Волкодав заранее всех проинструктировал. И теперь только короткие команды отдавал по рации. Милиционеры и оперативники окружили дом таким плотным кольцом, что через него уже никто не смог бы уйти. Я знал, что рядом с нами, в кустах, невидимые отсюда, засели двое автоматчиков с жестким приказом майора: если придется стрелять, то только по ногам – Головня нужен был ему живой.
В руке у Саши ожил и еле слышно зашипел "уоки-токи".
– Второй, ты там не спишь? – послышался из него негромкий голос Волкодава.
– Не сплю, первый, – так же тихо ответил Саша. – Жду вашей команды. Мы на месте, готовы.
– С твоей стороны все спокойно?
– Да.
– Начинаем через тридцать секунд… Время пошло.
Я почувствовал, как сердце заколотилось быстрее, и невольно облизал губы. Саша уставился на часы. Он, конечно, тоже был в бронежилете.
– Пора, – шепнул Саша, вставая во весь рост. – За мной!
Следом за Сашей я ринулся к пролому в заборе. Саша ловко проскользнул в него, я – за ним, и мы, пригнувшись, помчались через огород к черному ходу в дом.
Дальнейшее происходило в невероятно стремительном темпе. Саша взлетел по ступеням невысокого крыльца, с разбега всей массой – а он мужик не хилый, под девяносто килограммов весом – врубился во входную дверь черного хода, и ее словно сдуло с петель. Мне даже показалось, что только потом, после исчезновения двери, раздался глухой удар и треск дерева.
С другой стороны дома тоже послышался топот, удары, звон разбитого стекла и жуткий рев Волкодава:
– Не рыпайся, гнида! Мозги вышибу!
Потом грохнул один выстрел, второй, раздался чей-то пронзительный вопль, и тут я следом за Сашей через короткий коридорчик ворвался в большую комнату, где уже толпились оперативники. На полу мордой вниз, мыча, лежал полуодетый Головня. Он и не думал рыпаться. Волкодав крепко прижал его коленом к полу: в одной руке майор держал "макаров", приставив его к затылку Головни, а второй рукой ловко и быстро защелкнул наручники на заведенных назад руках рыжего. И сразу же рывком поднял Головню и швырнул на стул, стоявший возле стола, заваленного объедками, окурками и уставленного пустыми бутылками. Тут же за спиной Головни встал один из сыскарей Волкодава. Головня ошалело крутил башкой, видно еще до конца не понимая, что такое с ним приключилось.
А сверху, из мезонина, двое дюжих оперативников по внутренней лестнице волокли матерящегося дурным голосом здоровенного мужика. Я его видел впервые – не местный. Залетный дружок Головни, видать. Мужик уже был в наручниках. На его правом плече, на светлой рубашке, расплывалось пятно крови – явно от пулевого ранения.
Волкодав вопросительно посмотрел на оперативников.
– За топор схватился, сука, – объяснил один из оперативников, Боря Ефремов, происхождение кровавого пятна. – Пожалел гниду. Надо было пристрелить его к ебеней матери, и дело с концом!
Ефремов с размаха врезал рукояткой пистолета мужику между ребер:
– Закрой пасть, гнида!
Мужик, коротко взвыв от боли, действительно сразу закрыл пасть. Тем более что Боря тут же подсек ему ноги и толкнул – мужик сунулся носом в грязный пол и затих.
– Больше в доме никого нет? – спросил майор Борю.
– Только Поливаниха. Там, – кивнул Боря в сторону второй комнаты.
– Давай ее сюда. И понятых тоже.
Волкодав придвинул к себе стул. Не торопясь, основательно уселся, повернулся к Головне и вкрадчиво спросил:
– Ну что, милок? Допрыгался до сто второй "бэ"?
Майор имел в виду расстрельную статью Уголовного кодекса – умышленное убийство из хулиганских побуждений. Так что, если учесть прошлые подвиги Головни, теперь ему вполне реально светила вышка. От майоровой реплики Головню аж затрясло, он попытался было встать, но Волкодавов сыскарь с силой пихнул его обратно и за плечи придавил к стулу.
– Ты что, охренел, начальник?! Мокруху шьешь? Не выйдет! Что вам от меня надо, волки позорные, за что повязали?! – заорал Головня, с ненавистью уставившись на майора. – Да я вас, сук гнилых…
И дальше пошла сплошная матерщина, перемежаемая невнятными угрозами.
