Хотя Роза и была старше него на два года, разница в возрасте становилась незаметной благодаря высокому росту и серьезности Монка. Еще ребенком он торжественно признался ей в любви, когда они стояли на верхнем балконе Дьюнскрэга. Тогда, больше из любопытства, Роза позволила ему поцеловать себя в губы. Соприкосновение их оказалось забавным, но было в нем и что-то странно прекрасное.
Весь во власти своей детской влюбленности, Монк осыпал Розу подарками: конфетами, открытками, маленькими безделушками-амулетами, купленными на сэкономленные карманные деньги. Поначалу ей казалось, что таким способом он изливает свое чувство; подобная щедрость ей льстила, и даже странное имя Монка ей нравилось.
Она была тогда в том возрасте, когда девочки созревают быстрее, чем мальчики, и была тому ярким примером. Когда на лето Роза вернулась в Дьюнскрэг (ей только что исполнилось тринадцать), она обнаружила, что пыл Монка становится более тревожащим, чем забавным. Она начала его избегать, предпочитая проводить время в компании мальчиков постарше. А когда Роза полюбила Саймона Толбота, Монк превратился из друга в воспоминание, которое она постаралась со смущенной улыбкой отогнать прочь.
– Что собираешься делать, Монк? – спросила Роза, отсчитывая про себя такты, оставшиеся до конца танца.
– О, думаю, что поступлю учиться в Йельский университет, – отвечал он с сомнением в голосе.
– Очень мило!
– Ты, конечно, будешь жить в Нью-Йорке.
– Да, конечно. Монк просиял.
– Это просто здорово! Йель не так уж далеко от Нью-Йорка.
– Мы оба наверняка будем очень заняты, – сказала Роза, отказывая ему в последней его надежде. Когда музыка кончилась, она стала оглядывать бальный зал.
– Смотри, Монк, разве это не ужасно? – воскликнула она.
Роза кивнула в сторону девушек, жавшихся кучками по залу, одним глазом посматривая на танцующих, другим – на молодых людей в другой стороне зала, которые не могли набраться храбрости и пригласить их.
– Вон Поппи и Мелисса… О, да и Констанс здесь! Будь хорошим мальчиком, потанцуй с ними!
И не успел Монк возразить, как Роза уже подвела его к девицам, которые тут же покраснели.
– Ты был чудесным другом, – шепнула Роза, высвобождая свои руки из стиснутых рук Монка. – Приходи в гости к нам с Саймоном, когда мы вернемся из путешествия. Мы будем ждать тебя.
Роза заметила, что дедушка машет ей рукой, и пошла к нему, даже не оглянувшись.
Ничего, он переживет, – думала она, убеждая себя, что сердце Монка Мак-Куина было точь-в-точь таким же, как и все остальные сердца, разбитые ею за последние годы.
Роза вошла в кабинет деда с сильно бьющимся сердцем. Иосафат Джефферсон подошел к ней и заключил в объятия.
– Никогда в жизни еще не видел такой прекрасной невесты!
– Все было так чудесно, дедушка. Спасибо тебе!
Иосафат Джефферсон подвел внучку к софе, что стояла перед полукруглым окном-фонарем, из которого открывался вид на английский парк Дьюнскрэга. Он вынул из кармана сюртука конверт и протянул ей.
– Я хочу, чтобы ты прочитала это.
Роза, озадаченная его непривычным немногословием, начала читать. Она не верила своим глазам.
– Продолжай, – тихо сказал он. – Читай до конца.
– Но я не понимаю… – Роза была в замешательстве. – Я же так старалась…
– Я хотел, чтобы твое будущее было обеспечено, – отвечал Иосафат Джефферсон. – Если со мной что-то случится…
– Ты думаешь, я не способна руководить фирмой?! Роза тут же пожалела о своей несдержанности. Это было так нетерпеливо, так по-детски…
– Ты знаешь о делах «Глобал Энтерпрайсиз» столько же, сколько и любой другой, – продолжал Иосафат Джефферсон. – Но это не заменит тебе опыта. Благодаря договору с Саймоном ты сможешь приобрести этот опыт, если меня не будет рядом. Он обещал мне, что обучит тебя всему, что необходимо для руководства компанией. А когда тебе исполнится двадцать шесть, Саймон снимет с себя обязанности опекуна и передаст тебе твою долю акций фирмы. И у тебя будет контрольный пакет – пятьдесят один процент. Все дела будут вестись от имени Франклина, и, надеюсь, когда он подрастет, вы вместе будете продолжать то, что начал я.
