Вот так-то. Все немцы – жулики.
А кукла так и стоит у меня в московской квартире на столе, постоянно напоминая о любимом деде. Что-что, а доставлять приятное дамам он умеет. Это – врожденное.
Дед наконец оторвался от своего занятия и посмотрел на меня поверх узких очков в тонкой позолоченной оправе.
– Ты почему не спишь? – спросил он.
– Да так… Чего-то совсем не хочется, – ответила я, с ногами забираясь на старый кожаный диван – мне единственной это позволяется. Рядом я положила сверток в пакете. Клянчить снотворное я пока не решалась.
Дед неопределенно хмыкнул и молча вернулся к разглядыванию фотографии. Потом что-то написал на чистом листке бумаги своим четким бисерным почерком.
– Ты никак мемуары собрался писать, дед? – спросила я.
– Неужели ты считаешь меня настолько старым? – ответил он вопросом на вопрос.
Отложил лупу и снова посмотрел на меня.
– Старым я тебя при всем желании никак считать не могу, – сказала я. – Ты у меня – настоящий мужчина. В расцвете сил. Другим сто очков вперед дашь. К тому же ты прекрасно знаешь, как сохнут по тебе абсолютно все мои подруги. Просто спасу нет.
– Комплименты? К чему бы это? – Он иронично улыбнулся. – Сдается мне, Станислава, что ты пришла ко мне не просто второй раз пожелать спокойной ночи. А с какой-то просьбой.
Да, деда на мякине не проведешь.
– Ну, как сказать… – уклончиво произнесла я.
– Кофе будешь пить? – мягко спросил он.
– Нет, спасибо.
– А я, пожалуй, выпью.
Он развернулся в кресле к небольшому квадратному столику, примостившемуся у стены, чиркнул спичкой и зажег спиртовку, на которой стояла маленькая джезва. Дед, сколько я себя помню, всегда готовит себе кофе прямо в кабинете, когда напряженно работает. Он считает нерациональным тратить свое драгоценное время на походы в кухню.
– У тебя все в порядке, Станислава? – спросил он, колдуя над спиртовкой.
– Да все о'кей, дед! Век воли не видать, в натуре семь копеек! – бодро ответила я.
– Интересно, откуда у тебя прорезалось такое невероятное арго, Станислава?
– Откуда, откуда… Оттуда, из милиции, – проворчала я.
– Что-то я не заметил, чтобы Петр Петрович разговаривал на таком языке, – спокойно сказал дед.
– Кто разговаривал? – не поняла я сразу.
– Терехин. Майор, который с тобой беседовал в милиции.
– А-а, этот…
– Кстати, о чем он тебя там расспрашивал? – Дед повернулся и уставился на меня пронзительным взглядом ярко-синих глаз. Дед сейчас мне живо напомнил осатаневшего от подозрений милицейского майора.
Я пожала плечами:
– Как я полагаю – примерно о том же, о чем и тебя вчера днем. Где была, когда вернулась, что видела, не заметила ли чего-нибудь эдакого, подозрительного… Про дядю Игоря расспрашивал… В общем, чего и говорить: ты теперь сам знаешь, как все это малоприятно. К тому же получается, что в настоящий момент половина нашего дивного семейства весьма странно связана с этими убийствами. Тебе не кажется, дед, что рядом с нами стало очень и очень сыровато – одно мокрое дело за другим? Что происходит, дед?
– Мокрое? – Дед сделал вид, что не понял выражения. Это он в порядке профилактики. Дед терпеть не может, когда при нем употребляют современный сленг. А тем более зековско-тюремный. В деде мгновенно просыпается педагог.
– Да ладно тебе! Ты же прекрасно понимаешь, о чем я толкую.
Дед снял джезву со спиртовки и погасил огонь.
– Кофе готов. Может быть, все же выпьешь?
Я заколебалась. Дед улыбнулся:
– В крайнем случае, если боишься потом не заснуть, я, так уж и быть, дам тебе таблетку снотворного. Ты ведь именно за ним ко мне пришла?
Я невольно ухмыльнулась: ничегошеньки от деда не скроешь. Кровь-то у нас одна. И думаем мы подчас совершенно одинаково. Так что ничего сверхъестественного в его проницательности нет.
– За ним, за ним. Ты, как всегда, прав, – сказала я. – Наливай. Но только полчашки.
