Петр Петрович. Он не очень любит официальные обращения. Но сейчас был неподходящий момент для задушевной беседы.
Он угрюмо посмотрел на меня:
– Ни одной?
– Ни одной, – признался я.
– Ничего не нашел? Орудие убийства?
– Нет. Я все тут облазил, товарищ майор, – сказал я.
– Следы не затоптал?
Я даже обиделся – что он меня, за пацана держит, который только позавчера из школы милиции вылупился? А еще к себе перетащить хочет. Об этом мне один мой дружок из его отдела по большому секрету шепнул. Правда, с Терехиным я упорно прикидываюсь, будто ничего про это не знаю. Но, честно говоря, жду не дождусь, когда это произойдет. Думаю, в самое ближайшее время. Особенно если я хоть как-то помогу ему распутать это убийство. Так что пахать я готов не за страх, а за совесть. А он мне про следы.
Но обиды я не то что не высказал, даже глазом не моргнул в ответ на его реплику: Терехин таких дел на дух не выносит. Я только коротко ответил:
– Я был осторожен.
– И?..
– Пусто. Да вы ж сами смотрели.
– Я-то смотрел, – проворчал он. – Какие-нибудь необычные детали?
– Ничего подозрительного. Все, как обычно. К тому же ночью гроза была, вы же знаете. Так что следы… – Я пожал плечами и добавил:
– Надо ждать собаку, товарищ майор.
– Собаку. Я сам ее жду, собаку. Как любимую барышню. Долго ждут, да больно бьют…
Терехин ожесточенно сплюнул, не глядя на меня:
– Слушай, сынок, а ты выяснил, что он тут делал?
– Кто? – не понял я его. – Убитый?
– Да нет, старикан твой, который труп обнаружил.
– А-а, Бутурлин… Понимаете, товарищ майор, он бежал.
– От кого?
– Ни от кого. Он джоггингом занимается.
– Чем-чем? – Он повернулся ко мне неуловимо быстрым движением.
Я мысленно себя обматерил. Лучше его сейчас не раздражать. Дело в том, что Терехин терпеть не может, когда в разговоре употребляют всякие новомодные, особенно американские словечки и выражения. Хотя готов поставить на кон свою месячную зарплату: он прекрасно знает, что такое джоггинг.
– Ну, то есть он бегает трусцой, товарищ майор, – сказал я. – Он пенсионер и на здоровье слегка зациклился. Встает ни свет ни заря каждое утро и делает пробежку… Всегда по одному и тому же маршруту. В том числе через этот овраг и обратно.
– Это он тебе сказал?
– Нет. Я и раньше это знал.
Он что-то невнятно пробурчал себе под нос. Я терпеливо ждал новых вопросов.
– Он тебе домой позвонил?
– Да.
– Тебе, а не дежурному? Почему?
– Он меня хорошо знает.
– Откуда он звонил?
Я указал рукой в сторону видневшегося неподалеку дома под зеленой крышей:
– Вон оттуда, от Скоковых. Они хорошо знакомы. Сразу же после его звонка я позвонил дежурному, а сам сюда поехал.
Терехин помолчал. Потом спросил с эдакой ленцой в голосе, которая могла обмануть кого угодно, но только не меня:
– А где этот твой Бутурлин сейчас, сынок?
Вопрос явно не предвещал ничего хорошего.
– Я его подробно опросил и… и отпустил, товарищ майор, – сказал я. – Временно.
– Ишь ты… Отпустил, значит?
– Я не хотел его здесь держать, товарищ майор, – попытался объяснить я. – Но Николай Сергеич, то есть Бутурлин…
– Ты мне уже говорил, как его зовут, – в голосе Терехина послышались стальные нотки. Волкодав – он и есть Волкодав.
– Бутурлин одет был легко, а утро прохладное после дождя… И вообще, он человек старый…
– Хм, старый, – неодобрительно буркнул Терехин. – А я по-твоему, что, молодой?..
Я промолчал.
– Мда-а-а… – протянул он. – Ну, ты даешь, сынок. Надо же, вместо того чтобы придержать единственного свидетеля, он его спокойненько отпускает. Из милосердия. Ты что – мать Тереза? Может, у тебя в машине печка не работает, или бензина стало жалко? Так я тебе денег одолжу. На бензин. Получается, вместо того чтобы душегуба ловить, я тебя азам работы должен учить, сынок? Забыл, что торопыга обувшись парится?
Я по-прежнему молчал.
