– Я поверил Розе, когда она говорила о моей ответственности перед дедом и перед компанией. Поэтому я и пришел в «Глобал». Я поверил в образ, который она мне нарисовала, и вошел в сказочный мир Нижнего Бродвея, не зная, что он так же далек от действительности, как и то, что произошло в тот день на Гудзоне. Я хотел поступить по справедливости… И потерпел неудачу.
Монку стало не по себе от того, какое направление получил разговор.
– Не принимай поспешных решений. Тебе очень многое нужно обдумать. Пройдет немало времени, прежде чем ты сможешь оценить все объективно.
– Я уже все обдумал, – тихо сказал Франклин. – Я знаю свою дорогу и что мне делать.
Монк был озадачен.
– Куда же ты собираешься?
– Туда, куда и ты.
Сперва Монк не понял, что имеет в виду Франклин. Когда значение его слов наконец дошло до него, ему стало страшно – не от смысла сказанного, но от непоколебимой решимости, звучавшей в голосе друга.
Стивен Толбот любил грандиозные приемы, которыми славился Толбот-хауз. Несмотря на свои девять лет, он принимал очень серьезный вид, когда мать представляла его гостям. Ему не дозволяли оставаться с ними больше часа, и Стивен, возмущенный этим, старался использовать свое время как можно лучше. Он прохаживался в толпе приглашенных, обходя стороной дам, которые непременно желали тискать его и ерошить ему волосы. Его тянуло к мужчинам; он любил аромат одеколона и сигар. Скоро Стивен стал понимать, что громкий, сердечный смех – нередко примета мужчин, чем-то обиженных или уязвленных и старающихся сохранить жизнерадостный вид, а вот те, кто уверен в своей силе и могуществе, говорят тихо, непринужденно, но их голоса всегда звучат весомо. Такие мужчины напоминали Стивену отца.
Когда мать объявила, что из-за болезни Франклина отменяет прием в честь Дня Благодарения, Стивен злился несколько дней. Но никто ничего не заподозрил. Стивен научился мастерски скрывать свои чувства. От чучел зверей, которые он злобно распарывал ножницами, чтобы выместить гнев, он побыстрее старался избавиться, как только порыв ярости ослабевал.
Сидя за обеденным столом рядом с матерью, Стивен обиженно поглядывал на своего дядю. Он знал все о ссоре между Розой и Франклином, знал, что мать вызвала полицейских, чтобы прекратить забастовку, а дядя пытался их остановить. Стивен никогда не испытывал привязанности к дяде, про себя он считал его слюнтяем и не мог понять, почему мать души в нем не чает. Как может она не замечать, что это за человек? Стивен терзался этим вопросом, пока не пришел к неизбежному ответу: люди не желают отказываться от своих иллюзий. В его глазах это было слабостью, о ней нужно помнить, по возможности использовать, но ее необходимо всегда остерегаться.
Стивен обедал молча, прислушиваясь к попыткам матери и Франклина поддержать разговор. Он знал, что пока он не уйдет, они не скажут друг другу ничего, что хотели бы сказать. Стивен запихнул в рот остатки тыквенного пирога, допил свое молоко и, извинившись, встал из-за стола. Он улыбнулся и сказал, что идет в свою комнату. Ему, разумеется, поверили.
– Роза!
– Франклин!
Они посмотрели друг на друга и смущенно рассмеялись.
– Начни ты первая, – сказал Франклин.
Роза перевела дух. Она готовилась к этому разговору много дней, теперь же слова вылетели у нее из головы.
– Я хотела бы сказать, что прошу у тебя прощения, – выпалила она наконец. – За то, что с тобой случилось… и за все.
– Все это уже в прошлом, – произнес Франклин. – Тогда ты сделала то, что считала нужным. Все произошло не по нашей воле…
Роза облегченно вздохнула. Она никогда не умела оправдываться. Особенно когда знала, что права. Она с готовностью приняла оливковую ветвь, которую протягивал ей Франклин.
– Тебе пора вернуться, Франклин. Ты нужен мне.
– Не могу, Роза. У меня другие планы. – Он чуть помедлил. – Я поступил в морскую пехоту.
