Человек должен учиться предвидеть убытки и отрезать их, как хирург. И ты, до известной степени, тоже должна сейчас заглянуть вперед и, как хирург, ампутировать свои будущие потери — не в деньгах, а в том, что для писателя важнее: убытки в репутации. Думаешь, кто-нибудь обратит внимание на те рецензии, что появятся завтра в местных газетах?
Никто! А если и заметит, то не запомнит. И уж во всяком случае никто не вспомнит о том, что писали где-то в Нью-Хевене к тому времени, когда ты напишешь свою вторую пьесу, тем более, когда будет решаться вопрос с ее постановкой, с поисками продюсера. Но если в Нью-Йорке появятся разносные рецензии на спектакль, театральный мир никогда этого не забудет.
— А мне плевать... — я продолжала всхлипывать, — плевать. Я знаю, что пьеса хорошая.
Он продолжал поглаживать меня по голове, а его вторая рука начала двигаться от моей талии к груди.
Я повернулась так, что моя грудь уютно легла в его ладонь.
— Адольф, — сказала я, — вы даже не представляете, как я всегда восхищалась вами, вашей смелостью, вашей продюсерской интуицией! И всегда была уверена, что вы тот самый человек, который ни при каких обстоятельствах не оставит меня! Не бросит!
— Я и не бросаю, — сказал он хрипло и откашлялся. — Я просто пытаюсь сохранить остатки практичности.
К этому моменту я умудрилась повернуться так, что обе мои груди оказались в его руках, и его лицо стало багроветь.
Вдруг он вскочил на ноги. Схватил фужер с шампанским и протянул мне.
— Выпей!
В его голосе появилось что-то, чего раньше я никогда в нем не ощущала. Властность? Мужественность? Не знаю... Во всяком случае, я вдруг осознала, что этот маленький, толстый человек-уродец — настоящий мужчина.
Я выпила залпом шампанское.
— Я хочу трахнуть тебя! — сказал он без обиняков. — И я знаю, что ты готова сегодня лечь со мной в постель. Но что ты скажешь, если я все же закрою спектакль?
— Я скажу — нет? — ответила я, глядя прямо ему в глаза.
Он некоторое время сверлил меня своими глазками, потом налил себе шампанского и одним глотком опорожнил фужер. Совершенно неожиданно для меня улыбнулся и потрепал меня по щеке.
— Ты мне нравишься. По крайней мере, ты действуешь честно.
— Спасибо, — сказала я. — А что будет со спектаклем?
— Я закрываю его. Но обещаю тебе — если ты напишешь новую пьесу, неси ее мне — мы сделаем еще одну попытку.
Я поднялась с пивана. Внутри меня все словно отмокло. Но главное — я больше не ощущала себя последней дешевкой.
— Спасибо, Адольф. Вы — настоящий джентльмен. Он открыл передо мной дверь. Я наклонилась к нему, подставила щеку для прощальаого поцелуя и пошла к своему номеру. К Гаю я решила не заходить. Зачем? Спектакль прекратил существование в Ныо-Хевене.
Глава 17
— Современная мебель на рынке совершенно обесценена, ее полно, — сказал оценщик мебели.
Я не ответила ему — бессмысленно. Все оценщихи и продавцы подержанной мебели, приходившие ко мне, до него, говорили то же самое.
— Ковер тоже ваш? — спросил он.
Я кивнула.
Он стал разглядывать ковер с явным неодобрением.
— Белый и бежевый — самые неудачные цвета. Невозможно сохранять чистыми, жутко пачкаются...
И это я уже слышала не раз.
Зазвонил телефон.
Я схватила трубку в надежде, что звонит мой новый агент, чтобы сообщить мне, как обстоят дела насчет очень важной для меня встречи с одним итальянским продюсером.
Увы, звонили из телефонной компании и напоминали, что я просрочила телефонные счета — их надо было оплатить два месяца назад. Они сказали мне, что, как это им ни жаль, они будут вынуждены отключить мой телефон, если чек не поступит к ним завтра утром. Я заверила их, что чек уже отправлен мной по почте. Я врала, но все это не имело никакого значения — завтра утром я уже не буду жить в этой квартире.
Оценщик вышел из спальни.