Да Терехин и не нуждался в моих оправданиях. Он занимался другим: вставлял мне, как он сам любит выражаться, "в мягкой французской манере". Но вставлял по полной программе.
Волкодав, конечно, был прав на все сто – свидетеля нельзя было отпускать до приезда опергруппы. Но я помнил, как расспрашивал Николая Сергеевича, когда примчался сюда первым. И как потом он, считая, что я не вижу его манипуляций, сунул под язык таблетку валидола. Я ведь знаю, что без лекарства он из дома не выходит.
Вот тогда-то я его и отпустил.
А теперь вот чувствую себя перед Волкодавом как щенок, бесстыдно нагадивший в чужой гостиной на персидский ковер. Как будто взял – и специально отпустил настоящего преступника, замочившего невинного егеря. Хотя в отличие от майора Терехина я не первый год знаю старого Бутурлина и, хоть застрели ты меня, представить его в роли хладнокровного убийцы ну никак не могу.
– Струхнул твой Бутурлин, когда труп обнаружил? – без улыбки спросил Терехин, но тон при этом слегка сбавил.
– Наверняка испугался. Но по его виду я бы не сказал. Он хорошо держался.
– Ладушки, Михайлишин. Потрясем твоего старикана, хоть ты его и отпустил… Попозже. У тебя все?
– Нет, не все. Вот что я выяснил у Бутурлина, товарищ майор. Покойный Пахомов ведь из гостей шел. А в гостях-то он вчера был как раз у Бутурлина. Они старинные приятели.
Терехин внимательно посмотрел на меня. Задумался.
– А это ты тоже самостоятельно выяснил, сынок? – тихо спросил он, выделив слово "самостоятельно".
– Нет. Это мне сам Бутурлин сказал.
– Без нажима?
– Сам. Сразу же. Это было первое, что он мне сказал, когда я сюда приехал.
– А ты говоришь, сынок, мыслей нет, – удовлетворенно сказал Терехин, оскалив белоснежные, как у двадцатилетнего, зубы. – Вот тебе и первая зацепка. Обязательно потрясем твоего бегуна. Время смерти определили?
– Доктор Вардунас как раз этим занимается. Я ему сказал, чтобы тело на берег не вытаскивали, пока вы не приедете и сами не осмотрите.
– Тело, сынок, я уже осмотрел, – ворчливо сказал Терехин. – Тело как тело, ничего особенного.
А вот тут он слукавил.
Способ убийства был необычен, и он это прекрасно понимал. Просто сейчас Волкодав зол на весь свет, потому и лается. Я знаю: он всегда злится, когда какое-нибудь серьезное дело, особенно убийство, начинает раскручивать. Не любит Волкодав убийц. Ох, не любит. Не завидую я тому, кто егерю горло перерезал.
Он достал из кармана плаща плоскую металлическую баночку. Открыл ее, загасил окурок о дно баночки и спрятал его туда же. Сунул баночку обратно в карман. И тут же закурил новую сигарету.
Я услышал торопливые шаги и обернулся.
– Да, вот, кстати и сам доктор, – сказал я Терехину.
Из лощины, на ходу стягивая медицинские перчатки, поднимался высокий, невероятно худой человек с длинным костистым лицом, на котором выделялся крючковатый нос. Человек был дочерна загорелый и напоминал индейца племени сиу, по ошибке надевшего элегантный костюм и модные круглые очки в роговой коричневой оправе. Это и был наш судмедэксперт – знаменитый доктор Вардунас, которого Волкодав всегда вытаскивает на убийства.
– Доброе утро, Петрович, – весело обратился индейский вождь к Терехину, засовывая перчатки в пластиковый пакет. – Пришел полюбоваться на кровавое зрелище?
– Да нет, я вообще-то по грибы отправился, – огрызнулся Терехин. – Народ говорит, белый на Касьяновой пустоши косяком пошел.
– Ну что ж, Бог в помощь, Петрович, – невозмутимо парировал доктор.
– Когда предположительно он умер, доктор? – спросил Терехин, глядя мимо Вардунаса в сторону ручья. Увидев, что Терехин разговаривает с доктором, к нам немедленно подошли и остальные члены опергруппы.
– Думаю, что не более шести-семи часов назад, – сказал Вардунас.
– Значит, где-то в районе полуночи?
– Вроде того. Точнее сейчас трудно определить – труп всю ночь пролежал в холодной воде.
– Причина смерти?
