Девушка в пьесе и сегодня все та же, какой была пять лет назад. А ты уже совсем другая.
Я чувствовала, как по моим щекам бегут слезы. Он обнял меня и прижал мою голову к груди. В его голосе появилась задумчивая интонация:
— Не следует так расстраиваться и чувствовать себя виноватой, Джери-Ли. Все могло бы оказаться гораздо хуже. Некоторые люди так и не взрослеют всю жизнь.
Глава 4
Я смотрела, как мой отец спускается по лестнице в холл первого этажа.
Он скрылся в своей комнате. Я закурила сигарету, закрыла дверь и опять присела к окну.
Девушка в пьесе никогда не вырастет...
Когда-то я была девушкой в пьесе. Не осталась ли я ею? Может быть, мысль о том, что я повзрослела, выросла, — ошибочная, просто иллюзия?
Я до сих пор помню все до мельчайших подробностей, что произошло в тот день, на второй неделе, репетиций. Именно тогда началось мое взросление.
Я не хотела репетировать.
Я твердила, что я не актриса. Но Уолтер и Гай твердили обратное и давили на меня — давили непрерывно, так что я в конце концов сдалась.
Вначале я чувствовала себя отвратительно, все время не в своей тарелке — любитель среди профессионалов. Но постепенно я училась. Шаг за шагом. К концу первой недели они уже могли слышать меня, например, с балкона. И все были так заботливы, так внимательны, что я постепенно почувствовала себя как бы на своем месте — появилась уверенность. Вплоть до того дня, когда это вдруг свалилось на меня, как кирпич на голову.
«Красавчик» Дрейк вернулся из Голливуда в Нью-Йорк через пятнадцать лет после того, как он отправился туда сниматься. И его первая роль после возвращения была в нашей пьесе. Он был звездой и отлично знал это. И еще он был профессионалом и никому не позволял забыть это, особенно мне. Он знал все актерские штучки и приемчики. Например, половину времени моего пребывания на сцене я играла спиной к зрителям, как выяснилось после репетиции. Или оказывалась за его широкой спиной, так что меня никто не видел. Или застревала в одной стороне сцены, а он оказывался в другом конце и, захватив зрительское внимание, купался в нем.
Вначале я просто не понимала всего, что происходит, и поэтому не беспокоилась и не переживала. Но постепенно я начала замечать, что он вытворяет, и стала злиться. Нет, я вовсе не хотела сделать из своей роли нечто большее, чем следовало по пьесе, но и не меньше, поскольку чувствовала в себе способность полностью отвечать требованиям пьесы. И я начала бороться — так, как я могла.
К этому времени я обнаружила, что Дрейк помнит только последние слова реплики партнера и отвечает на них. Это — как рефлекс. И малейшее отклонение в "хвосте " фразы, как называют актеры, ставит его в тупик.
Тогда я стала менять «хвосты» своих реплик, тем более, что это мне было очень легко сделать, потому что Уолтер писал их с моих слов.
В тот день мы прогоняли пьесу целиком уже во второй раз. Мы приближались к кульминации второго акта. И вдруг, неожиданно для всех, он сорвался:
— Да будь оно все проклято! — взревел он.
Мы замерли. Дэн Кейт, игравший роль моего отца, уставился на него, потом перевел взгляд на меня. Джейн Картер, стоявшая в кулисе и ожидавшая своего выхода, непроизвольно открыла рот да так и не закрыла его, когда Дрейк промаршировал, топая ногами, к рампе в центре сцены и крикнул в зал, где сидели Уолтер и Гай:
— Мне недостаточно платят, чтобы я выступал здесь в роли Станиславского! Если бы я хотел открыть студию актерского мастерства и собрал девиц, ошалевших от желания выходить на сцену, я бы сделал это в Голливуде. Если вы не можете заставить миссис Торнтон произносить те реплики, которые вы написали для нее, можете искать другого актера на мою роль. Я ухожу!
И он ушел со сцены.
— Зал замер — ни звука, ни шороха, ни вздоха. В мертвой тишине мы услышали, как где-то далеко, в глубине театрального здания хлопнула дверь его уборной. Затем все заговорили одновременно.
