Это его работа – подозревать всех подряд.
Тем временем Терехин продолжил:
– А что касается подозреваемого, Николай Сергеич… У вас же алиби. Стопроцентное.
– Верно, алиби, – согласился я.
Майор хотел еще что-то спросить, но в эту секунду портативная рация в руке Михайлишина ожила и запищала. Он, отвернувшись от меня – конспиратор-народоволец! – нажал на кнопку и невнятно забормотал в микрофон. Потом повернулся. Лицо Михайлишина выражало озабоченность.
– Товарищ майор, вас срочно требуют в райотдел. Подполковник Прохоров.
Майор аккуратно загасил окурок и спрятал его в свою коробочку.
– Вас подвезти, Николай Сергеич? – спросил он.
Видимо, где-то неподалеку их ждала милицейская машина.
– Благодарю вас, я еще прогуляюсь.
Терехин что-то хотел добавить, но я его опередил:
– Позвольте полюбопытствовать, Петр Петрович: а почему вы все время прячете окурки?
– Да, знаете ли, старая привычка. Чтобы на месте преступления не оказалось посторонних предметов, – нехотя признался Терехин.
– А разве здесь уже что-то произошло? – спросил я с невинным видом.
– Пока что, слава богу, ничего, – буркнул майор и добавил, уже поворачиваясь:
– До свидания, Николай Сергеич.
– Всего доброго. Удачи, – откликнулся я.
Майор вразвалку пошел следом за Михайлишиным и на ходу бросил мне через плечо:
– А в лес, Николай Сергеич, пока лучше не ходите… от греха подальше…
Я промолчал: такого обещания я майору Терехину дать не мог, а врать не хотелось.
* * *
В помещении междугороднего переговорного пункта просто зримо сгущался дневной зной.
Я стоял в стеклянной будке, задыхаясь от удушливой жары. Горячий воздух нехотя проникал в легкие и, казалось, застревал там навсегда – на то, чтобы его выдохнуть, сил уже просто не хватало. Можно было, конечно, распахнуть дверь, но то, что я говорил в трубку, не предназначалось для чужих ушей. А ушей хватало: в маленьком полутемном помещении в ожидании вызова сидело и стояло полтора десятка человек. Распаренные красные лица, полуоткрытые рты, бессмысленно выпученные глаза. Все пытались как-то спастись от духоты: обмахивались газетами, вытирались платками, но ничего не помогало. Не спасал от жары медленно вращающийся под потолком вентилятор, не спасали и открытые окна, выходившие на небольшую площадь райцентра.
Молоденькая телефонистка Зиночка, сидевшая за стеклянной стойкой, тоже маялась: на белой блузке выступили темные пятна, а тяжелый пучок каштановых волос, сложенных в высокую прическу, казалось, с непреодолимой силой тянет голову вниз. Губы у Зиночки были обиженно надуты, и выражение лица говорило об одном: скорее бы закончился рабочий день.
К сожалению, для девушки Зиночки рабочий день только начался. А вот мой телефонный разговор уже закончился. И провел я его весьма и весьма плодотворно. Я толкнул плечом дверь, вышел из душной кабинки и направился к стойке, вытирая платком лоб и шею.
– Сколько с меня, Зиночка? – спросил я.
Она встрепенулась, отгоняя знойную одурь:
– Сейчас посчитаем, Николай Сергеич.
Девушка потыкала пальчиком в кнопки калькулятора и несколько озадаченно на меня взглянула:
– Ох, да вы просто разоритесь, Николай Сергеич! С вас триста восемьдесят шестьдесят.
Я открыл портмоне и протянул ей деньги. Отсчитывая сдачу с пятисотенной купюры, она улыбнулась:
– Небось родственникам звонили?
– Да, родственникам.
– Сибирь. Далековато они у вас живут. Как они там?
– Да так, по-разному. – Я не был расположен обсуждать свой телефонный звонок. Тем более что звонил я отнюдь не родственникам.
Протягивая сдачу, девушка заглянула в мою корзинку:
– Много беленьких нарезали?
– Увы, Зиночка, не успел. Вы же знаете о милицейском запрете. Мои грибы в лесу остались.
Я попрощался с Зиночкой и направился к дверям.