Иосафат Джефферсон умоляюще посмотрел на Розу.
– Я только хочу предупредить тебя: у Саймона нет права голоса в «Глобал Энтерпрайсиз».
Лишь теперь Роза почувствовала успокоение.
– Значит, все останется по-прежнему, – тихо проговорила она.
– Судьба твоего наследства совершенно не будет зависеть от состояния дел Саймона, – сказал Иосафат Джефферсон. – Я назвал наше с ним соглашение «отравленной пилюлей».
Роза с трудом заставила себя рассмеяться.
– А что это значит?
– Саймон – опытный делец, а его «Толбот Рейлроудз» – солидный концерн, но и он может потерпеть крах. Видишь, здесь ясно сказано, что имущество «Глобал Энтерпрайсиз» – твое наследство – не может быть использовано как залог в сделках «Толбот Рейлроудз». Ты понимаешь, что это означает?
Роза, вся просияв, обвила его шею руками.
– Конечно, дедушка! Извини, я вела себя как дура. Ведь мы же с тобой оба знаем, что ничего плохого с тобой не случится.
«Да простит меня Бог, – думал Иосафат Джефферсон, держа внучку в объятиях. – Все это к лучшему. Я знаю, все к лучшему!»
Иосафат Джефферсон должен был верить в это. Свой договор с Саймоном Толботом он оформил так, что тот казался обычной сделкой двух предусмотрительных бизнесменов. Этим он заставил Розу поверить, что ничего не изменилось. Но все теперь было по-другому. И причина тому – маленькая, почти незаметная злокачественная опухоль, которая не даст ему дожить до конца этого года.
Примирившись с неизбежным и с собственными сомнениями, Иосафат Джефферсон задумался о будущем. Он уже не увидит, что будет дальше с его империей, но по крайней мере может быть уверен, что у его внучки, которая живет и дышит этим, будет возможность оставить свой след в том, что он создал. Вся эта благостная ложь – только ради нее, ради Розы.
3
Каюта-люкс, предоставленная им на пароходе США «Конституция», была отделана красным деревом, латунью и цветным граненым стеклом. В гостиной, спальне и будуаре стояли букеты летних цветов и шампанское в серебряном ведерке со льдом – подарки от капитана.
– Божественно! – воскликнула Роза, кружась по комнате и обнимая Саймона.
Она дала указания горничным, занятым распаковкой багажа, затем выбрала яркое вечернее платье от Пуаре – темно-фиолетовое с оранжевым – для ужина, на который новобрачных пригласил капитан, и приняла горячую ванну. Оставшись в будуаре одна и сбросив дорожное платье, она сидела обнаженная перед зеркалом. «Что же теперь я должна сделать?» – спрашивала она себя.
Воспитанной в доме, где практически не было женщин, Розе не с кем было говорить о сексе. Дед, разумеется, никогда не обсуждал с нею этот вопрос, а незамужние тетушки только заливались краской, когда она спрашивала их, что это там делают друг с другом лошади в загоне. О мужчинах и мальчиках она судила, сравнивая их с дедушкой, и никогда не понимала, чего они все время хотят от нее. Прекрасный принц, о котором она мечтала, походил одновременно на Хатклиффа из романа «Грозовой перевал» и на князя Андрея из «Войны и мира». Саймон, казалось, вполне соответствовал этому идеалу. Но теперь, когда он принадлежал ей, Роза дрожала от страха при мысли, что может его разочаровать.
Может быть, сегодня я буду пить вино, – думала она, – мы с Саймоном будем танцевать, а потом он обнимет меня, возьмет на руки и, не успею я опомниться, как…
Внезапно дверь будуара отворилась.
– А, вот и ты…
Роза обернулась, чтобы схватить платье… Она похолодела: перед ней стоял Саймон, совершенно обнаженный. Лицо его раскраснелось от поднимающегося над ванной пара, дыхание смешалось с запахом шампанского. Роза не могла оторваться от спутанных волос на его груди и напрягшегося, торчащего члена, который едва не касался ее губ, слегка пульсируя.