Волкодав с любопытством смотрел на беснующегося Головню и молчал. В этот момент Боря Ефремов ввел в комнату Поливаниху – судя по ее опухшему сизому лицу, она гудела уже дня три, не меньше. За ней вошли понятные, две насмерть перепуганные бабульки – соседки Поливанихи. Поливаниха и бабульки остановились у дверей, явно боясь идти дальше – Головня продолжал вопить, как резаный.
– Заткнись, Головкин, надоел, – лениво процедил Волкодав, и Головня в ту же секунду послушно умолк. По его бледному лицу катился пот, зрачки были расширены; он часто, прерывисто дышал, облизывая пересохшие губы, – я все это хорошо видел, потому что стоял в паре метров от Головни, за спиной майора.
– Гражданка Поливанова, подойдите поближе, – попросил майор Поливаниху.
Та робко приблизилась к майору, стараясь дышать в сторону. Волкодав протянул руку вбок, к одному из оперативников, и сразу же в ней очутился прозрачный пластиковый пакет. В нем лежал длинный окровавленный нож с красной пластмассовой рукояткой в форме рыбки. Волкодав положил пакет с ножом на стол перед Поливанихой.
– Вам знаком этот предмет, гражданка Поливанова? – обратился майор к Поливанихе. – А если знаком, то кому он принадлежит?
Та наклонилась, разглядывая лежащий в пакете нож. Выпрямилась и с явным злорадством сказала:
– А как же, знаком, знаком. Вовкин это ножик. – Поливаниха кивнула на Головню. – Вовка завсегда с ним по грибы ходит. А чегой-то он весь в кровище? Неужто убил Вовка кого?
– Знать ничего не знаю, падлы! Ну и что из того, что перо мое? Не пришьете мокруху, менты поганые! Ничего вам не скажу, суки!!! – завизжал, задергался на стуле Головкин, и оперативник, уже не церемонясь, удушающим приемом сдавил ему шею. Головня захрипел, рожа его покраснела.
– Тихо, милок, тихо, – удовлетворенно проворчал Волкодав и, отдуваясь, поднялся со стула. – Споешь ты мне сладкую песенку, споешь, никуда не денешься.
Глава 16. КИРИЛЛ
Впереди в утренней серости и тумане плыл осинник, гулко отдавались среди деревьев чьи-то далекие голоса. Я стоял на открытом месте, поросшем высокой, застывшей в безветрии травой. Я стоял неподвижно, не прячась, смотрел на осинник и чего-то ждал. Я был безоружен.
Это существо появилось бесшумно, откуда-то из тумана: выросло как из-под земли и остановилось чуть сбоку.
Но я словно оцепенел: никак не отреагировал на его появление, даже не повернул головы и все так же смотрел вперед. Сердце бешено колотилось в груди.
Это лохматое уродливое существо с вытянутым вперед зубастым рылом напоминало гигантского то ли волка, то ли обезьяну и вроде бы выбежало из тумана на четвереньках. Но потом неторопливо выпрямилось, и узкие ярко-красные глаза оказались на уровне моих глаз – боковым зрением я видел это.
Огромная мохнатая лапа плавно поднялась, блеснули странно изогнутые, длинные и тонкие когти, похожие на хирургические инструменты, и эта лапа мягко легла на мое правое плечо. Я, по-прежнему не двигаясь с места, повернул голову и увидел, как медленно погружаются в мое тело эти острые ножи, как на куртке проступают темные пятна крови, но боли я почему-то не чувствовал. Так мы и стояли рядом друг с другом.
Не выдержав, я повернул голову. На морде существа появилось нечто вроде улыбки: темно-коричневые узкие губы раздвинулись, обнажив белоснежные кривые клыки.
– И что дальше? – тихо спросил я его, по-прежнему не ощущая боли и надеясь, что все это – только сон.
– Жив – и слава богу, – ответило оно.
И только тогда я по-настоящему проснулся.
Сердце действительно стучало так, словно хотело выпрыгнуть из груди. Я приоткрыл глаза. Яркое утреннее солнце пробивалось сквозь щелку в шторах. Я повернул голову.
