Где это было? Да за железнодорожным переездом, а где именно — уже не помню...
Ну и что делать дальше? Не расспрашивать же прохожих на улице!..
И тогда я отправился на рынок. Опыта в разыскных делах у меня не было никакого, но я надеялся, что именно на рынке горожане активно общаются между собой, а значит, есть шанс, что кто-нибудь в моем присутствии обмолвится о таинственных подметных письмах.
Это случилось только на второй день моего беспорядочного топтания по относительно небольшому участку земли, плотно забитому торговыми рядами, когда торговки уже стали коситься на меня со смутным подозрением: и чего, мол, тут надо этому мужику, который покупать ничего не покупает, только трется в толпе, как вор-карманник?
Стоявшая неподалеку от меня пожилая женщина в старомодном платочке и длинной юбке, оглянувшись по сторонам, поинтересовалась у своей знакомой:
— Слышь, Никитична, а тебе таких открыток не приходило?
— Не, — качнула головой та. — Да и какие там открытки, если день рождения у меня давно прошел, а до праздников еще далеко.
— А ты думаешь, эти открытки только к празднику присылают? Вон, соседка моя получила на прошлой неделе, а никаких праздников тогда не было.
— Это какая ж твоя соседка? Пелагея, что ли?
— Да нет, Валька Сидорова, у которой муж в прошлом году умер.
— Ну и что там, в ее открытке, было написано?
— А откуда ж я знаю? Разве она мне скажет, Валька-то? Я ж тебе говорила, что мы с ней ещё с зимы не разговариваем...
— А с чего ты тогда взяла, что она получила открытку?
— Да видела я в окошко, как она вытащила из почтового ящика какой-то листок, размером с открытку! Прочла, оглянулась, не видит ли кто, а потом в дом забежала так резво, будто боялась, что ее сглазят... А вчера...
Тут женщина в платочке подвинулась ближе к своей собеседнице и принялась шептать ей что-то на ухо.
Я попытался подобраться поближе к ним, но в толпе были непросто сделать это незаметно.
Женщины скользнули по мне недоверчивым взглядом и сразу заговорили о своих бабьих заботах: об огородах, о колорадском жуке, которого нынче тьма, и о погоде.
Когда они наконец распрощались, я последовал за женщиной в платке, — стараясь не бросаться ей в глаза. Я «проводил» ее до самого дома, который оказался расположенным в том районе города, который напоминал обычную русскую деревню. По пути туда мы перешли через железную дорогу, и я вспомнил слова почтальонки о том, что с вопросами насчет писем к ней приставали за железнодорожным переездом.
Народу тут было немного, и осуществлять слежку сразу стало труднее.
Женщина, за которой я следил, несколько раз оглянулась на меня с явным страхом, и я уже было раздумывал, не обратиться ли мне к ней, отбросив все конспиративные ухищрения, как она вдруг свернула в переулок и исчезла за дощатой калиткой приземистого дома.
Пройдя для приличия еще один квартал, я повернул обратно, и тут мне попался мужик в несвежей телогрейке, шествовавший с какими-то досками под мышкой. Путем экспресс-опроса мне удалось установить, что Валентина Сидорова живет в доме с зеленой крышей по другую сторону переулка, напротив дома женщины в платке.
— В гости, значит, к Вальке приехали? — в свою очередь, поинтересовался мужик.
— Угу, — буркнул я. — В гости.
— И кем же она вам, значит, приходится?
Уф, подумал я. Нравы здесь еще те. Деревня-матушка. Со всеми встречными здоровайся, каждому расскажи, кто ты, куда и зачем прибыл.
А ведь я и понятия не имею о возрасте этой Сидоровой. Может, она мне в бабушки годится, а может — в невесты.
— Родственницей, — наконец сказал я. — Дальней.
— А-а, — кивнул мужик. — Ну, с приездом, значит.
— Спасибо, — сказал я и пошел к дому под зеленой крышей.
Не знаю, как насчет бабушки, но в матери мне Валентина Сидорова вполне годилась. Она оказалась жилистой, худощавой и не очень-то дружелюбно настроенной к непрошеным гостям. В дом меня она не пригласила, так что разговаривать нам пришлось поверх калитки, под несмолкаемый лай собаки, рвавшейся с цепи у самого крыльца.