Роза поставила чашку с кофе на блюдечко, отчетливо услышав мелодичный звон тонкого фарфора. «Этого не может быть».
– В морскую пехоту?
– Я отправляюсь на войну в Европу. Мой корабль отплывает через три дня.
«Только не теряй голову. Он наверняка решит уехать, если ты сорвешься…»
– Тебе не кажется, что ты мог бы сначала обсудить это со мной? – спросила Роза очень спокойным голосом.
– Нет. Это решение должен был принять я сам. А не ты и не кто-нибудь другой.
– Не думаю, что Монк имеет к этому какое-нибудь отношение. Я слышала, он уезжает в Европу.
– Нет, он здесь ни при чем. Он даже отговаривал меня ехать.
– Без особого успеха, – язвительно заметила Роза. Франклин поднялся.
– Я не хочу препираться с тобой, Роза. Я должен выполнить свой долг перед родиной… и перед самим собой. Я надеялся, что ты сможешь это понять.
Роза не смогла удержаться:
– А как же твой долг передо мной? Перед компанией? Как же все, что я сделала ради твоего участия в ней?
– После того, что произошло, я ничего не должен ни тебе, ни компании.
Впервые за всю жизнь Роза почувствовала, что здесь она ничего не может изменить. За три дня ничего не изменишь. Давить на Франклина значило бы еще дальше отталкивать его от себя, а может быть, и потерять его навсегда.
– Для меня это ужасный удар, – проговорила она наконец.
– Я делаю это не для того, чтобы причинить тебе боль, Роза.
Она оглянулась, слабо улыбаясь Франклину.
– Конечно, именно для этого. У тебя и быть не могло другой причины.
Всю ночь Роза не могла сомкнуть глаз. Она призывала на помощь один довод за другим, но отвергала каждый из них. К рассвету ей стало ясно, что остается одна-единственная надежда. Она взяла телефон и набрала номер Монка Мак-Куина.
– Я звоню тебе не для того, чтобы начинать ссору, – заговорила она, как только услышала на другом конце провода сонный голос. – Франклин сказал мне, что он поступил в армию и… что ты ни при чем. Прошу тебя, Монк, пообещай мне только одно: что ты привезешь его обратно живым и невредимым.
– Роза…
– Обещай мне, Монк!
– Конечно, обещаю.
Связь прервалась. Роза оттолкнула телефон и встала у окна, всматриваясь в великолепие осеннего рассвета. Потом в окно проникли лучи солнца и согрели слезы на ее лице.
«Теперь все зависит от меня. Опять. Делать то, что нужно делать. Одной».
* * *
Стивен Толбот мирно спал в своей детской. Освещенный изнутри глобус отбрасывал тени на его лицо. Подслушав разговор между матерью и дядей, он отправился в постель очень довольным. Франклин был одним из двух взрослых, над которыми Стивен должен был одержать верх, чтобы получить то, что оставил ему отец. Он не знал, как сможет это осуществить, но вдруг понял, что, возможно, ему ничего не надо будет для этого делать. Он уже был достаточно взрослым, чтобы понять: когда мужчины уходят на войну, их часто ранят. А иногда они не возвращаются совсем…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
12
Он видел солнце, желтый огненный диск на фоне темно-красной завесы, даже сквозь сомкнутые веки. Жар давил невидимой тяжестью, проникая сквозь кожу, пропитывая все тело до костей, прежде чем уйти в глинистую почву. Он вдыхал полной грудью пьянящий аромат желтых цветов горчицы, синих васильков и алых маков. Запах примятых цветов под ним смешивался с пряным духом нагретой солнцем весенней травы, усиливаясь от зноя, переполняя его и унося куда-то вдаль вместе с пением цикад, сверчков и кузнечиков, звучащим согласно, словно симфония. Голова его откинулась набок, губы тронула невольная блаженная улыбка.
Франклин Джефферсон открыл глаза и приложил руку, чтобы защитить их от солнца. Но солнца не было. Лишь мрачные свинцово-серые тучи клубились в утреннем небе, предвещая очередную грозу.
