Ему понадобилось слишком много времени, чтобы увидеть правду, но теперь она предстала перед ним во всей ясности и простоте: Пол Миллер предал его.
Сначала он подумал, что Миллер, узнав о существовании «отравленной пилюли», переметнулся на сторону противника. Но в интервью журналу «Кью» Миллер вовсе не выглядел испуганным и обманутым человеком. Видимо, он каким-то образом знал об «отравленной пилюле» все время, и ждал лишь подходящего момента, чтобы выразить возмущение. Если бы он был действительно оскорблен, он наверняка бы явился к Саймону и потребовал объяснений.
А кто выиграл от всего этого? Конечно, не Пол Миллер, который потеряет свои пять миллионов, если Саймон обанкротится. Выиграет только Вандербильт. Сейчас, когда Саймон на грани финансового краха, подобный скандал должен окончательно добить его, и «Толбот Рейлроудз» станет легкой добычей для Командора.
Нет, – ответил себе Саймон. – В этом не вся правда. Выиграет не только один Вандербильт, но и те, кого он склонил на свою сторону угрозами или подкупил обещаниями и вознаграждениями. Саймон не знал, за сколько сребреников предал его Миллер. Конечно, больше чем за тридцать.
Сквозь щели в оконных рамах потянуло легким холодком. Саймон поворошил дрова в камине, в трубу полетел рой искр. Откинувшись в кресле, он спросил себя, поступил бы он иначе, если бы представилась такая возможность. Нет. Ничего. Абсолютно ничего. Он никогда не смог бы довольствоваться жизнью на Юге, с его обветшавшими грезами о славе и благородстве. Он был слишком сильным и очень ко многому стремился. Но, несмотря на все усилия изменить себя, он вынужден был признать, что в душе остается южанином. Объяви банкротом янки, тот отряхнет с себя позор неудачника и начнет все сначала. Саймон никогда не был янки и никогда не станет им. Он пришел сюда чужаком и остался им, Роза и эти восточные банкиры дали это ясно понять. От них он больше никогда не получит шанса.
– Отец!..
Саймон вздрогнул от неожиданности: в дверях стоял его семилетний сын – босиком, в пижаме с ковбоями и индейцами. Он выглядел очень хрупким; волосы спутались ото сна, он тер глаза кулачками. Глаза у него огромные и темные. Саймон поманил его пальцем, и Стивен бросился к нему, обвил руками шею.
Горькое сожаление пронзило сердце Саймона. Как и большинство мужчин, он никогда не был захвачен целиком любовью к собственному ребенку. Он вспомнил, как держал Стивена в руках в первый раз: крохотное, извивающееся, краснолицее существо, орущее во всю глотку. Этот крик и запах были так отвратительны, что Саймон тут же отдал сына обратно на руки кормилице.
Саймон уверял себя, что это произошло не потому, что он не любил сына. Он любил его по-своему – безмолвно, на расстоянии – и работал ради него. Наследство, оставленное его собственным отцом, было слишком ветхим, изъеденным червями, чтобы на нем можно было что-либо построить. Саймон поклялся, что создаст для Стивена что-то такое, что он с гордостью сможет продолжить.
Годами Саймон ждал, пока Стивен подрастет и он сможет объяснить ему это и многое другое. А теперь, когда это время уже почти настало, у него не было больше ничего, кроме грез. Он не мог даже сказать сыну, как страшно сожалеет об этом…
Стивен Толбот не мог знать о душевных муках, которые испытывает отец. Всегда, сколько себя помнил, Стивен испытывал к отцу горячую любовь. В его глазах Саймон был великаном, заполнявшим собой всю комнату, в которую входил. Все склонялись перед ним, он был подобен королю, раздающему награды и назначающему наказания. Любимым развлечением Стивена было пробраться в кабинет отца и сидеть там, с наслаждением вдыхая запахи табака, кожи, портвейна, благоговейно впитывая в себя все, что было связано с отцом, и мечтая, что когда-нибудь этот особый мир станет и его миром.