— Вы забрали отсюда уже кое-какую мебель, — сказал он прокурорским тоном. — Я обнаружил следы от ножек мебели на ковре. И потом я не вижу ни столового серебра, ни кухонной утвари!
— Вы видите все то, что предназначено для продажи, — сказала я с раздражением.
Неужели он полагает, что, уехав отсюда, я буду жить в чемодане? Все те вещи, которые я решила оставить, уже находились в крохотной квартирке-студии, которую я арендовала в районе Вест-Сайда.
— Не знаю, не знаю, — сказал оценщик с подчеркнутым сомнением. — Все это трудно будет продать...
— Мебель практически совершенно новая. Ей чуть больше года. И я покупала лучшее, что было тогда. Она, обошлась мне в девять тысяч долларов.
— Вам бы следовало обратиться к нам, — сказал оценщик. — Мы бы помогли вам сэкономить кучу денег.
— Тогда я понятия не имела о вашем существовании...
— В этом заключается беда многих людей. Они обычно начинают что-то узнавать только тогда, когда уже слишком поздно... да... — он умолк и указал на мою любимую кушетку:
— Сколько вы за нее хотите?
— Пять тысяч.
— Столько вам никто не даст.
— Тогда назовите вашу цену.
— Тысяча.
— Забудем, — сказала я и пошла к двери. — Спасибо, что потрудились приехать.
— Эй, подождите, у вас что — есть более выгодное предложение?
— Конечно, гораздо более выгодное.
— "Но насколько более выгодное? На сотню? На две сотни?
Я даже не дала себе труда ответить.
— Если здесь уже побывал оценщик от Хаммер-смита, он никак не мог предложить вам больше, чем двенадцать сотен.
Ничего не скажешь — он знал рынок: это была точно та сумма, которую мне предложили.
— Я готов рискнуть, — сказал он. — Я дам вам тринадцать сотен.
Тринадцать — мой предел.
— Спасибо, но я говорю — нет, — ответила я" не спуская с него глаз и продолжая держать дверь открытой.
Он еще раз быстро оглядел комнату.
— Когда я могу забрать вещи?
— По мне, хоть прямо сейчас, — ответила я.
— Значит, сегодня, допустим, после полудня?
— Как вам будет угодно.
— Ничего не заложено? Никаких просроченных платежей? Все полностью ваше и принадлежит только вам? И вы можете подписать соответственную бумагу?
— Конечно.
Он тяжело вздохнул.
— Партнер решит, что я свихнулся, но я все же рискну предложить вам пятнадцать сотен. И на сей раз это действительно мой предел.
Он предлагал мне на три сотни больше, что кто-либо из побывавших у меня раньше. А он был, кажется... да, четвертым.
— Наличными, — сказала я. — Никаких чеков. Чек не успеет прийти в мой банк вовремя, чтобы я смогла расплатиться за аренду и выписать чек за новую квартиру.
— Конечно, наличными.
— Продано, — сказала я и закрыла дверь.
— Я могу позвонить по вашему телефону? — спросил он. — Если вы согласны подождать, грузовик подъедет максимум через час.
— Я подожду.
Я успела в банк до трех часов. Положив деньги на свой счет и сделав необходимые платежи, я с облегчением вышла на улицу. Приближался чудный майский вечер, и я подумала, что поскольку я в этот удачный день еще ничего не слышала от моего агента, то неплохо было бы пойти и навестить его. По дороге я сделала в уме несложные расчеты. Получалось, что после выплаты всех платежей, у меня на жизнь остается около восьми сотен долларов.
Шумный офис моего нового агента Лу Брздли в здании «Брилл Билдинг» не имел ничего общего с утонченным и одновременно деловым обликом конторы Джорджа.
Да и сам Лу был далеко не тем агентом, с которым я бы хотела иметь дело, — если бы, конечно, я имела право выбора. До того, как подписать с ним контракт, я побывала во всех больших агентствах: и у Уильяма Морриса, и в Эй-Эф-Эй, и в Си-Эм-Эй. Все были исключительно вежливы со мной, но не выразили никакого интереса. Словно я внезапно попала в касту неприкасаемых. Я попыталась взглянуть на происходящее реалистически — в конце концов, их трудно было винить, ведь это естественно, что никто не хочет связываться с закоренелым неудачником.