* * *
Я вышел на крыльцо телеграфа, под козырек, и прищурился – солнце казалось особенно ярким после полумрака телеграфа. Передо мной лежала небольшая пыльная площадь – центр деловой активности нашего райцентра. На ней помимо почты и телеграфа находились продуктовые и промтоварные магазины и сбоку ряды крытых прилавков – небольшой местный рынок. За последние годы рядом с рынком, как грибы после дождя, выросли коммерческие киоски.
Сегодня, несмотря на воскресный день, торговая жизнь Алпатова из-за жары пересыхала прямо на глазах и еле-еле текла слабым ручейком. Большинство местных обывателей в такую погоду предпочло отправиться на речку – тем более что выбор после запрета на походы в лес остался невелик. За прилавками уныло сидели немногочисленные торговцы: в основном, как их теперь зовут на отвратительном послеперестроечном новоязе, – лица кавказской национальности. У нас в Алпатове, насколько я вслушивался в звуки гортанной речи, торгуют в основном азербайджанцы. Даже на них, людей, привычных к солнцу, действовала чудовищная жара: сидя под жестяными, раскаленными лучами полуденного солнца навесами, они обмахивались газетами и платками, лениво переговариваясь. Казалось, они находились в полной прострации. И, что было совершенно на них не похоже, почти не обращали внимания на редких покупателей, время от времени останавливающихся возле аккуратных горок яблок, груш, лимонов и прочих даров солнечного юга. Среди южан виднелись и местные торговцы – зелень, семечки, овощи с огородов – привычный незатейливый ассортимент. Барышни в коммерческих ларьках максимально освободились от одежды, распахнули настежь двери и включили вентиляторы. Выглядели продавщицы изрядно ошалевшими. В тени одного из ларьков обессиленно валялись в пыли три дворняги с вывалившимися набок языками.
Поселок просто осатанел от жары.
Я вздохнул – желания выходить на солнце не было. Но наконец, собравшись с силами, я решился сойти вниз и погрузиться в марево накаленного воздуха. Спустившись со ступенек, я свернул в сторону торговых рядов – за ними была кратчайшая дорога к нашему поселку. И услышал за спиной голос:
– Николай Сергеич, подождите, пожалуйста!
Я сразу узнал голос Антона Михайлишина. А повернувшись, действительно увидел нашего участкового. Держа в руке фуражку, он со смущенным видом переминался с ноги на ногу около крыльца, приглаживая волосы хорошо знакомым мне жестом.
– Я вас искал, – сказал Михайлишин. – Мне сказали, что вы пошли на телеграф.
У меня мелькнула мысль, что милейший участковый не иначе как по указанию настырного Терехина продолжает следить за мной. Но я тут же ее отбросил: вид у Антона был непонятно смущенный.
– Искал? И зачем же? – поинтересовался я.
– Простите меня, ради бога, – пробормотал Михайлишин.
– За что, Антон? – искренне удивился я.
– Ну, за то, что мы с майором…
Я улыбнулся:
– Устроили на меня небольшое сафари?
– Какое сафари, Николай Сергеич! Да это просто недоразумение, – бурно запротестовал Антон. – Поверьте, мы не знали, что это были именно вы. Вы уж на нас не обижайтесь.
– А что, кого-нибудь другого вы бы мигом утащили в каталажку? За несанкционированную прогулку по лесу?
– Ну, зачем вы так, Николай Сергеич? – слегка обиженно сказал Михайлишин. – Проверили бы и отпустили. У нас же не военное положение.
– Но весьма похоже, что к этому идет, – парировал я.
Участковый умолк.
– Проводишь меня? – спросил я. – Или у тебя здесь какие-то дела?
– Конечно, провожу!
Мы пошли к рынку.
– Ничего страшного не произошло, Антон, служба есть служба, – сказал я, и сказал совершенно искренне. – Так что извиняться тебе ни к чему. Поверь: ни к тебе, ни к майору у меня нет ни малейшей претензии. Не говоря об обиде.
Договаривая последнюю фразу, я уже подходил к торговым рядам. Заметив наше приближение, дети гор слегка оживились: привстали с мест, обернулись в нашу сторону. Но оживились лишь слегка – на большее не подвигала жара. Натужно улыбаясь, вялыми жестами и полувнятными возгласами они давали понять, что качество их товара самое лучшее, да и цены, прямо скажем, смехотворные. И вообще, они готовы такому покупателю чуть ли не даром отдать все, что тот захочет.