— Тихо! — голос Гая был властным, твердым. Он шел к сцене, сопровождаемый Уолтером, и мы умолкли. Он посмотрел на Дэна и Джейн и быстро сказал:
— Отдохните полчасика.
Они тут же ушли со сцены, не сказав ни слова. Гай и Уолтер молча глядели на меня. Я отлично помню, что в этот момент я чувствовала себя маленьким ребенком, осмелившимся возражать родителям.
— Вы же все видели, что он вытворяет со мной! — , бросилась я в атаку. — Это просто издевательство! Он делал все, чтобы выставить меня дурочкой, показать, что я — ничто!
Больше мне нечего было сказать, и поэтому я заплакала.
— Ладно, — всхлипывала я, — я ведь никогда не говорила, что я актриса, это вы... Теперь я уйду...
— А это не тебе решать, — сказал Гай совершенно. спокойно. — Здесь я режиссер.
— Так будет лучше для пьесы и для спектакля, — Продолжала я сквозь всхлипывания. — Он меня ненавидит. С другой девушкой у вас не будет никаких осложнений.
— Дрейк прав. Ты меняешь слова в репликах и сбиваешь его. Зачем?
— Он не должен поступать со мной так, как он делает!
— Ты не ответила на мой вопрос.
— А ты не ответил на мой — выкрикнула я с вызовом.
— Мне и не нужно отвечать. Я не порчу написанное автором.
— Но если ты считаешь, что порчу я, почему ты молчишь?
— Потому что сейчас не время. Сейчас я хочу знать, почему ты это делаешь?
— Потому что это единственный способ заставить его дать мне возможность играть роль так, как я считаю нужным.
Гай и Уолтер понимающе переглянулись.
— Но причина недостаточно веская, — сказал Гай. И тут неожиданно все мои страхи отступили, и я сорвалась:
— Тогда скажите, что мне делать? Как мне произносить все эти реплики и оставаться семнадцатилетней девочкой по пьесе, если так говорят тридцатилетние женщины? И я не знаю ни одной девчонки, кто бы так говорил!
На мгновение я умолкла, чтобы перевести дух, и тут увидела, что Уолтер повернулся и уходит от сцены к выходу из зала.
Я рванулась было за ним вслед, но Гай остановил меня, взяв за руку.
— Пусть уходит.
— О чем ты говоришь? — закричала я. — Это мой муж! Мой муж уходит!
— Не твой муж, а драматург, автор пьесы.
— Я сделала ему больно! Обидела! Пусти!
— Не пущу. Он профессионал и он переживет. Со временем.
— Не понимаю.
— Кто-то должен был ему сказать. Ты права — твои реплики не годятся, и это становилось очевидным с каждым днем. Если бы диалог был настоящим, Дрейку не понадобилось бы вытворять то, что он сейчас делает. Он бы просто работал на сцене, работал в диалоге с тобой.
За спиной Гая я увидела Дрейка, Он вышел из кулисы.
— Все в порядке? — спросил он буднично, невозмутимо, как бы между прочим.
— Как всегда, нормально, — так же спокойно, так же буднично ответил Гай.
И тут я все поняла и почувствовала, как во мне нарастает слепая злоба.
— Вы... вы сознательно натравили меня на Уолтера? — крикнула я. — Своими подлыми уловками! Потому что у вас кишка тонка сказать ему в лицо всю правду!
— Угу... И ты единственная, от кого он это выслушал, — признался Гай. — Теперь он вернется, и будет работать, и все перепишет — и все реплики заиграют.
— Какое же ты дерьмо!
— А разве я утверждал, что я святой?
— Правду! — снова взвилась я. — Может ли хоть кто-нибудь сказать правду? Неужели вы всегда прибегаете к манипулированию людьми и заставляете их делать за вас вашу грязную работу, вместо того, чтобы сказать правду, что, на мой взгляд, куда проще?
— Это театр, — сказал уклончиво Гай.
— Такой он мне не нравится, — заявила я. — И тем не менее, тебе придется принять его таким, если ты хочешь оставаться в нем.
— У меня нет ни малейшего намерения оставаться на сцене.
— Если ты собираешься и дальше жить с Уолтером, быть его женой, тебе придется смириться с театром, хочешь ты того или нет. Потому что вы всегда будете так или иначе в театре, а точнее, в театральном деле. И запомни, что это единственная жизнь, которую он любит и которую он хочет вести, — он двинулся к кулисам, не дожидаясь моего ответа. — Репетиция завтра в два, — сказал он, не поворачиваясь и уходя в кулису.