– Шок. Потеря крови. Практически мгновенная остановка сердца. Точнее скажет патологоанатом. Дай сигарету, Петрович, – попросил он Терехина.
– Ты ж вроде как бросил?
– Бросил. И начал.
Терехин молча протянул ему пачку. На меня они не обращали ни малейшего внимания – словно я был не человек, а клен на обочине.
– Да-а, – медленно протянул доктор, прикуривая от зажигалки Терехина. – Много я повидал, но такого…
В ответ Терехин только хмыкнул:
– А чего особенного-то? Ну, полоснул душегуб ножичком по горлу.
– Нет, Петрович. Не ножичком, – серьезно сказал доктор. – Четыре разреза. Чрезвычайно глубокие, идеально ровные и параллельно расположенные разрезы. Совершены они явно одновременно. Такое ощущение, что это было сделано каким-то специальным приспособлением. Каким – я понятия не имею.
– Маньяк?
– Не уверен. Ничего необычного, кроме способа убийства, нет. Никаких, по крайней мере при внешнем осмотре, следов изнасилования. Дополнительных травм, членовредительства – тоже. Хотя совсем не исключено, что и маньяк. Но первое впечатление у меня такое, Петрович, что к убийству тщательно подготовились. А я, знаешь ли, дорогой Петр Петрович, доверяю своим первым впечатлениям.
– Ладушки, ладушки, Глеб Алексеич, – ворчливо прервал доктора Терехин. – Впечатления можешь оставить для мемуаров. Когда бригада закончит осмотр, вытаскивайте жмура из ручья – и быстренько в морилку, на вскрытие. Вряд ли на нем пальчики остались. Наверняка водой смыло.
Последняя фраза была сказана специально для поднявшегося из лощины Коли Бабочкина. Тот в ответ только хмыкнул.
– Если патологоанатом обнаружит что-нибудь экстраординарное, немедленно звони мне в отдел, – велел Волкодав светловолосому оперу Саше Поливалову и, повернувшись, хмуро взглянул на меня. – А ты вот что, сынок… К завтрашнему утру чтобы нарисовал мне всю картинку по академпоселку и железнодорожной станции: ну, шпана, малолетки, алкаши. Кто чем вчера занимался, есть ли у кого связи с Москвой. Кто от "хозяина" недавно вернулся. Понял?
Ничего себе, сказанул! По всему поселку? Это называется отработка криминогенной зоны. А говоря нормальным языком – это ж сколько мне придется за один день перелопатить всякого дерьма? Я подумал, может, он даст мне хотя бы еще сутки? И решил поклянчить:
– Но, товарищ майор…
Даже закончить фразу он мне не дал.
– Что – "но"? – свирепо уставился он на меня. – Жмурик на твоей территории, Михайлишин?
– Да, обнаружен на моем участке.
– Вот и рой носом землю, чтоб аж дым пошел. А к старикану своему свозишь меня сегодня… Самолично. В обед, в пятнадцать ноль-ноль. Из уважения к старческим сединам не буду его в отдел таскать, на месте у него объяснение возьму. Но смотри, не ляпни ему, что я с тобой приеду. Ладушки?
– Понял, товарищ майор.
Послышалось надрывное завывание двигателя. Мы дружно обернулись. Визжа покрышками, у лощины затормозил потрепанный милицейский газик. Из него выскочил молодой сержант-кинолог со здоровенной овчаркой на брезентовом поводке. Он чертом подлетел к Терехину, но вякнуть ничего не успел, потому что Волкодав ледяным тоном осведомился:
– Ты где это, Митьков, шляешься? Лычки мешают?
– Товарищ майор, бак пустой, вчера столько мотались, всю горючку сожгли, – испуганно затараторил сержант. – Я к завгару, а он говорит: мол, все лимиты исчерпаны на бензин… А я ему говорю…
И тут Волкодава наконец прорвало – все раздражение, накопившееся за это злосчастное утро, вылилось на враз сбледнувшего сержанта.
– Чтоб у твоего завгара хрен на лбу вырос! – рявкнул он. – Вот я ему сегодня устрою лимит! На всю оставшуюся жизнь. И тебе тоже! Марш работать, Митьков!
Парень поспешно козырнул и помчался следом за рвущейся с поводка псиной вниз, к ручью. Мы молча наблюдали за его действиями. Они подбежали к мосткам через ручей.
У кромки берега овчарка шумно обнюхала траву. Труп все еще лежал в ручье, и она не могла до него добраться. Потом уткнулась носом в землю и завертелась, засопела, как пылесос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Он угрюмо посмотрел на меня:
– Ни одной?