"Такому покупателю". Естественно, это относилось не ко мне, а к моему спутнику в милицейской форме – как-никак Антон был при исполнении. К тому же чувствовалось, что его здесь прекрасно знают и постараются не упустить возможность хоть как-то угодить представителю закона. Я покосился на Михайлишина: мне стало интересно, как отреагирует на эту вспышку внезапного радушия юный ухажер моей внучки.
А никак он не отреагировал.
Он смотрел не на кавказских купцов, а на стоящего в гордом одиночестве за прилавком крепкого рыжеволосого малого лет тридцати пяти с наглыми веселыми глазами. На рыжеволосом красовалась грязноватая белая футболка, открывавшая мускулистые руки, покрытые вязью татуировок. Перед ним на клеенке лежали приличного размера четыре кучки белых. Все грибы, как на подбор, были одного размера – крепкие, аппетитные. Рядом с клеенкой стояла корзинка, прикрытая тряпкой. В ней, если учесть выпуклости под тряпкой, таилось еще немало грибов. Я невольно позавидовал – и где это он умудрился их собрать?
С рыжеволосым отчаянно торговалась полная дама в прилипшем к телу цветастом платье из искусственного шелка – судя по всему, поселковая дачница. Я ее видел в первый раз.
– Да вы что – с ума сошли?! Такие деньги за кучку! Они, поди, все еще и червивые? Да им красная цена – двадцать рублей! – высоким визгливым голосом вещала дама, перебирая грибы. Пальцы ее были сплошь унизаны кольцами дешевого дутого золота.
Рыжеволосый следил за ее манипуляциями и едва заметно морщился – словно от надоедливой зубной боли. Наконец он не выдержал: ни слова не говоря, выхватил из корзины длинный узкий нож с красной пластмассовой рукояткой в виде рыбки. Коротко взмахнул им и прямо на ладони развалил боровик пополам.
– Ты че, в натуре, хозяйка? Разуй караулки – какие такие черви?! – Ткнул он половинку идеально чистого гриба под нос невольно отшатнувшейся даме. – Да ништяк грибы, век воли не видать! А не нравится – не жухай товар!
И вонзил нож в деревянный прилавок с такой силой, что рукоятка мелко завибрировала.
Я, не сдержавшись, усмехнулся: аргумент был неоспорим, да и зековский жаргон прозвучал весьма убедительно. Дама смешалась, замолчала и отступила назад, глядя на продавца округлившимися глазами.
– Я беру все эти грибы, – сказал я, шагнув к прилавку.
Рыжеволосый малый повернулся ко мне, широко заулыбался, показав золотую фиксу. Но он не успел ничего ответить: Михайлишин, опередив меня, быстрым движением наклонился к стоящему за прилавком детине:
– А ты что, Владимир, не знаешь, что с сегодняшнего дня в лес ходить запрещено? Радио не слушаешь?
Улыбка мгновенно исчезла с лица рыжеволосого.
– У меня, гражданин начальник, радио сломалось. А грибы я еще вчера набрал, – не моргнув глазом соврал он.
– Вот! Я и говорю, что червивые! – радостно встряла дама.
– Помолчите, пожалуйста, гражданка, – строго сказал Михайлишин.
Он выдернул нож из прилавка, повертел его в руках.
– Не надо, начальник, – усмехнулся детина. – Кухонный это…
– Кухонный?
– Завязал я, начальник, вы же знаете.
– Надо будет заглянуть к тебе, Владимир. С соседями побеседовать. Посмотреть, как ты там устроился, – сказал Михайлишин, кладя нож на прилавок.
– С нашим превеликим удовольствием, начальник. Заходите – всегда гостем будете, – осклабился рыжеволосый.
– А в лесу чтобы я тебя не видел, Владимир. Понятно?
– Чего уж тут не понять, начальник.
Михайлишин, сразу потеряв всякий интерес к рыжеволосому, повернулся ко мне:
– Ну что, пойдемте?
– Я беру у вас грибы, – снова обратился я к рыжеволосому, не обращая внимания на слова Михайлишина. – Сколько с меня?