Дед протянул мне маленькую фарфоровую чашку на блюдечке, до половины наполненную густой, почти черной жидкостью.
– Спасибо, дед.
– Сахар?
– Нет, я буду, как ты.
Дед варит кофе практически без сахара, немыслимой вкусноты и не меньшей крепости. Он научился этому, путешествуя по Марокко. Именно из-за крутизны дедова кофе я и сказала – полчашки. А то знаю я: выпьешь пару чашек такого кофе – и с вытаращенными глазами будешь до утра бегать по стенке. Дед поудобнее расположился в кресле, отхлебнул первый глоток кофе и привычным жестом потянулся за папиросой.
– Значит, как ты весьма образно выразилась, вокруг нас становится сыровато… Понимаешь, Станислава, пока я подозреваю – не более того, – что убийца, возможно, находится где-то рядом. Не исключено, что это кто-то из наших общих знакомых. Конечно, события произошли страшные… И действительно – сначала я, потом ты внезапно становимся чуть ли не единственными свидетелями, которые к тому же последними видели обеих жертв в живых. Отсюда, естественно, и столь повышенное внимание сыщиков к нашим персонам. Это, разумеется, малоприятно. Но, дорогая моя, объяснение рано или поздно будет найдено.
– Ты думаешь, они его поймают? – перебила я.
– Я тебе этого не говорил. Но искренне надеюсь, что так и случится. Опять же – рано или поздно.
– Ну да! Как же, поймают, держи карман шире. Я лично в это не верю ни секунды. А пока что получается, что этот мерзкий майор считает тебя и меня чуть ли не убийцами!
– Это не так, – мягко сказал дед.
– Так, так. Он нам с тобой нервы понапрасну треплет, а количество трупаков в нашем тихом поселке растет не по дням, а по часам! Мне это начинает слегка не нравиться.
– Крепкие у тебя нервы, Станислава, – неодобрительно заметил дед, стряхивая пепел с папиросы. – Ты ведь довольно хорошо знала покойного Игоря Андреевича?
– Ты, между прочим, тоже прекрасно знал дядю Ваню Пахомова – и тоже вполне спокоен, – парировала я.
– Я – мужчина.
– А я женщина. И что из этого следует? Я что, по-твоему, должна сейчас в истерике биться? Рыдать навзрыд? Глупости все это. И скрытая дискриминация по признакам пола. К тому же – как давно выяснила моя мать, а твоя невестка – я вся не в отца, а в тебя. Умная, хладнокровная и циничная. Доминантные гены, третье поколение, все по науке. Привет от Грегора Иоганна Менделя.
– Привет принят, – улыбнулся дед. – Но я повторяю – особого повода для беспокойства пока нет. Да, бывают преступления, совершенные практически в одном месте и одно за другим. В жизни, прости за банальность, случаются еще и не такие невероятные совпадения. Но в этом деле ни мы, ни наша семья не замешаны, ты это знаешь не хуже меня. Так что все образуется, поверь.
– Ты меня просто успокаиваешь, как маленькую, – пробубнила я, отхлебывая кофе. – А мне уже не десять лет.
– Тебе больше, я знаю.
– А мама вообще уже вторые сутки надо мной трясется, как не знаю кто, – продолжала я обиженно. – Словно ни на кого иного, как именно на ее несчастную дочку убийца объявил охоту во всероссийском масштабе. Бред сивой кобылы! Дед, ты-то хоть понимаешь, что не за мной убийца бегает, а за кем-то другим. Я ведь на самом деле просто случайный свидетель.
– Хорошо, хорошо, свидетель, – примиряюще сказал дед. – Я тоже свидетель. Но как бы то ни было, Станислава, я настоятельно прошу тебя: поосторожней. Пока все не прояснится, пожалуйста, больше никаких ночных прогулок и пикников. – Дед устало потер глаза и внезапно добавил:
– Дай честное благородное слово, что ты выполнишь мою просьбу.
И замолчал, исподлобья глядя на меня. Я тоже молчала, недовольно уставившись на деда. Меня совсем не устраивала его неожиданная просьба. Дело в том, что так уж у нас с ним повелось с детства: если кто давал "честное благородное", то выполнялось оно неукоснительно, и никакие ссылки на обстоятельства не могли его нарушить. Врать деду мне не хотелось, но и честное благородное слово я ему дать не могла: тогда мне пришлось бы с заходом солнца запираться в четырех стенах. Или завтра же ехать в Москву. Но ни того ни другого мне не хотелось – по особым соображениям.