Франклин перевернулся на другой бок, тяжело охнув: фляга, сумка с противогазом и скатанная шинель за спиной больно вдавились в тело. Он лежал не на луговых травах, а в грязи глубокой, вырытой под углом траншеи. Запах исходил не от цветов, а от мокрых, продрогших тел усталых и голодных солдат, что лежали, приникнув к твердой утоптанной земле, сгорбленные, не выпуская своих штыков из судорожно сведенных пальцев с побелевшими суставами.
Он осторожно приподнялся и выглянул из траншеи. На другом конце изрытого воронками поля, когда-то засеянного пшеницей и рожью, он увидел немецкие позиции. Только там и росли цветы – розы, чудом пережившие яростные атаки. Целый куст роз вырвало с корнем и швырнуло через все поле прямо на моток колючей проволоки, опоясывающей позиции противника.
Франклин Джефферсон соскользнул в траншею. Теперь он точно знал, где находится. Никакой сон не мог рассеять этой реальности: сейчас он во Франции, эта местность называется Беллосские леса, и на дворе, скорее всего, июнь нескончаемого 1918 года.
* * *
– Давай, Мак-Куин, пора чем-нибудь набить живот.
Франклин Джефферсон перешагнул через двух морских пехотинцев, развалившихся поперек узкого прохода на дне траншеи, и опустился на корточки, стараясь не выронить из рук жестяные тарелки с жирной тушеной бараниной и черствыми ломтями хлеба.
Монк Мак-Куин подозрительно обнюхал еду и отрицательно покачал головой.
– О, прошу, только не с утра натощак.
– Нам еще повезло, что хоть это дают, – весело ответил Франклин, ткнув тарелкой Монку в грудь. – Немцы едят одно крысиное мясо.
Монк обмакнул свой ломоть хлеба в тушенку и стал молча жевать. Он пристально осматривал траншею; солдаты один за другим просыпались после короткой передышки от страха, холода и кошмаров. Ветер подул в другую сторону, и траншея наполнилась зловонием от расположенного поблизости отхожего места.
– Как ты думаешь, эти гунны сегодня пойдут в атаку? – спросил Франклин, накалывая на штык кусок мяса.
– Сегодня – нет. Скоро польет, как из ведра, а немцы не захотят драться в грязи.
Вот уже шесть дней, как Вторая дивизия морской пехоты Соединенных Штатов застряла в Беллосских лесах к северу от кровавых полей сражений Шато-Тьерри. По приказу дивизия должна была удержать любыми средствами оборону до прихода подкрепления из американских и французских частей. Неделю назад наступление немцев было остановлено Первой и Второй дивизиями ценой огромных потерь со стороны американцев. Генерал Першинг по прозвищу «Блэк Джек – дубинка» – дал всем ясно понять, что эти люди не могли погибнуть зря.
– Вот как раз поэтому немцы и пойдут в контрнаступление! – сказал Франклин звенящим от волнения голосом. – Они всегда наступают, когда погода паршивая и мы думаем, что они окопались.
Прежде чем Монк успел возразить, в траншею проскользнул командир взвода, крепкий седой сержант – ветеран войны с Испанией.
– Ну что, парни, еще один дерьмовый денек в этой веселой стране? Есть добровольцы в разведку – посмотреть, что затевают ребята кайзера?
Франклин поднял руку.
– Запишите меня, Сардж.
«Будто старик Сардж сам не знает», – сердито подумал Монк.
С того дня, как их взвод вступил в боевые действия – а было это 6 декабря 1917 года, – Франклин Джефферсон добровольно вызывался выполнять все рискованные задания, которые предпринимало командование. Чудом ему удавалось выполнять их и возвращаться назад без единой царапины на своей когда-то белой коже горожанина. Для товарищей по взводу, суеверных, какими бывают только солдаты, он стал талисманом. Таким Монк его раньше никогда не знал.
Перерождение Франклина Джефферсона началось вскоре после того, как старый военный корабль «Гаттерас» отчалил от заросшего водорослями причала бруклинского военного порта. Судно не прошло и половины пути через штормовые волны Атлантики, а чуть ли не половина солдат дивизии уже страдала от мучительной морской болезни, которую еще тяжелее было переносить от непрерывного стона и визга металлической обшивки «Гаттераса», качавшегося по бесконечным волнам. Даже Монку, бывалому моряку, стало плохо. Но только не Франклину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124