Рыжеволосый Владимир самым хитрющим образом сощурился и одним широким движением подгреб ко мне все грибы с прилавка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Тем временем Терехин продолжил:
– А что касается подозреваемого, Николай Сергеич… У вас же алиби. Стопроцентное.
– Верно, алиби, – согласился я.
Майор хотел еще что-то спросить, но в эту секунду портативная рация в руке Михайлишина ожила и запищала. Он, отвернувшись от меня – конспиратор-народоволец! – нажал на кнопку и невнятно забормотал в микрофон. Потом повернулся. Лицо Михайлишина выражало озабоченность.
– Товарищ майор, вас срочно требуют в райотдел. Подполковник Прохоров.
Майор аккуратно загасил окурок и спрятал его в свою коробочку.
– Вас подвезти, Николай Сергеич? – спросил он.
Видимо, где-то неподалеку их ждала милицейская машина.
– Благодарю вас, я еще прогуляюсь.
Терехин что-то хотел добавить, но я его опередил:
– Позвольте полюбопытствовать, Петр Петрович: а почему вы все время прячете окурки?
– Да, знаете ли, старая привычка. Чтобы на месте преступления не оказалось посторонних предметов, – нехотя признался Терехин.
– А разве здесь уже что-то произошло? – спросил я с невинным видом.
– Пока что, слава богу, ничего, – буркнул майор и добавил, уже поворачиваясь:
– До свидания, Николай Сергеич.
– Всего доброго. Удачи, – откликнулся я.
Майор вразвалку пошел следом за Михайлишиным и на ходу бросил мне через плечо:
– А в лес, Николай Сергеич, пока лучше не ходите… от греха подальше…
Я промолчал: такого обещания я майору Терехину дать не мог, а врать не хотелось.
* * *
В помещении междугороднего переговорного пункта просто зримо сгущался дневной зной.
Я стоял в стеклянной будке, задыхаясь от удушливой жары. Горячий воздух нехотя проникал в легкие и, казалось, застревал там навсегда – на то, чтобы его выдохнуть, сил уже просто не хватало. Можно было, конечно, распахнуть дверь, но то, что я говорил в трубку, не предназначалось для чужих ушей. А ушей хватало: в маленьком полутемном помещении в ожидании вызова сидело и стояло полтора десятка человек. Распаренные красные лица, полуоткрытые рты, бессмысленно выпученные глаза. Все пытались как-то спастись от духоты: обмахивались газетами, вытирались платками, но ничего не помогало. Не спасал от жары медленно вращающийся под потолком вентилятор, не спасали и открытые окна, выходившие на небольшую площадь райцентра.
Молоденькая телефонистка Зиночка, сидевшая за стеклянной стойкой, тоже маялась: на белой блузке выступили темные пятна, а тяжелый пучок каштановых волос, сложенных в высокую прическу, казалось, с непреодолимой силой тянет голову вниз. Губы у Зиночки были обиженно надуты, и выражение лица говорило об одном: скорее бы закончился рабочий день.
К сожалению, для девушки Зиночки рабочий день только начался. А вот мой телефонный разговор уже закончился. И провел я его весьма и весьма плодотворно. Я толкнул плечом дверь, вышел из душной кабинки и направился к стойке, вытирая платком лоб и шею.
– Сколько с меня, Зиночка? – спросил я.
Она встрепенулась, отгоняя знойную одурь:
– Сейчас посчитаем, Николай Сергеич.
Девушка потыкала пальчиком в кнопки калькулятора и несколько озадаченно на меня взглянула:
– Ох, да вы просто разоритесь, Николай Сергеич! С вас триста восемьдесят шестьдесят.
Я открыл портмоне и протянул ей деньги. Отсчитывая сдачу с пятисотенной купюры, она улыбнулась:
– Небось родственникам звонили?
– Да, родственникам.
– Сибирь. Далековато они у вас живут. Как они там?
– Да так, по-разному. – Я не был расположен обсуждать свой телефонный звонок. Тем более что звонил я отнюдь не родственникам.
Протягивая сдачу, девушка заглянула в мою корзинку:
– Много беленьких нарезали?
– Увы, Зиночка, не успел. Вы же знаете о милицейском запрете. Мои грибы в лесу остались.
Я попрощался с Зиночкой и направился к дверям.