– Возьми! – хрипло сказал он.
– Саймон!
Роза почувствовала, как его рука охватывает ее затылок и резко толкает вперед. Губы натолкнулись на головку его члена, и во рту стало горячо и влажно.
– Тебе понравится, Роза, – простонал Саймон. – Я тебя все научу делать!
Она изо всех сил пыталась отстраниться, но Саймон крепко держал ее голову. Нависнув над ее лицом, он с силой вдавливал член ей в рот, так глубоко, что она боялась подавиться. Из ее крепко зажмуренных глаз текли слезы. Почувствовав, что ее вот-вот вырвет, она сделала единственное, что пришло в голову: резко сомкнула челюсти.
Саймон взвыл и отскочил назад, оставив ее почти бездыханной. Рыча, он поволок ее в спальню и швырнул поперек кровати на атласные простыни. Раздвинув ей ноги, он начал щупать ее промежность, грубо царапая ногтями. Потом навалился и, тяжело пыхтя, стал толчками входить в нее, пока не вошел полностью.
Комната закружилась над головой Розы. Она кричала, но не слышала своего крика. Ее ногти впивались Саймону в спину, а зубы так глубоко вонзились в его плечо, что она почувствовала вкус крови. Но его уже ничто не могло остановить. Саймон был словно гигантская, тупая машина, которая все давила и давила на нее своей тяжестью, пока Роза не почувствовала, что сейчас ее разорвет. Потом ощутила внутри теплую влагу. Саймон взвыл, яростно задвигал бедрами, а потом, обессилевший, повалился рядом с ней, задыхаясь.
Дюйм за дюймом Роза медленно отодвинулась от него. Атласная простыня была мокрой от крови, между ног все было скользкое на ощупь. И эта боль! Никогда Роза не испытывала ничего ужаснее. Она медленно подтянула колени к груди, скручиваясь от боли, прижала кулак к губам. Когда Саймон наконец дотронулся до нее, ее передернуло.
– В первый раз женщине всегда тяжело, – хрипло проговорил он, сжимая ее руку. – Но тебе ведь понравилось, да, Роза? Ты такая прекрасная, мне опять тебя так хочется. Я все тебе покажу. Ты научишься, Роза, ты будешь любить это делать. Каждый раз тебе будет все лучше и лучше, вот увидишь…
Роза только тихо всхлипнула, когда Саймон, легонько шлепнув ее по ягодицам, исчез в ванной комнате. Она открыла глаза только тогда, когда услышала стук закрывающейся двери ванной и шум воды.
В эту минуту она была охвачена непреодолимым желанием убить Саймона. Все, что он говорил, было ложью! Не может быть, чтобы любовь причиняла такую боль. Любовь – это нежность и забота, это союз двух душ и тел.
«Может быть, это я виновата. Если бы я знала, что делать, все было бы не так».
Образ Саймона, заталкивающего член ей в рот, вспыхнул в сознании как молния. Значит, Саймон делал это и с Николь? Неужели она позволяла себя так наказывать? Могла ли она испытывать от этого наслаждение?
«Прекрати! Ты теперь женщина, и ты можешь сделать это прекрасным. Ты должна попытаться!»
Но прекрасным это не стало. Всю следующую неделю Роза приходила в ужас при виде восхитительных закатов солнца над океаном. Они предвещали невыразимую муку, которой Роза и боялась, и стыдилось. Каждый день она молила Бога, чтобы горничные сказали кому-нибудь об окровавленных простынях. Но каждое утро, вернувшись с завтрака, она находила свою кровать свежезастеленной и готовой к пыткам, которые должны на ней совершаться. Путешествие, о котором она столько мечтала, превратилось в невыразимый и нескончаемый кошмар.
* * *
Лето 1907 года было золотой порой на континенте. Европа наслаждалась миром и процветанием. В каждой стране царило карнавальное оживление, которое жители спешили разделить с гостями из-за океана.