– Ни одной, – признался я.
– Ничего не нашел? Орудие убийства?
– Нет. Я все тут облазил, товарищ майор, – сказал я.
– Следы не затоптал?
Я даже обиделся – что он меня, за пацана держит, который только позавчера из школы милиции вылупился? А еще к себе перетащить хочет. Об этом мне один мой дружок из его отдела по большому секрету шепнул. Правда, с Терехиным я упорно прикидываюсь, будто ничего про это не знаю. Но, честно говоря, жду не дождусь, когда это произойдет. Думаю, в самое ближайшее время. Особенно если я хоть как-то помогу ему распутать это убийство. Так что пахать я готов не за страх, а за совесть. А он мне про следы.
Но обиды я не то что не высказал, даже глазом не моргнул в ответ на его реплику: Терехин таких дел на дух не выносит. Я только коротко ответил:
– Я был осторожен.
– И?..
– Пусто. Да вы ж сами смотрели.
– Я-то смотрел, – проворчал он. – Какие-нибудь необычные детали?
– Ничего подозрительного. Все, как обычно. К тому же ночью гроза была, вы же знаете. Так что следы… – Я пожал плечами и добавил:
– Надо ждать собаку, товарищ майор.
– Собаку. Я сам ее жду, собаку. Как любимую барышню. Долго ждут, да больно бьют…
Терехин ожесточенно сплюнул, не глядя на меня:
– Слушай, сынок, а ты выяснил, что он тут делал?
– Кто? – не понял я его. – Убитый?
– Да нет, старикан твой, который труп обнаружил.
– А-а, Бутурлин… Понимаете, товарищ майор, он бежал.
– От кого?
– Ни от кого. Он джоггингом занимается.
– Чем-чем? – Он повернулся ко мне неуловимо быстрым движением.
Я мысленно себя обматерил. Лучше его сейчас не раздражать. Дело в том, что Терехин терпеть не может, когда в разговоре употребляют всякие новомодные, особенно американские словечки и выражения. Хотя готов поставить на кон свою месячную зарплату: он прекрасно знает, что такое джоггинг.
– Ну, то есть он бегает трусцой, товарищ майор, – сказал я. – Он пенсионер и на здоровье слегка зациклился. Встает ни свет ни заря каждое утро и делает пробежку… Всегда по одному и тому же маршруту. В том числе через этот овраг и обратно.
– Это он тебе сказал?
– Нет. Я и раньше это знал.
Он что-то невнятно пробурчал себе под нос. Я терпеливо ждал новых вопросов.
– Он тебе домой позвонил?
– Да.
– Тебе, а не дежурному? Почему?
– Он меня хорошо знает.
– Откуда он звонил?
Я указал рукой в сторону видневшегося неподалеку дома под зеленой крышей:
– Вон оттуда, от Скоковых. Они хорошо знакомы. Сразу же после его звонка я позвонил дежурному, а сам сюда поехал.
Терехин помолчал. Потом спросил с эдакой ленцой в голосе, которая могла обмануть кого угодно, но только не меня:
– А где этот твой Бутурлин сейчас, сынок?
Вопрос явно не предвещал ничего хорошего.
– Я его подробно опросил и… и отпустил, товарищ майор, – сказал я. – Временно.
– Ишь ты… Отпустил, значит?
– Я не хотел его здесь держать, товарищ майор, – попытался объяснить я. – Но Николай Сергеич, то есть Бутурлин…
– Ты мне уже говорил, как его зовут, – в голосе Терехина послышались стальные нотки. Волкодав – он и есть Волкодав.
– Бутурлин одет был легко, а утро прохладное после дождя… И вообще, он человек старый…
– Хм, старый, – неодобрительно буркнул Терехин. – А я по-твоему, что, молодой?..
Я промолчал.
– Мда-а-а… – протянул он. – Ну, ты даешь, сынок. Надо же, вместо того чтобы придержать единственного свидетеля, он его спокойненько отпускает. Из милосердия. Ты что – мать Тереза? Может, у тебя в машине печка не работает, или бензина стало жалко? Так я тебе денег одолжу. На бензин. Получается, вместо того чтобы душегуба ловить, я тебя азам работы должен учить, сынок? Забыл, что торопыга обувшись парится?
Я по-прежнему молчал.