Первоначально разговор у нас не клеился.
Предъявив удостоверение сотрудника столичных правоохранительных органов, которым я предусмотрительно запасся перед выездом во Ржев, я, видимо, допустил ошибку, потому что моя собеседница сразу замкнулась в себе, и выманить ее из скорлупы необщительности мне никак не удавалось.
Нет, она не получала никаких анонимных писем и открыток. А кто вам такое сказал? Соседи? Пусть эти соседи лучше за собой следят, чем за другими подсматривать в окна! И самогон пусть поменьше варят по ночам на продажу! А то нормальным люд я м из-за этого даже телевизир смотреть вечером нельзя — они ведь, самогонщицы эти, весь ток себе забирают, а у меня от этого полосы и помехи идут в телевизире!..
Я пробормотал, что самогон, конечно, — дело незаконное, но меня он не интересует. Я больше специализируюсь на поздравительных открытках от неизвестного отправителя, которые и вы могли получить несколько дней тому назад. Кстати, у вас родственники в других городах имеются, гражданка Сидорова? Нет? Значит, вы в последнее время ни от кого корреспонденции личного характера не получали?
— Христом-богом клянусь, не получала, гражданин-товарищ начальник!
Однако глаза у женщины бегали, избегая моего сурового взгляда, руки судорожно мяли край передника, и видно было за версту, что дело тут нечисто, невзирая ни на какие клятвы.
Да вы зря так боитесь, попытался я зайти с другого бока. Тут ведь ничего такого предосудительного нет и быть не может — если, конечно, не вы сами занимаетесь сочинением анонимок. И, кстати, речь идет не о преступлении, а просто о выяснении некоторых обстоятельств, которые интересуют отечественную науку. И если бы вы просто-напросто разрешили мне взглянуть одним глазком на анонимку, то я бы удовлетворился этим и ушел восвояси.
Однако женщина при упоминании науки почему-то сделалась вовсе неприступной и заявила, что сейчас ей некогда разговаривать со мной, потому как на плите борщ может вот-вот убежать через край кастрюли, а еще надо прополотъ в огороде грядки, которые заросли травой, а ещё...
М-да, подумал я. Видимо, не суждено мне стать когда-нибудь частным сыщиком, потому что нет у меня таланта раскалывать людей на чистосердечные признания.
Тут краем глаза я заметил, что в окне дома шевельнулась занавеска, и понял, что все это время за нами кто-то наблюдал, стараясь оставаться незамеченным. Это навело меня на определенные мысли, которые требовали подтверждения или опровержения.
Как бы между прочим я поинтересовался семейным положением хозяйки дома и выяснил, что после смерти мужа живет она совсем одна и ни детей, ни прочих родственников не имеет.
Мне стало понятно, почему она боится пускать меня в дом, и я ухватился за эту соломинку.
Что ж, Валентина... э-э, как вас по отчеству-то?.. Филипповна? Очень хорошо!.. Так вот, многоуважаемая Валентина Филипповна, ввиду того, что вы отказываетесь сказать мне всю правду — что, между прочим, подпадает под статью уголовно-процессуального кодекса и карается, в зависимости от тяжести последствий, различными санкциями, вплоть до лишения свободы — я сейчас вызову ОМОН (при этом я демонстративно извлек из кармана мобильник), чтобы произвести в вашем доме обыск с целью нахождения тех вещественных доказательств, которые вы явно скрываете от следствия, а заодно и для проверки личности того гражданина, который в данный момент тайно находится в вашем доме.
Эффект от моего заявления последовал такой, что я сам обалдел.
Лицо Сидоровой сделалось вмиг мучнисто-бледным, все ее тело заколотила крупная дрожь, из глаз хлынули слезы, а из уст — беспорядочный поток, слов, из которого я понял только, что она ни в чем не виновата, а просто боялась, что соседи сочтут ее ведьмой и подожгут темной ночью ее дом, а саму ее утопят в реке, как на Руси издавна поступали с нечистой силой...