Стаси рядом не было. Я лежал в постели один, мокрый от пота и по грудь – к счастью – укрытый одеялом. Почему к счастью? Да потому, что в дверях комнаты стоял как всегда тщательно и элегантно одетый Николай Сергеевич и внимательно, без улыбки смотрел на меня. Словно хотел сказать что-то очень важное.
– Что-что? – спросил я, все еще окончательно не придя в себя.
– Жив – и слава богу, – сказал он.
Я сел на постели и осторожно потрогал затылок. Повязка чуть сползла на лоб. Голова почти не болела, и чувствовал я себя вполне прилично. Единственное неприятное ощущение – затекла правая рука, которую я отлежал во сне.
– Станислава мне рассказала только, как и где нашла тебя, – чуть помедлив, сказал старик. – Ну, а остальное ты поведаешь после завтрака. Сам встать сможешь?
– Конечно, – кивнул я.
– Тогда поднимайся. Мы ждем внизу.
Он вышел, прикрыв за собой дверь. Я огляделся. На стуле возле кровати лежала моя аккуратно сложенная одежда.
Я сполз с кровати, стараясь все же не делать слишком резких движений, и стал одеваться.
* * *
По пути из ванной в столовую я посмотрел в зеркало: тот еще у меня был видок – перевязанная голова, слегка подплывший левый глаз – видно, ударился, когда грохнулся, получив по башке.
Старик и Стася уже сидели в столовой за большим овальным столом, накрытым крахмальной скатертью; в распахнутые окна врывалось солнце, на скатерти были расставлены приборы, попыхивал парком электросамовар. Меня ждал завтрак по полной программе, более чем обильный, а они только пили кофе. В ответ на мой недоуменный взгляд Стася, улыбнувшись, сказала, что они завтракали уже часа три тому назад. Я посмотрел на настенные часы – половина двенадцатого. Действительно, дело шло к обеду.
Я сначала было подумал, что кусок в горло не полезет – голова побаливала, да и смущался я слегка после нашего с ней утреннего свидания в моей комнате. Но едва уселся за стол, как почувствовал зверский голод и принялся сметать все подряд – и яичницу с колбасой, и бутерброды, и салат. Стася только успевала подкладывать мне в тарелку.
Во время завтрака мы не обсуждали мои ночные похождения – как я понял, старик не хотел выяснять все при внучке. Мы вообще почти не разговаривали. Так, перебрасывались дежурными фразами. Да и не хотелось мне при Стасе лишний раз вспоминать о своем позоре: тоже, понимаешь, знатный охотник, егерь. Показал себя. Развесил уши, не почуял элементарной опасности у себя за спиной. Короче – грош мне цена.
На Стасю я старался не смотреть. Мне до сих пор было не совсем понятно – как же она оказалась у меня в постели? Положа руку на сердце, могу сказать, что это было здорово. Но я подозревал, что для нее это было минутной слабостью, что она в тот миг была до полусмерти перепугана и просто нуждалась в, скажем так, разрядке. А тут подвернулся я. Но теперь все стало по-прежнему: у нее своя жизнь – у меня своя. Тем более что Стася ничем не показывала мне, что помнит о том, что мы делали ранним утром в полутемной комнате на втором этаже этого старого дома. Вела себя естественно, улыбалась, спокойно на меня смотрела: ее взгляд ничего особенного не выражал.
И это было для меня вдвойне мучительно.
И я понял: для нее это было ничего не значащим приключением, перепихоном со здоровым провинциальным мужиком, заскочившим на пару дней к ее деду. Будет о чем рассказать московским подружкам: так, случайный любовник одноразового пользования, внезапный порыв, который никогда не получит продолжения. А если попробую напомнить ей о том, что произошло между нами, – она мигом поставит меня на место.
Поэтому после недолгих раздумий я решил не высовываться: всяк сверчок знай свой шесток.
Все рано или поздно заканчивается. Закончился и мой поздний завтрак. Стася собрала со стола и отправилась на кухню мыть посуду. Старик посмотрел вслед внучке, подождал, пока она закроет за собой дверь. Мы наконец остались одни. Он неторопливо закурил и коротко сказал:
– Рассказывай.
И я рассказал. Все, как было, подробно, стараясь не упустить мельчайших деталей:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67