Да Терехин и не нуждался в моих оправданиях. Он занимался другим: вставлял мне, как он сам любит выражаться, "в мягкой французской манере". Но вставлял по полной программе.
Волкодав, конечно, был прав на все сто – свидетеля нельзя было отпускать до приезда опергруппы. Но я помнил, как расспрашивал Николая Сергеевича, когда примчался сюда первым. И как потом он, считая, что я не вижу его манипуляций, сунул под язык таблетку валидола. Я ведь знаю, что без лекарства он из дома не выходит.
Вот тогда-то я его и отпустил.
А теперь вот чувствую себя перед Волкодавом как щенок, бесстыдно нагадивший в чужой гостиной на персидский ковер. Как будто взял – и специально отпустил настоящего преступника, замочившего невинного егеря. Хотя в отличие от майора Терехина я не первый год знаю старого Бутурлина и, хоть застрели ты меня, представить его в роли хладнокровного убийцы ну никак не могу.
– Струхнул твой Бутурлин, когда труп обнаружил? – без улыбки спросил Терехин, но тон при этом слегка сбавил.
– Наверняка испугался. Но по его виду я бы не сказал. Он хорошо держался.
– Ладушки, Михайлишин. Потрясем твоего старикана, хоть ты его и отпустил… Попозже. У тебя все?
– Нет, не все. Вот что я выяснил у Бутурлина, товарищ майор. Покойный Пахомов ведь из гостей шел. А в гостях-то он вчера был как раз у Бутурлина. Они старинные приятели.
Терехин внимательно посмотрел на меня. Задумался.
– А это ты тоже самостоятельно выяснил, сынок? – тихо спросил он, выделив слово "самостоятельно".
– Нет. Это мне сам Бутурлин сказал.
– Без нажима?
– Сам. Сразу же. Это было первое, что он мне сказал, когда я сюда приехал.
– А ты говоришь, сынок, мыслей нет, – удовлетворенно сказал Терехин, оскалив белоснежные, как у двадцатилетнего, зубы. – Вот тебе и первая зацепка. Обязательно потрясем твоего бегуна. Время смерти определили?
– Доктор Вардунас как раз этим занимается. Я ему сказал, чтобы тело на берег не вытаскивали, пока вы не приедете и сами не осмотрите.
– Тело, сынок, я уже осмотрел, – ворчливо сказал Терехин. – Тело как тело, ничего особенного.
А вот тут он слукавил.
Способ убийства был необычен, и он это прекрасно понимал. Просто сейчас Волкодав зол на весь свет, потому и лается. Я знаю: он всегда злится, когда какое-нибудь серьезное дело, особенно убийство, начинает раскручивать. Не любит Волкодав убийц. Ох, не любит. Не завидую я тому, кто егерю горло перерезал.
Он достал из кармана плаща плоскую металлическую баночку. Открыл ее, загасил окурок о дно баночки и спрятал его туда же. Сунул баночку обратно в карман. И тут же закурил новую сигарету.
Я услышал торопливые шаги и обернулся.
– Да, вот, кстати и сам доктор, – сказал я Терехину.
Из лощины, на ходу стягивая медицинские перчатки, поднимался высокий, невероятно худой человек с длинным костистым лицом, на котором выделялся крючковатый нос. Человек был дочерна загорелый и напоминал индейца племени сиу, по ошибке надевшего элегантный костюм и модные круглые очки в роговой коричневой оправе. Это и был наш судмедэксперт – знаменитый доктор Вардунас, которого Волкодав всегда вытаскивает на убийства.
– Доброе утро, Петрович, – весело обратился индейский вождь к Терехину, засовывая перчатки в пластиковый пакет. – Пришел полюбоваться на кровавое зрелище?
– Да нет, я вообще-то по грибы отправился, – огрызнулся Терехин. – Народ говорит, белый на Касьяновой пустоши косяком пошел.
– Ну что ж, Бог в помощь, Петрович, – невозмутимо парировал доктор.
– Когда предположительно он умер, доктор? – спросил Терехин, глядя мимо Вардунаса в сторону ручья. Увидев, что Терехин разговаривает с доктором, к нам немедленно подошли и остальные члены опергруппы.
– Думаю, что не более шести-семи часов назад, – сказал Вардунас.
– Значит, где-то в районе полуночи?
– Вроде того. Точнее сейчас трудно определить – труп всю ночь пролежал в холодной воде.
– Причина смерти?
– Шок. Потеря крови. Практически мгновенная остановка сердца. Точнее скажет патологоанатом. Дай сигарету, Петрович, – попросил он Терехина.