Стоп, стоп, стоп, поднял руку я. Давайте-ка, Валентина Филипповна, все по порядку... Можете не приглашать меня к себе в дом, но позвольте хотя бы войти во двор, а то мы, знаете ли, привлекаем внимание ваших любопытных соседей.
Мы уселись на лавочке рядом с крыльцом (собаку Сидорова загнала в конуру палкой от метлы, пригрозив, что если услышит еще хоть звук, забьет до смерти).
И тогда она рассказала мне все.
В их районе давно уже ходили слухи о том, что кто-то подбрасывает людям в почтовые ящики странные поздравительные открытки, на которых вместо поздравлений неизвестный автор выражал только пожелания. Да не такие, как пишут обычно насчет здоровья, счастья и долгих лет жизни, а самые что ни на есть конкретные: кому — большого урожая яблок, кому — чтобы зажила сломанная нога, кому — выйти замуж за хорошего человека. И вроде бы, как гласили слухи, все эти пожелания мгновенно сбывались. Причем те, кто становился объектом «колдуна», как прозвали автора анонимок местные жители, сами старались скрыть факт тех или иных чудес от соседей. Почему? Да не знаю я, махнула рукой Сидорова. Наверное, по той же причине, что и я сама, дура... Ведь что могут подумать люди, когда услышат такое и убедятся, что действительно у кого-то мгновенно сросся открытый перелом или что за ночь вокруг дома вырос новехонький забор? Ведьма, скажут наши люди. И примут соответствующие меры. Вы не думайте, что мы такие темные да забитые, телевизор-то сейчас все смотрят, но в душе люди какими были в старину, такими и остались... И вообще, зачем в таких случаях привлекать внимание? Может, еще и потому все молчат, что в письме так было написано: никому не говори, мол, яро то, что с тобой произошло чудо...
До поры до времени, продолжала Валентина, я не придавала значения этим сплетням. Думала: врут, как обычно. Да и не до того мне было. В декабре прошлого года муж у меня в одночасье скончался, скосила его болезнь-лихоманка под названием туберкулез, которой он страдал в последние годы. Похоронила я его, а сама не своя, и хотя уже почти восемь месяцев прошло с тех пор, а я все никак отойти от этого горя не могу. Мы же так хорошо жили с Васей, душа в душу, и он такой у меня работящий да рукодельный был. Жалко вот только, Господь детишек нам не дал. Если б были у нас дети, мне полегче было бы...
В общем, дошла я в последнее время уже совсем до ручки, говорила Сидорова, утирая подолом слезы. Лицом почернела, высохла, как щепка, сил никаких не осталось — аж огород запустила так, что он весь сорняками зарос. Да и откуда силы возьмутся, коли я весь день напролёт лежу на кровати да реву, как корова? Аппетита нет, сил нет, и даже жить больше не хочется...
Бабы-соседки, что посердобольней, заходили ко мне, уговаривали: хватит, Валя, надо ведь дальше жить, что ж ты себя заживо хоронишь-то? А я, знаете, никак не могу себя превозмочь...
И тут на днях лежу я дома рано утром, не сплю, как всегда, думу свою вдовью думаю, и слышу, как почтовой ящик брякнул (Сидорова показала рукой на ржавый железный ящик, висевший на столбике калитки). Ну, мне и интересно стало, кто мог туда чего-то бросить, если нет у меня никого из родни и почту я вот уже пять лет как не получаю, с тех пор как перестала газеты выписывать. Ну пошла посмотреть. Смотрю: батюшки, открытка лежит!..
— Извините, Валентина Филипповна, — прервал я разговорившуюся женщину. — Раз уж об этом речь зашла, то не могли бы вы показать мне эту открытку?
— Вот уж чего не могу — того не могу, — смущенно опустила глаза Сидорова. — Сожгла я ее потом... от греха подальше...
— Жаль, — искренне сказал я. — Ну, хорошо, к открытке мы позже вернемся, а пока продолжайте, пожалуйста.