* * *
Я вышел на крыльцо телеграфа, под козырек, и прищурился – солнце казалось особенно ярким после полумрака телеграфа. Передо мной лежала небольшая пыльная площадь – центр деловой активности нашего райцентра. На ней помимо почты и телеграфа находились продуктовые и промтоварные магазины и сбоку ряды крытых прилавков – небольшой местный рынок. За последние годы рядом с рынком, как грибы после дождя, выросли коммерческие киоски.
Сегодня, несмотря на воскресный день, торговая жизнь Алпатова из-за жары пересыхала прямо на глазах и еле-еле текла слабым ручейком. Большинство местных обывателей в такую погоду предпочло отправиться на речку – тем более что выбор после запрета на походы в лес остался невелик. За прилавками уныло сидели немногочисленные торговцы: в основном, как их теперь зовут на отвратительном послеперестроечном новоязе, – лица кавказской национальности. У нас в Алпатове, насколько я вслушивался в звуки гортанной речи, торгуют в основном азербайджанцы. Даже на них, людей, привычных к солнцу, действовала чудовищная жара: сидя под жестяными, раскаленными лучами полуденного солнца навесами, они обмахивались газетами и платками, лениво переговариваясь. Казалось, они находились в полной прострации. И, что было совершенно на них не похоже, почти не обращали внимания на редких покупателей, время от времени останавливающихся возле аккуратных горок яблок, груш, лимонов и прочих даров солнечного юга. Среди южан виднелись и местные торговцы – зелень, семечки, овощи с огородов – привычный незатейливый ассортимент. Барышни в коммерческих ларьках максимально освободились от одежды, распахнули настежь двери и включили вентиляторы. Выглядели продавщицы изрядно ошалевшими. В тени одного из ларьков обессиленно валялись в пыли три дворняги с вывалившимися набок языками.
Поселок просто осатанел от жары.
Я вздохнул – желания выходить на солнце не было. Но наконец, собравшись с силами, я решился сойти вниз и погрузиться в марево накаленного воздуха. Спустившись со ступенек, я свернул в сторону торговых рядов – за ними была кратчайшая дорога к нашему поселку. И услышал за спиной голос:
– Николай Сергеич, подождите, пожалуйста!
Я сразу узнал голос Антона Михайлишина. А повернувшись, действительно увидел нашего участкового. Держа в руке фуражку, он со смущенным видом переминался с ноги на ногу около крыльца, приглаживая волосы хорошо знакомым мне жестом.
– Я вас искал, – сказал Михайлишин. – Мне сказали, что вы пошли на телеграф.
У меня мелькнула мысль, что милейший участковый не иначе как по указанию настырного Терехина продолжает следить за мной. Но я тут же ее отбросил: вид у Антона был непонятно смущенный.
– Искал? И зачем же? – поинтересовался я.
– Простите меня, ради бога, – пробормотал Михайлишин.
– За что, Антон? – искренне удивился я.
– Ну, за то, что мы с майором…
Я улыбнулся:
– Устроили на меня небольшое сафари?
– Какое сафари, Николай Сергеич! Да это просто недоразумение, – бурно запротестовал Антон. – Поверьте, мы не знали, что это были именно вы. Вы уж на нас не обижайтесь.
– А что, кого-нибудь другого вы бы мигом утащили в каталажку? За несанкционированную прогулку по лесу?
– Ну, зачем вы так, Николай Сергеич? – слегка обиженно сказал Михайлишин. – Проверили бы и отпустили. У нас же не военное положение.
– Но весьма похоже, что к этому идет, – парировал я.
Участковый умолк.
– Проводишь меня? – спросил я. – Или у тебя здесь какие-то дела?
– Конечно, провожу!
Мы пошли к рынку.
– Ничего страшного не произошло, Антон, служба есть служба, – сказал я, и сказал совершенно искренне. – Так что извиняться тебе ни к чему. Поверь: ни к тебе, ни к майору у меня нет ни малейшей претензии. Не говоря об обиде.
Договаривая последнюю фразу, я уже подходил к торговым рядам. Заметив наше приближение, дети гор слегка оживились: привстали с мест, обернулись в нашу сторону. Но оживились лишь слегка – на большее не подвигала жара. Натужно улыбаясь, вялыми жестами и полувнятными возгласами они давали понять, что качество их товара самое лучшее, да и цены, прямо скажем, смехотворные. И вообще, они готовы такому покупателю чуть ли не даром отдать все, что тот захочет.