– Ты ж вроде как бросил?
– Бросил. И начал.
Терехин молча протянул ему пачку. На меня они не обращали ни малейшего внимания – словно я был не человек, а клен на обочине.
– Да-а, – медленно протянул доктор, прикуривая от зажигалки Терехина. – Много я повидал, но такого…
В ответ Терехин только хмыкнул:
– А чего особенного-то? Ну, полоснул душегуб ножичком по горлу.
– Нет, Петрович. Не ножичком, – серьезно сказал доктор. – Четыре разреза. Чрезвычайно глубокие, идеально ровные и параллельно расположенные разрезы. Совершены они явно одновременно. Такое ощущение, что это было сделано каким-то специальным приспособлением. Каким – я понятия не имею.
– Маньяк?
– Не уверен. Ничего необычного, кроме способа убийства, нет. Никаких, по крайней мере при внешнем осмотре, следов изнасилования. Дополнительных травм, членовредительства – тоже. Хотя совсем не исключено, что и маньяк. Но первое впечатление у меня такое, Петрович, что к убийству тщательно подготовились. А я, знаешь ли, дорогой Петр Петрович, доверяю своим первым впечатлениям.
– Ладушки, ладушки, Глеб Алексеич, – ворчливо прервал доктора Терехин. – Впечатления можешь оставить для мемуаров. Когда бригада закончит осмотр, вытаскивайте жмура из ручья – и быстренько в морилку, на вскрытие. Вряд ли на нем пальчики остались. Наверняка водой смыло.
Последняя фраза была сказана специально для поднявшегося из лощины Коли Бабочкина. Тот в ответ только хмыкнул.
– Если патологоанатом обнаружит что-нибудь экстраординарное, немедленно звони мне в отдел, – велел Волкодав светловолосому оперу Саше Поливалову и, повернувшись, хмуро взглянул на меня. – А ты вот что, сынок… К завтрашнему утру чтобы нарисовал мне всю картинку по академпоселку и железнодорожной станции: ну, шпана, малолетки, алкаши. Кто чем вчера занимался, есть ли у кого связи с Москвой. Кто от "хозяина" недавно вернулся. Понял?
Ничего себе, сказанул! По всему поселку? Это называется отработка криминогенной зоны. А говоря нормальным языком – это ж сколько мне придется за один день перелопатить всякого дерьма? Я подумал, может, он даст мне хотя бы еще сутки? И решил поклянчить:
– Но, товарищ майор…
Даже закончить фразу он мне не дал.
– Что – "но"? – свирепо уставился он на меня. – Жмурик на твоей территории, Михайлишин?
– Да, обнаружен на моем участке.
– Вот и рой носом землю, чтоб аж дым пошел. А к старикану своему свозишь меня сегодня… Самолично. В обед, в пятнадцать ноль-ноль. Из уважения к старческим сединам не буду его в отдел таскать, на месте у него объяснение возьму. Но смотри, не ляпни ему, что я с тобой приеду. Ладушки?
– Понял, товарищ майор.
Послышалось надрывное завывание двигателя. Мы дружно обернулись. Визжа покрышками, у лощины затормозил потрепанный милицейский газик. Из него выскочил молодой сержант-кинолог со здоровенной овчаркой на брезентовом поводке. Он чертом подлетел к Терехину, но вякнуть ничего не успел, потому что Волкодав ледяным тоном осведомился:
– Ты где это, Митьков, шляешься? Лычки мешают?
– Товарищ майор, бак пустой, вчера столько мотались, всю горючку сожгли, – испуганно затараторил сержант. – Я к завгару, а он говорит: мол, все лимиты исчерпаны на бензин… А я ему говорю…
И тут Волкодава наконец прорвало – все раздражение, накопившееся за это злосчастное утро, вылилось на враз сбледнувшего сержанта.
– Чтоб у твоего завгара хрен на лбу вырос! – рявкнул он. – Вот я ему сегодня устрою лимит! На всю оставшуюся жизнь. И тебе тоже! Марш работать, Митьков!
Парень поспешно козырнул и помчался следом за рвущейся с поводка псиной вниз, к ручью. Мы молча наблюдали за его действиями. Они подбежали к мосткам через ручей.
У кромки берега овчарка шумно обнюхала траву. Труп все еще лежал в ручье, и она не могла до него добраться. Потом уткнулась носом в землю и завертелась, засопела, как пылесос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67