– Не могу, – в конце концов коротко ответилая.
– По крайней мере ты ответила честно, – вздохнул дед и снова замолчал.
Я уставилась в чашку с кофе. А что я могла сказать?
– Тогда, пожалуйста, ответь мне на другой вопрос.
– Какой? – подняла я голову.
Дед чуть помедлил и сказал:
– Что произошло вчера вечером, когда ты шла с Марьина озера домой?
Святые угодники!
Неужели Антон не сдержал слова и все ему рассказал? Но когда он успел?! Ведь Михайлишин практически все время был рядом со мной – и в доме у родителей, и в милиции. Но тогда кто? Маме и папе я ничегошеньки не говорила. А больше никто про мои ночные страхи и не знал. Значит, дед сам догадался. Ну что ж, немудрено: меня всегда поражала дедова способность к дедуктивному мышлению. Ему бы в сыщики податься, большую карьеру мог сделать.
Я посмотрела на деда. Он терпеливо ждал. И тогда я почти слово в слово повторила фразу, которую не так давно сказала Антону Михайлишину:
– Дед, дай мне слово, что ты не будешь смеяться над тем, что я тебе сейчас расскажу.
И умница дед тут же ответил:
– Честное благородное, не буду.
Мое сбивчивое повествование уложилось в четверть часа. Дед слушал чрезвычайно внимательно, не перебивал, не хмыкал недоверчиво. Только время от времени делал какие-то пометки на чистом листе блокнота. Когда я закончила, он прикурил новую папиросу, долго молчал, а потом произнес нечто не совсем понятное. Но слова его удивили меня и насторожили. И я их запомнила сразу. Вот что он сказал, затягиваясь ароматным дымком:
– Знаешь, Станислава, иногда длинные невидимые нити, словно подземная грибница, соединяют сегодняшнее преступление с далеким, давно и вроде бы навсегда канувшим в Лету прошлым. А когда события прошлого – пусть даже в некоем новом качестве – проявляются через преступление, то они могут помочь найти мотив и, следовательно, – убийцу. Особенно если знать, что и кого ищешь…
– Что ты имеешь в виду?
– Ведь покойные Пахомов и Шаповалов были заядлыми охотниками… – задумчиво произнес он.
– Ну и что? Ты тоже заядлый охотник, – сказала я, недоуменно хмыкнув. – И вообще – у нас в поселке каждый третий мужик – охотник. А дядя Ваня и дядя Игорь даже не были знакомы друг с другом. При чем же здесь охота?
– Но они оба могли быть знакомы с убийцей, – тут же возразил дед. – Не сейчас, так раньше.
Это был мощный аргумент.
– Ты что, знаешь, кто их убил?!
– Не знаю, – откровенно признался дед и тут же поправился:
– Пока не знаю.
И я каким-то шестым чувством поняла: дед явно о чем-то догадывается. У него уже есть версия и подозреваемый. Но со мной он своими догадками делиться не хочет, исходя из каких-то своих сугубых соображений. И пытать его сейчас бесполезно: придет время (если придет!) – он сам все расскажет.
– А мотив? – спросила я.
– Мотив? Со временем и мотив проявится, – уверенно сказал дед, гася окурок в пепельнице. – Но прошу тебя, Станислава: поосторожней. Пожалуйста, прекрати на время ночные прогулки. А с родителями я завтра же поговорю.
– Поговорю! – саркастически воскликнула я. – Как будто мама после твоего разговора сразу изменится. И перестанет надо мной трястись.
Внезапно дед посерьезнел. И тон его изменился, похолодел:
– Но ты, надеюсь, понимаешь, что она просто беспокоится о тебе? Два убийства за два дня, да еще в поселке, где не убивали уже лет пять, – не шутка. Ты что – неуязвима?
И тут я вспомнила. И хитро посмотрела на деда.
– Спорим, со мной ничего не случится? – спросила я.
– Сплюнь, глупая!
– Плевками делу не поможешь, – рассудительно заметила я и вытащила из свертка, засунутого в принесенный мной пакет, небольшой баллончик. Черный с серебром. Поставила его на стол перед дедом. – Это будет понадежней.
– Что это такое?
– Нервно-паралитический газ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67