Как только «Конституция» пришвартовалась в порту Саутгемптон, Роза стала искать предлог вернуться домой. Она написала чуть ли не дюжину телеграмм деду, но все порвала. Она краснела от стыда, перечитывая их: они были так наполнены страданием, что она сама не могла в них поверить. В глубине души ее терзало отвратительное сомнение:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
Весь во власти своей детской влюбленности, Монк осыпал Розу подарками: конфетами, открытками, маленькими безделушками-амулетами, купленными на сэкономленные карманные деньги. Поначалу ей казалось, что таким способом он изливает свое чувство; подобная щедрость ей льстила, и даже странное имя Монка ей нравилось.
Она была тогда в том возрасте, когда девочки созревают быстрее, чем мальчики, и была тому ярким примером. Когда на лето Роза вернулась в Дьюнскрэг (ей только что исполнилось тринадцать), она обнаружила, что пыл Монка становится более тревожащим, чем забавным. Она начала его избегать, предпочитая проводить время в компании мальчиков постарше. А когда Роза полюбила Саймона Толбота, Монк превратился из друга в воспоминание, которое она постаралась со смущенной улыбкой отогнать прочь.
– Что собираешься делать, Монк? – спросила Роза, отсчитывая про себя такты, оставшиеся до конца танца.
– О, думаю, что поступлю учиться в Йельский университет, – отвечал он с сомнением в голосе.
– Очень мило!
– Ты, конечно, будешь жить в Нью-Йорке.
– Да, конечно. Монк просиял.
– Это просто здорово! Йель не так уж далеко от Нью-Йорка.
– Мы оба наверняка будем очень заняты, – сказала Роза, отказывая ему в последней его надежде. Когда музыка кончилась, она стала оглядывать бальный зал.
– Смотри, Монк, разве это не ужасно? – воскликнула она.
Роза кивнула в сторону девушек, жавшихся кучками по залу, одним глазом посматривая на танцующих, другим – на молодых людей в другой стороне зала, которые не могли набраться храбрости и пригласить их.
– Вон Поппи и Мелисса… О, да и Констанс здесь! Будь хорошим мальчиком, потанцуй с ними!
И не успел Монк возразить, как Роза уже подвела его к девицам, которые тут же покраснели.
– Ты был чудесным другом, – шепнула Роза, высвобождая свои руки из стиснутых рук Монка. – Приходи в гости к нам с Саймоном, когда мы вернемся из путешествия. Мы будем ждать тебя.
Роза заметила, что дедушка машет ей рукой, и пошла к нему, даже не оглянувшись.
Ничего, он переживет, – думала она, убеждая себя, что сердце Монка Мак-Куина было точь-в-точь таким же, как и все остальные сердца, разбитые ею за последние годы.
Роза вошла в кабинет деда с сильно бьющимся сердцем. Иосафат Джефферсон подошел к ней и заключил в объятия.
– Никогда в жизни еще не видел такой прекрасной невесты!
– Все было так чудесно, дедушка. Спасибо тебе!
Иосафат Джефферсон подвел внучку к софе, что стояла перед полукруглым окном-фонарем, из которого открывался вид на английский парк Дьюнскрэга. Он вынул из кармана сюртука конверт и протянул ей.
– Я хочу, чтобы ты прочитала это.
Роза, озадаченная его непривычным немногословием, начала читать. Она не верила своим глазам.
– Продолжай, – тихо сказал он. – Читай до конца.
– Но я не понимаю… – Роза была в замешательстве. – Я же так старалась…
– Я хотел, чтобы твое будущее было обеспечено, – отвечал Иосафат Джефферсон. – Если со мной что-то случится…
– Ты думаешь, я не способна руководить фирмой?! Роза тут же пожалела о своей несдержанности. Это было так нетерпеливо, так по-детски…
– Ты знаешь о делах «Глобал Энтерпрайсиз» столько же, сколько и любой другой, – продолжал Иосафат Джефферсон. – Но это не заменит тебе опыта. Благодаря договору с Саймоном ты сможешь приобрести этот опыт, если меня не будет рядом. Он обещал мне, что обучит тебя всему, что необходимо для руководства компанией. А когда тебе исполнится двадцать шесть, Саймон снимет с себя обязанности опекуна и передаст тебе твою долю акций фирмы. И у тебя будет контрольный пакет – пятьдесят один процент. Все дела будут вестись от имени Франклина, и, надеюсь, когда он подрастет, вы вместе будете продолжать то, что начал я.