"Такому покупателю". Естественно, это относилось не ко мне, а к моему спутнику в милицейской форме – как-никак Антон был при исполнении. К тому же чувствовалось, что его здесь прекрасно знают и постараются не упустить возможность хоть как-то угодить представителю закона. Я покосился на Михайлишина: мне стало интересно, как отреагирует на эту вспышку внезапного радушия юный ухажер моей внучки.
А никак он не отреагировал.
Он смотрел не на кавказских купцов, а на стоящего в гордом одиночестве за прилавком крепкого рыжеволосого малого лет тридцати пяти с наглыми веселыми глазами. На рыжеволосом красовалась грязноватая белая футболка, открывавшая мускулистые руки, покрытые вязью татуировок. Перед ним на клеенке лежали приличного размера четыре кучки белых. Все грибы, как на подбор, были одного размера – крепкие, аппетитные. Рядом с клеенкой стояла корзинка, прикрытая тряпкой. В ней, если учесть выпуклости под тряпкой, таилось еще немало грибов. Я невольно позавидовал – и где это он умудрился их собрать?
С рыжеволосым отчаянно торговалась полная дама в прилипшем к телу цветастом платье из искусственного шелка – судя по всему, поселковая дачница. Я ее видел в первый раз.
– Да вы что – с ума сошли?! Такие деньги за кучку! Они, поди, все еще и червивые? Да им красная цена – двадцать рублей! – высоким визгливым голосом вещала дама, перебирая грибы. Пальцы ее были сплошь унизаны кольцами дешевого дутого золота.
Рыжеволосый следил за ее манипуляциями и едва заметно морщился – словно от надоедливой зубной боли. Наконец он не выдержал: ни слова не говоря, выхватил из корзины длинный узкий нож с красной пластмассовой рукояткой в виде рыбки. Коротко взмахнул им и прямо на ладони развалил боровик пополам.
– Ты че, в натуре, хозяйка? Разуй караулки – какие такие черви?! – Ткнул он половинку идеально чистого гриба под нос невольно отшатнувшейся даме. – Да ништяк грибы, век воли не видать! А не нравится – не жухай товар!
И вонзил нож в деревянный прилавок с такой силой, что рукоятка мелко завибрировала.
Я, не сдержавшись, усмехнулся: аргумент был неоспорим, да и зековский жаргон прозвучал весьма убедительно. Дама смешалась, замолчала и отступила назад, глядя на продавца округлившимися глазами.
– Я беру все эти грибы, – сказал я, шагнув к прилавку.
Рыжеволосый малый повернулся ко мне, широко заулыбался, показав золотую фиксу. Но он не успел ничего ответить: Михайлишин, опередив меня, быстрым движением наклонился к стоящему за прилавком детине:
– А ты что, Владимир, не знаешь, что с сегодняшнего дня в лес ходить запрещено? Радио не слушаешь?
Улыбка мгновенно исчезла с лица рыжеволосого.
– У меня, гражданин начальник, радио сломалось. А грибы я еще вчера набрал, – не моргнув глазом соврал он.
– Вот! Я и говорю, что червивые! – радостно встряла дама.
– Помолчите, пожалуйста, гражданка, – строго сказал Михайлишин.
Он выдернул нож из прилавка, повертел его в руках.
– Не надо, начальник, – усмехнулся детина. – Кухонный это…
– Кухонный?
– Завязал я, начальник, вы же знаете.
– Надо будет заглянуть к тебе, Владимир. С соседями побеседовать. Посмотреть, как ты там устроился, – сказал Михайлишин, кладя нож на прилавок.
– С нашим превеликим удовольствием, начальник. Заходите – всегда гостем будете, – осклабился рыжеволосый.
– А в лесу чтобы я тебя не видел, Владимир. Понятно?
– Чего уж тут не понять, начальник.
Михайлишин, сразу потеряв всякий интерес к рыжеволосому, повернулся ко мне:
– Ну что, пойдемте?
– Я беру у вас грибы, – снова обратился я к рыжеволосому, не обращая внимания на слова Михайлишина. – Сколько с меня?
Рыжеволосый Владимир самым хитрющим образом сощурился и одним широким движением подгреб ко мне все грибы с прилавка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67