Но постепенно, пока он подрастал, реальность начала разрушать его фантазии. Даже в таком огромном доме, как Толбот-хауз, до него доносились голоса. Стивен превратился в настоящего шпиона, отыскивая укромные места, откуда подглядывал за ссорами родителей. Он не мог понять, почему мать спорит с отцом, ибо мысль, что отец может быть не прав, даже не приходила ему в голову. Слушая эти перебранки, он все время хотел броситься на защиту отца. Но смелости никогда не хватало, и мальчик прятал свою любовь все глубже и глубже после каждой ссоры. Пока в нем не родилась ненависть к матери.
– Уже давно пора спать, правда, малыш? – прошептал Саймон.
Стивен крепко прильнул к отцу.
– Папа, я хочу к тебе.
– Ты всегда будешь со мной. Ты мой сын, и ты сделаешь все, что я не смог закончить. Мир будет гордиться тобой, сынок. Он узнает твое имя.
Саймон мягко снял руки сына со своей шеи и поставил мальчика на пол.
– Хочешь, я пойду с тобой и укрою тебя? Стивен покачал головой.
– Не надо, папа. Я сам пойду, – сказал он решительно. Саймон склонился к сыну и поцеловал его в лоб. Он смотрел, как Стивен нерешительно поднимает руку.
– Спокойной ночи, папа.
Стивен Толбот услышал щелчок дверного замка. Он неподвижно, едва дыша, стоял в коридоре. Затем опустился на колени и приник к замочной скважине. Медь холодила кожу.
Отец встал с кресла и теперь стоял перед шкафом, в котором хранилось оружие. Он отпер стеклянную дверь и вынул красивое двуствольное ружье с полированным ложем. Потом зарядил стволы двумя патронами и снова сел в кресло.
Стивен ничего не мог понять. Ему всегда говорили, что ружье нельзя заряжать, если не собираешься сразу из него выстрелить. Теперь отец снимал правый ботинок. Он стянул носок, поставил ружье на пол дулом вверх и нашел курок большим пальцем ноги. Потом вставил оба ствола себе в рот.
Звук был оглушительным. Стивен отлетел от замочной скважины, будто пуля ударила в него. Когда подбежала мать вместе со слугами, он снова был на ногах, стоял перед дверью как изваяние. Ему казалось, что этого хотел бы от него отец.
7
«До сих пор не могу поверить…»
Из окна гостиной Роза видела, как конная полиция пытается сдержать толпы репортеров. Услышав звон каминных часов, она ужаснулась от мысли, что за прошедшие два часа рухнул целый мир.
Дверь отворилась, и на пороге появился доктор Генри Райт.
– Что с ним, Генри? – спросила Роза с дрожью в голосе.
Райт был мужчиной богатырского сложения, чья внешняя суровость скрывала нежность и доброту к детям. С ними он умел творить чудеса.
– Он уснул, – густым басом сказал он. – Я дал ему сильное снотворное, чтобы он выспался и отдохнул до утра. Сиделка не будет отходить от него ни на минуту.
– Слава тебе, Господи, – прошептала Роза.
С тех пор, как это случилось, все заботы ее были о Стивене. Она мысленно вспомнила тот момент, как она, пробегая по коридору, увидела его стоящим у двери в библиотеку Саймона. Ударом распахнув дверь и увидев труп мужа с изувеченной головой, она прикрыла рукой глаза Стивену. Мальчик тут же увернулся и зло, по-волчьи, уставился на нее.
– Я знаю, что папа сделал! – пронзительно закричал он. – Это ты заставила его! Это ты его убила!
Роза пришла в такой ужас от обвинений сына, что в оцепенении смотрела ему вслед, когда он убегал. Позже, когда приехал Генри Райт, Стивен отказывался открыть дверь своей спальни, пока врач не пообещал ему, что мать туда не войдет.
– Он перенес страшное потрясение, – говорил Райт. – Он в самом деле подглядел в замочную скважину, как Саймон застрелился. То, что он рассказывает, настолько совпадает с тем, что говорят полицейские, что ему нельзя не верить.
Роза изо всех сил старалась не разрыдаться.
– Что же мне сейчас делать?
– Рекомендую круглосуточное дежурство: без сомнения, некоторое время у него будут очень страшные сны. – Райт помедлил. – Мы не имеем возможности определить, насколько серьезна его травма. Я знаю случаи, когда дети сразу избавляются от такого шока. У других выздоровление тянется дольше…
Роза чувствовала, что он чего-то недоговаривает.