— Читаю я открытку и глазам не верю, потому что написано там так: «Желаю тебе, Валентина Филипповна, чтобы муж твой Василий вернулся к тебе живой и здоровый». И больше ничего там нет, ни подписи, ни штампа почтового, ни других каких слов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Ну и что делать дальше? Не расспрашивать же прохожих на улице!..
И тогда я отправился на рынок. Опыта в разыскных делах у меня не было никакого, но я надеялся, что именно на рынке горожане активно общаются между собой, а значит, есть шанс, что кто-нибудь в моем присутствии обмолвится о таинственных подметных письмах.
Это случилось только на второй день моего беспорядочного топтания по относительно небольшому участку земли, плотно забитому торговыми рядами, когда торговки уже стали коситься на меня со смутным подозрением: и чего, мол, тут надо этому мужику, который покупать ничего не покупает, только трется в толпе, как вор-карманник?
Стоявшая неподалеку от меня пожилая женщина в старомодном платочке и длинной юбке, оглянувшись по сторонам, поинтересовалась у своей знакомой:
— Слышь, Никитична, а тебе таких открыток не приходило?
— Не, — качнула головой та. — Да и какие там открытки, если день рождения у меня давно прошел, а до праздников еще далеко.
— А ты думаешь, эти открытки только к празднику присылают? Вон, соседка моя получила на прошлой неделе, а никаких праздников тогда не было.
— Это какая ж твоя соседка? Пелагея, что ли?
— Да нет, Валька Сидорова, у которой муж в прошлом году умер.
— Ну и что там, в ее открытке, было написано?
— А откуда ж я знаю? Разве она мне скажет, Валька-то? Я ж тебе говорила, что мы с ней ещё с зимы не разговариваем...
— А с чего ты тогда взяла, что она получила открытку?
— Да видела я в окошко, как она вытащила из почтового ящика какой-то листок, размером с открытку! Прочла, оглянулась, не видит ли кто, а потом в дом забежала так резво, будто боялась, что ее сглазят... А вчера...
Тут женщина в платочке подвинулась ближе к своей собеседнице и принялась шептать ей что-то на ухо.
Я попытался подобраться поближе к ним, но в толпе были непросто сделать это незаметно.
Женщины скользнули по мне недоверчивым взглядом и сразу заговорили о своих бабьих заботах: об огородах, о колорадском жуке, которого нынче тьма, и о погоде.
Когда они наконец распрощались, я последовал за женщиной в платке, — стараясь не бросаться ей в глаза. Я «проводил» ее до самого дома, который оказался расположенным в том районе города, который напоминал обычную русскую деревню. По пути туда мы перешли через железную дорогу, и я вспомнил слова почтальонки о том, что с вопросами насчет писем к ней приставали за железнодорожным переездом.
Народу тут было немного, и осуществлять слежку сразу стало труднее.
Женщина, за которой я следил, несколько раз оглянулась на меня с явным страхом, и я уже было раздумывал, не обратиться ли мне к ней, отбросив все конспиративные ухищрения, как она вдруг свернула в переулок и исчезла за дощатой калиткой приземистого дома.
Пройдя для приличия еще один квартал, я повернул обратно, и тут мне попался мужик в несвежей телогрейке, шествовавший с какими-то досками под мышкой. Путем экспресс-опроса мне удалось установить, что Валентина Сидорова живет в доме с зеленой крышей по другую сторону переулка, напротив дома женщины в платке.
— В гости, значит, к Вальке приехали? — в свою очередь, поинтересовался мужик.
— Угу, — буркнул я. — В гости.
— И кем же она вам, значит, приходится?
Уф, подумал я. Нравы здесь еще те. Деревня-матушка. Со всеми встречными здоровайся, каждому расскажи, кто ты, куда и зачем прибыл.
А ведь я и понятия не имею о возрасте этой Сидоровой. Может, она мне в бабушки годится, а может — в невесты.
— Родственницей, — наконец сказал я. — Дальней.
— А-а, — кивнул мужик. — Ну, с приездом, значит.
— Спасибо, — сказал я и пошел к дому под зеленой крышей.