Мы остались с Дрейком вдвоем на сцене. Он ухмыльнулся.
— Ты и я — и никого больше...
— Не вижу в этом ничего смешного.
— Тогда извини, я не хотел чтобы так получилось, правда, не хотел.
Я не ответила, и на его лице появилось выражение раскаяния.
— Но я ничего не мог с собой поделать. Мне кажется, я оказался гораздо лучшим актером, чем сам думал.
Его откровенные слова сломали возникший между нами ледок, и я засмеялась.
— Ты чертовски хороший актер, — сказала я. — Но еще ты и старый хер.
Теперь улыбнулся он.
— Меня обзывали словами и похуже. Но в данном случае все к лучшему — во имя общего дела. Я могу угостить тебя стаканчиком в знак того, что ты на меня не сердишься?
— Я не пью, — сказала я, — но ты можешь угостить меня чашечкой кофе.
Все сработало именно так, как они планировали. Когда я вернулась домой в тот вечер, Уолтер уже с головой ушел в работу над исправлениями.
Он даже не лег со мной спать и утром, когда я вышла к завтраку, на столе лежала записка:
Дорогая моя! Уехал к Гаю завтракать и пробежать исправления, Увидимся на репетиции. Люблю, Уолтер Р. S. Пожалуйста, извини меня, но мне пришлось воспользоваться твоими репликами, — они лучше, чем все, что я мог придумать. У.
От записки на меня повеяло теплом скрытого между строк одобрения Уолтера. Позже, не репетиции, я заметила, что все исправления уже были одобрены и внесены в текст других исполнителей. Впервые за все время мы работали дружно и слаженно.
Только много месяцев спустя я поняла, чего мне стоил этот разговор на репетиции. Но к тому времени и Дрейк и я уже получили награды за лучшее исполнение главой роли и лучшую женскую роль, хотя приз за лучшую пьесу года ушел к другому драматургу. Все выяснилось случайно, когда мы играли спектакль уже последнюю неделю после целого года успеха на Бродвее.
У меня были некоторые замечания и предложения, касающиеся новой пьесы Уолтера. Я пришла к нему в кабинет и спокойно изложила их. Он выслушал, не выказав ничем своего отношения и сохраняя бесстрастное лицо. Когда я закончила, он взял у меня из рук второй экземпляр рукописи, с которым я пришла.
— Ты не должна была брать и читать, — сказал он.
— Я не знала, Уолтер. Я нашла экземпляр в спальне.
— Я забыл ее там.
— Я только хотела помочь.
— Когда мне нужна помощь, я прошу о ней.
И только тогда я полностью поверила Гаю и Дрейку, что найденный ими хитрый ход на репетициях в самом начале работы был единственной возможностью заставить Уолтера переделать пьесу. Потому что он не стал бы иначе слушать. Потому что его совершенно не интересовала правда.
Единственное, что его волновало, — это его собственное "я". И не только его одного — всех их интересовали только чисто эгоистические соображения.
— Прости, — сказала я мужу сдержанно. — Больше этого не случится.
— Я бы не хотел, чтобы ты воспринимала мои слова как резкость. Но ты никак не можешь знать — что к чему, если не пишешь пьесу от начала до конца. Тем более, что у тебя есть некоторые представления о том, как все это сложно, поскольку ты и сама когда-то писала.
— Думаю, что я скоро выясню, как это сложно, — сказала я. — Теперь, когда спектакль практически уже снят с репертуара, у меня будет свободное время, и я смогу поработать над одной идеей, которая, как мне кажется, стоит того.
— Хорошо. Если возникнут вопросы, можешь обращаться ко мне.
Я не ответила. Но когда я вышла из кабинета, решение в моем мозгу уже сложилось: он будет самым последним человеком на земле, к которому я обращусь за помощью.
Это произошло четыре года назад и стало началом конца нашего брака.
Позже в самых разных ситуациях он неоднократно очень тонко, почти неуловимо давал мне понять, что был глубоко задет. Теперь все кончено, и я надеюсь, что ему уже больше никто не угрожает помощью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72