– Что еще, Генри?
– В большинстве случаев ребенок кажется выздоровевшим только внешне. В течение многих лет он ведет себя вполне нормально. Затем, обычно в подростковом возрасте, его начинают беспокоить сильные головные боли или проявляются иные симптомы, говорящие о заболевании. Сознание пытается бороться с подавленной, но не забытой болью.
Роза никогда не испытывала к Саймону такой ненависти. Да, он выбрал трусливый выход из беды, но пытаться отомстить ей, используя ребенка – этому не было прощения.
«А если бы ты поступила тогда по-другому? – услышала она свой внутренний голос. – Может быть, всего этого не случилось, если бы ты согласилась помочь Саймону…»
Раскаяние задело Розу за живое. Может быть, ей не следовало отказывать Саймону сразу. Возможно, она смогла бы найти другой способ помочь ему, не поступаясь обретенным контролем над компанией.
«Ты хочешь думать так из-за того, что пришлось перенести Стивену. Но другого выхода у тебя не было. Если бы ты пошла на то, чего добивался Саймон, то ты упустила бы единственную возможность вернуть «Глобал Энтерпрайсиз»… А кончилось бы все тем, что ты только продлила бы свои мучения…»
– Я должна это как-то ему возместить, – вслух сказала Роза.
Райт с любопытством взглянул на нее.
– Что это значит?
– Я говорю, что возмещу это Стивену. Эту потерю. Врач задумался в нерешительности.
– Конечно, Роза, я уверен, что вы это сделаете, но…
– Со временем, Генри. Я знаю.
Утром всему городу стало известно об ужасных подробностях самоубийства Саймона Толбота. Возмущение нью-йоркского общества по поводу вопиющего поступка Саймона – продажи доли акций, принадлежащей Розе в «Глобал Энтерпрайсиз» – сразу улеглось. Газетчики, следуя общему настроению, стали печатать панегирики гражданским добродетелям Саймона, его покровительству наукам и искусствам, благотворительным начинаниям. Банкиры и адвокаты Вандербильта, забыв прежние угрозы, выразили подобающие случаю трогательные публичные соболезнования, после чего без особого шума приступили к дележу «Толбот Рейлроудз».
– Когда они вместе с налоговым департаментом закончат свое дело, – думала Роза, – они оставят от компании Саймона, которой он отдал всю жизнь, одни обглоданные кости. Наследники не получат почти ничего.
Ненасытное, зловещее любопытство публики заставило Розу наглухо запереться в Толбот-хаузе. У дома круглосуточно дежурили полицейские, сдерживавшие газетчиков и любопытных прохожих и пропускавшие только администраторов «Глобал Энтерпрайсиз» и врачей.
Те, кто с симпатией относился к Розе, принимали ее молчание за проявление скорби и превозносили ее мужество. Другие, не столь отзывчивые, не стесняясь, называли ее бездушной тварью. Но Розе было все равно. Она отгородилась от всего мира, чтобы осознать, какой удар нанесла ей смерть Саймона. Именно ей.
Саймон обманул ее. Сейчас она понимала, что он подло отнял у нее любовь. Когда она выходила за него, она не знала, что такое любовь. Она была слишком молода. Она хотела, чтобы Саймон научил ее всему – нежности и страсти, радости делиться друг с другом своими чувствами. Но в его сердце этому не нашлось места. Он отнял у нее веру… и надежду.
Ее пролитые слезы были рождены не горем, а страхом перед пустотой одиночества, в котором она проведет остаток жизни.
Впервые в жизни Роза осознала, что ей нужна чья-то помощь. Казалось, она не ощущала времени: все внимание поглощали сотни мелочей. Едва не обезумев из-за Стивена, она теперь была обеспокоена тем, что могло случиться с «Глобал Энтерпрайсиз» после передачи «Толбот Рейлроудз» новым хозяевам.
У нее совсем опустились руки, но через четыре дня после смерти Саймона в Толбот-хауз приехал Франклин Джефферсон. Он вернулся из Канады, где ловил рыбу. Едва он переступил порог, как Роза бросилась к нему и крепко стиснула в объятьях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124