Не знаю, как насчет бабушки, но в матери мне Валентина Сидорова вполне годилась. Она оказалась жилистой, худощавой и не очень-то дружелюбно настроенной к непрошеным гостям. В дом меня она не пригласила, так что разговаривать нам пришлось поверх калитки, под несмолкаемый лай собаки, рвавшейся с цепи у самого крыльца.
Первоначально разговор у нас не клеился.
Предъявив удостоверение сотрудника столичных правоохранительных органов, которым я предусмотрительно запасся перед выездом во Ржев, я, видимо, допустил ошибку, потому что моя собеседница сразу замкнулась в себе, и выманить ее из скорлупы необщительности мне никак не удавалось.
Нет, она не получала никаких анонимных писем и открыток. А кто вам такое сказал? Соседи? Пусть эти соседи лучше за собой следят, чем за другими подсматривать в окна! И самогон пусть поменьше варят по ночам на продажу! А то нормальным люд я м из-за этого даже телевизир смотреть вечером нельзя — они ведь, самогонщицы эти, весь ток себе забирают, а у меня от этого полосы и помехи идут в телевизире!..
Я пробормотал, что самогон, конечно, — дело незаконное, но меня он не интересует. Я больше специализируюсь на поздравительных открытках от неизвестного отправителя, которые и вы могли получить несколько дней тому назад. Кстати, у вас родственники в других городах имеются, гражданка Сидорова? Нет? Значит, вы в последнее время ни от кого корреспонденции личного характера не получали?
— Христом-богом клянусь, не получала, гражданин-товарищ начальник!
Однако глаза у женщины бегали, избегая моего сурового взгляда, руки судорожно мяли край передника, и видно было за версту, что дело тут нечисто, невзирая ни на какие клятвы.
Да вы зря так боитесь, попытался я зайти с другого бока. Тут ведь ничего такого предосудительного нет и быть не может — если, конечно, не вы сами занимаетесь сочинением анонимок. И, кстати, речь идет не о преступлении, а просто о выяснении некоторых обстоятельств, которые интересуют отечественную науку. И если бы вы просто-напросто разрешили мне взглянуть одним глазком на анонимку, то я бы удовлетворился этим и ушел восвояси.
Однако женщина при упоминании науки почему-то сделалась вовсе неприступной и заявила, что сейчас ей некогда разговаривать со мной, потому как на плите борщ может вот-вот убежать через край кастрюли, а еще надо прополотъ в огороде грядки, которые заросли травой, а ещё...
М-да, подумал я. Видимо, не суждено мне стать когда-нибудь частным сыщиком, потому что нет у меня таланта раскалывать людей на чистосердечные признания.
Тут краем глаза я заметил, что в окне дома шевельнулась занавеска, и понял, что все это время за нами кто-то наблюдал, стараясь оставаться незамеченным. Это навело меня на определенные мысли, которые требовали подтверждения или опровержения.
Как бы между прочим я поинтересовался семейным положением хозяйки дома и выяснил, что после смерти мужа живет она совсем одна и ни детей, ни прочих родственников не имеет.
Мне стало понятно, почему она боится пускать меня в дом, и я ухватился за эту соломинку.
Что ж, Валентина... э-э, как вас по отчеству-то?.. Филипповна? Очень хорошо!.. Так вот, многоуважаемая Валентина Филипповна, ввиду того, что вы отказываетесь сказать мне всю правду — что, между прочим, подпадает под статью уголовно-процессуального кодекса и карается, в зависимости от тяжести последствий, различными санкциями, вплоть до лишения свободы — я сейчас вызову ОМОН (при этом я демонстративно извлек из кармана мобильник), чтобы произвести в вашем доме обыск с целью нахождения тех вещественных доказательств, которые вы явно скрываете от следствия, а заодно и для проверки личности того гражданина, который в данный момент тайно находится в вашем доме.
Эффект от моего заявления последовал такой, что я сам обалдел.
Лицо Сидоровой сделалось вмиг мучнисто-бледным, все ее тело заколотила крупная дрожь, из глаз хлынули слезы, а из уст — беспорядочный поток, слов, из которого я понял только, что она ни в чем не виновата, а просто боялась, что соседи сочтут ее ведьмой и подожгут темной ночью ее дом, а саму ее утопят в реке, как на Руси издавна поступали с нечистой силой...