Иосафат Джефферсон умоляюще посмотрел на Розу.
– Я только хочу предупредить тебя: у Саймона нет права голоса в «Глобал Энтерпрайсиз».
Лишь теперь Роза почувствовала успокоение.
– Значит, все останется по-прежнему, – тихо проговорила она.
– Судьба твоего наследства совершенно не будет зависеть от состояния дел Саймона, – сказал Иосафат Джефферсон. – Я назвал наше с ним соглашение «отравленной пилюлей».
Роза с трудом заставила себя рассмеяться.
– А что это значит?
– Саймон – опытный делец, а его «Толбот Рейлроудз» – солидный концерн, но и он может потерпеть крах. Видишь, здесь ясно сказано, что имущество «Глобал Энтерпрайсиз» – твое наследство – не может быть использовано как залог в сделках «Толбот Рейлроудз». Ты понимаешь, что это означает?
Роза, вся просияв, обвила его шею руками.
– Конечно, дедушка! Извини, я вела себя как дура. Ведь мы же с тобой оба знаем, что ничего плохого с тобой не случится.
«Да простит меня Бог, – думал Иосафат Джефферсон, держа внучку в объятиях. – Все это к лучшему. Я знаю, все к лучшему!»
Иосафат Джефферсон должен был верить в это. Свой договор с Саймоном Толботом он оформил так, что тот казался обычной сделкой двух предусмотрительных бизнесменов. Этим он заставил Розу поверить, что ничего не изменилось. Но все теперь было по-другому. И причина тому – маленькая, почти незаметная злокачественная опухоль, которая не даст ему дожить до конца этого года.
Примирившись с неизбежным и с собственными сомнениями, Иосафат Джефферсон задумался о будущем. Он уже не увидит, что будет дальше с его империей, но по крайней мере может быть уверен, что у его внучки, которая живет и дышит этим, будет возможность оставить свой след в том, что он создал. Вся эта благостная ложь – только ради нее, ради Розы.
3
Каюта-люкс, предоставленная им на пароходе США «Конституция», была отделана красным деревом, латунью и цветным граненым стеклом. В гостиной, спальне и будуаре стояли букеты летних цветов и шампанское в серебряном ведерке со льдом – подарки от капитана.
– Божественно! – воскликнула Роза, кружась по комнате и обнимая Саймона.
Она дала указания горничным, занятым распаковкой багажа, затем выбрала яркое вечернее платье от Пуаре – темно-фиолетовое с оранжевым – для ужина, на который новобрачных пригласил капитан, и приняла горячую ванну. Оставшись в будуаре одна и сбросив дорожное платье, она сидела обнаженная перед зеркалом. «Что же теперь я должна сделать?» – спрашивала она себя.
Воспитанной в доме, где практически не было женщин, Розе не с кем было говорить о сексе. Дед, разумеется, никогда не обсуждал с нею этот вопрос, а незамужние тетушки только заливались краской, когда она спрашивала их, что это там делают друг с другом лошади в загоне. О мужчинах и мальчиках она судила, сравнивая их с дедушкой, и никогда не понимала, чего они все время хотят от нее. Прекрасный принц, о котором она мечтала, походил одновременно на Хатклиффа из романа «Грозовой перевал» и на князя Андрея из «Войны и мира». Саймон, казалось, вполне соответствовал этому идеалу. Но теперь, когда он принадлежал ей, Роза дрожала от страха при мысли, что может его разочаровать.
Может быть, сегодня я буду пить вино, – думала она, – мы с Саймоном будем танцевать, а потом он обнимет меня, возьмет на руки и, не успею я опомниться, как…
Внезапно дверь будуара отворилась.
– А, вот и ты…
Роза обернулась, чтобы схватить платье… Она похолодела: перед ней стоял Саймон, совершенно обнаженный. Лицо его раскраснелось от поднимающегося над ванной пара, дыхание смешалось с запахом шампанского. Роза не могла оторваться от спутанных волос на его груди и напрягшегося, торчащего члена, который едва не касался ее губ, слегка пульсируя.
– Возьми! – хрипло сказал он.
