Лафкадио, мы расскажем тебе то, что не могли рассказать вчера вечером, — сказал Эрнест. — Понимаешь, отец совсем не хотел, чтобы ты приезжал в Вену. Из-за этого были ужасные споры. И ты сейчас с нами только благодаря Пандоре.
Споры из-за меня? Я непонимающе глянул на Пандору.
— Много ли ты знаешь о своем отчиме? — спросила она.
— Практически ничего. Почти восемь лет я не видел ни его, ни мою мать, — сказал я, стараясь подавить горькие чувства.
Меня тошнило от одной мысли о том, я стал теперь законным сыном Иеронима Бена, но мне неловко было говорить об этом с его родными детьми, идущими рядом со мной.
— Мы с Зоей тоже мало что знаем о нашем отце, — сообщил мне Эрнест, взбивая снег начищенным до блеска сапожком. — Он вечно разъезжает по каким-то собраниям или важным делам. Даже с матерью нам никогда не удавалось побыть наедине: мой гувернер, няня Зои или слуги постоянно крутятся вокруг нас, прямо как вчера вечером.
— Да, собственный дом был для вашей матери ненамного лучше, чем тюрьма, — признала Пандора. Увидев мое недоумение, она добавила: — Я не имею в виду, что ее заковали в цепи и не разрешали покидать спальню. Но с тех пор, как восемь лет назад семья переехала в Вену, ей никогда не давали побыть в одиночестве. Ее почта неизменно проверялась, и за ней следил целый штат слуг. У нее не было ни друзей, ни гостей, и она ни разу не выходила из дома без сопровождающих.
— Однако вы сказали, что вы ее подруга, — заметил я.
За эти годы я множество раз размышлял о своей судьбе, пытаясь понять, почему мать бросила меня, и чувство заброшенности обострялось тем, что другие ее дети жили вместе с ней. Я верил — вернее, мне хотелось верить, — что во всем виноват мой отчим. Неужели он действительно был тем зловредным подлецом, каким я воображал его? Но Пандора уже начала свои откровения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101