Независимо от того, по моей ли вине или по объективным причинам, но надо признать, что с моим именем связаны три громких неудачи. Три шумных провала. Вопреки тому, что сказал мне Джон, его братец вырезал мою роль из картины — это раз; во-вторых, сплетни о моем скандале в «Юниверсал» и позорном падении с лошади разнеслись достаточно широко; и, наконец, последнее провал моей пьесы.
Как я ни крепилась, этот провал причинил мне самую большую и, честно говоря, незатихающую боль. И не только потому, что спектакль оказался действительно неудачным, но и потому, что Гай стал болтать по всему городу, что всему виной я, стал катить на меня бочку, утверждать, что именно я отказалась делать исправления, не пошла на переработку, которая могла бы спасти дело, а он, якобы, настаивал на этой переработке.
Я попыталась дозвонить ему в надежде, что смогу заставить его остановиться. Но его всегда не оказывалось дома, когда бы я ни звонила. И наконец, это сообщение из конторы Джорджа, что они расторгают со мной контракт.
Оно в полном смысле слова ошеломило меня. Поставило в тупик. Тем более, что Гарри Крег при нашей встрече мне ничего не сказал.
Я помню, как я схватила телефон, набрала его номер. Его голос прозвучал настороженно и как-то по чужому:
— Да?
— Гарри, вероятно, произошла ошибка. Я только что получила уведомление, что вы расторгаете со мной контракт. Но ты же мне ничего не сказал?
— Расторжение — не в моей компетенции, — ответил он осторожно, — Это парни там, наверху.
— Но ты знал, что готовится? Он ответил не сразу — видимо, колебался, не знал, что сказать.
— Да.
— Тогда почему ты меня не предупредил? Я думала, что ты мне друг.
— Я твой друг. Но кроме того, я работаю у Джорджа. И я не вмешиваюсь в те вопросы, которые не входят в круг моих обязанностей.
— Но мы же с тобой обсуждали мои планы, говорили о том, что можно начать делать уже сейчас, — крикнула я. — А ты все это время знал, что не будешь делать ничего, что все разговоры, все планы — блеф?!
— А что бы ты хотела, чтобы я тебе сказал: «Не беспокойся, крошка, ты уже допрыгалась»?
— Но ты бы мог сказать хоть что-то!
— О'кей, я скажу: не беспокой меня, крошка, ты уже допрыгалась! — и трубка у моего уха умолкла, словно на другом конце все вымерли.
Трудно сказать, что в тот момент терзало меня больше — обида на его предательство или растерянность от того, что я оказалась без поддержки. Но у меня просто не было времени на слезы и причитания. Нужно было как можно быстрее раздобыть другого агента и хоть какую-нибудь работу.
Сказать быстрее — просто, а вот найти оказалось куда сложнее. Тем более, что деньги из последней выплаты за пьесу улетучивались с невероятной быстротой. Думаю, что родители почувствовали, что со мной что-то не так, что я оказалась без гроша, и прислали мне на мое двадцатипятилетие чек на двадцать пять сотен долларов. И тогда я снова разревелась.
Мне пришлось ждать никак не меньше получаса, пока Лу соизволит закончить очередной телефонный разговор. В этом отношении он ничем не отличался от любого другого агента. Они все были телефоноголиками, свихнувшимися на телефоне.
Наконец его секретарша подала мне знак, что я ькну войти в кабинет.
Он поднял на меня глаза — они были голубые и водянистые, так же, как и его бесцветное лицо.
— Привет, беби, — быстро сказал он. — Я тут думал о тебе. Но мне никак не удается поймать этого сукиного сына по телефону, — и он закричал в открытую дверь:
— Эй, Ширли, попробуй еще раз поймать Да Косту!
Затем он снизил голос почти до конфиденциального шепота:
— Думаю, что он сейчас с мальчиками.
— Кто? — спросила я в недоумении. Его голос стал еще тише:
— Ты же знаешь, кого я имею в виду. Мальчики. Большой Фрэнк Джо.
Где, как ты думаешь, эти скотские продюсеры достают деньги?
— Ты подразумеваешь рэкет? — спросила я.
— Тес! — зашипел он тут же. — Мы не употребляем этого слова в офисе.
Мальчики — все отличные, замечательные парни. Друзья. Ты понимаешь, что я имею в виду?
Зазвенел телефон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72