– Саймон!
Роза почувствовала, как его рука охватывает ее затылок и резко толкает вперед. Губы натолкнулись на головку его члена, и во рту стало горячо и влажно.
– Тебе понравится, Роза, – простонал Саймон. – Я тебя все научу делать!
Она изо всех сил пыталась отстраниться, но Саймон крепко держал ее голову. Нависнув над ее лицом, он с силой вдавливал член ей в рот, так глубоко, что она боялась подавиться. Из ее крепко зажмуренных глаз текли слезы. Почувствовав, что ее вот-вот вырвет, она сделала единственное, что пришло в голову: резко сомкнула челюсти.
Саймон взвыл и отскочил назад, оставив ее почти бездыханной. Рыча, он поволок ее в спальню и швырнул поперек кровати на атласные простыни. Раздвинув ей ноги, он начал щупать ее промежность, грубо царапая ногтями. Потом навалился и, тяжело пыхтя, стал толчками входить в нее, пока не вошел полностью.
Комната закружилась над головой Розы. Она кричала, но не слышала своего крика. Ее ногти впивались Саймону в спину, а зубы так глубоко вонзились в его плечо, что она почувствовала вкус крови. Но его уже ничто не могло остановить. Саймон был словно гигантская, тупая машина, которая все давила и давила на нее своей тяжестью, пока Роза не почувствовала, что сейчас ее разорвет. Потом ощутила внутри теплую влагу. Саймон взвыл, яростно задвигал бедрами, а потом, обессилевший, повалился рядом с ней, задыхаясь.
Дюйм за дюймом Роза медленно отодвинулась от него. Атласная простыня была мокрой от крови, между ног все было скользкое на ощупь. И эта боль! Никогда Роза не испытывала ничего ужаснее. Она медленно подтянула колени к груди, скручиваясь от боли, прижала кулак к губам. Когда Саймон наконец дотронулся до нее, ее передернуло.
– В первый раз женщине всегда тяжело, – хрипло проговорил он, сжимая ее руку. – Но тебе ведь понравилось, да, Роза? Ты такая прекрасная, мне опять тебя так хочется. Я все тебе покажу. Ты научишься, Роза, ты будешь любить это делать. Каждый раз тебе будет все лучше и лучше, вот увидишь…
Роза только тихо всхлипнула, когда Саймон, легонько шлепнув ее по ягодицам, исчез в ванной комнате. Она открыла глаза только тогда, когда услышала стук закрывающейся двери ванной и шум воды.
В эту минуту она была охвачена непреодолимым желанием убить Саймона. Все, что он говорил, было ложью! Не может быть, чтобы любовь причиняла такую боль. Любовь – это нежность и забота, это союз двух душ и тел.
«Может быть, это я виновата. Если бы я знала, что делать, все было бы не так».
Образ Саймона, заталкивающего член ей в рот, вспыхнул в сознании как молния. Значит, Саймон делал это и с Николь? Неужели она позволяла себя так наказывать? Могла ли она испытывать от этого наслаждение?
«Прекрати! Ты теперь женщина, и ты можешь сделать это прекрасным. Ты должна попытаться!»
Но прекрасным это не стало. Всю следующую неделю Роза приходила в ужас при виде восхитительных закатов солнца над океаном. Они предвещали невыразимую муку, которой Роза и боялась, и стыдилось. Каждый день она молила Бога, чтобы горничные сказали кому-нибудь об окровавленных простынях. Но каждое утро, вернувшись с завтрака, она находила свою кровать свежезастеленной и готовой к пыткам, которые должны на ней совершаться. Путешествие, о котором она столько мечтала, превратилось в невыразимый и нескончаемый кошмар.
* * *
Лето 1907 года было золотой порой на континенте. Европа наслаждалась миром и процветанием. В каждой стране царило карнавальное оживление, которое жители спешили разделить с гостями из-за океана.
Как только «Конституция» пришвартовалась в порту Саутгемптон, Роза стала искать предлог вернуться домой. Она написала чуть ли не дюжину телеграмм деду, но все порвала. Она краснела от стыда, перечитывая их: они были так наполнены страданием, что она сама не могла в них поверить. В глубине души ее терзало отвратительное сомнение:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124