Стоп, стоп, стоп, поднял руку я. Давайте-ка, Валентина Филипповна, все по порядку... Можете не приглашать меня к себе в дом, но позвольте хотя бы войти во двор, а то мы, знаете ли, привлекаем внимание ваших любопытных соседей.
Мы уселись на лавочке рядом с крыльцом (собаку Сидорова загнала в конуру палкой от метлы, пригрозив, что если услышит еще хоть звук, забьет до смерти).
И тогда она рассказала мне все.
В их районе давно уже ходили слухи о том, что кто-то подбрасывает людям в почтовые ящики странные поздравительные открытки, на которых вместо поздравлений неизвестный автор выражал только пожелания. Да не такие, как пишут обычно насчет здоровья, счастья и долгих лет жизни, а самые что ни на есть конкретные: кому — большого урожая яблок, кому — чтобы зажила сломанная нога, кому — выйти замуж за хорошего человека. И вроде бы, как гласили слухи, все эти пожелания мгновенно сбывались. Причем те, кто становился объектом «колдуна», как прозвали автора анонимок местные жители, сами старались скрыть факт тех или иных чудес от соседей. Почему? Да не знаю я, махнула рукой Сидорова. Наверное, по той же причине, что и я сама, дура... Ведь что могут подумать люди, когда услышат такое и убедятся, что действительно у кого-то мгновенно сросся открытый перелом или что за ночь вокруг дома вырос новехонький забор? Ведьма, скажут наши люди. И примут соответствующие меры. Вы не думайте, что мы такие темные да забитые, телевизор-то сейчас все смотрят, но в душе люди какими были в старину, такими и остались... И вообще, зачем в таких случаях привлекать внимание? Может, еще и потому все молчат, что в письме так было написано: никому не говори, мол, яро то, что с тобой произошло чудо...
До поры до времени, продолжала Валентина, я не придавала значения этим сплетням. Думала: врут, как обычно. Да и не до того мне было. В декабре прошлого года муж у меня в одночасье скончался, скосила его болезнь-лихоманка под названием туберкулез, которой он страдал в последние годы. Похоронила я его, а сама не своя, и хотя уже почти восемь месяцев прошло с тех пор, а я все никак отойти от этого горя не могу. Мы же так хорошо жили с Васей, душа в душу, и он такой у меня работящий да рукодельный был. Жалко вот только, Господь детишек нам не дал. Если б были у нас дети, мне полегче было бы...
В общем, дошла я в последнее время уже совсем до ручки, говорила Сидорова, утирая подолом слезы. Лицом почернела, высохла, как щепка, сил никаких не осталось — аж огород запустила так, что он весь сорняками зарос. Да и откуда силы возьмутся, коли я весь день напролёт лежу на кровати да реву, как корова? Аппетита нет, сил нет, и даже жить больше не хочется...
Бабы-соседки, что посердобольней, заходили ко мне, уговаривали: хватит, Валя, надо ведь дальше жить, что ж ты себя заживо хоронишь-то? А я, знаете, никак не могу себя превозмочь...
И тут на днях лежу я дома рано утром, не сплю, как всегда, думу свою вдовью думаю, и слышу, как почтовой ящик брякнул (Сидорова показала рукой на ржавый железный ящик, висевший на столбике калитки). Ну, мне и интересно стало, кто мог туда чего-то бросить, если нет у меня никого из родни и почту я вот уже пять лет как не получаю, с тех пор как перестала газеты выписывать. Ну пошла посмотреть. Смотрю: батюшки, открытка лежит!..
— Извините, Валентина Филипповна, — прервал я разговорившуюся женщину. — Раз уж об этом речь зашла, то не могли бы вы показать мне эту открытку?
— Вот уж чего не могу — того не могу, — смущенно опустила глаза Сидорова. — Сожгла я ее потом... от греха подальше...
— Жаль, — искренне сказал я. — Ну, хорошо, к открытке мы позже вернемся, а пока продолжайте, пожалуйста.
— Читаю я открытку и глазам не верю, потому что написано там так: «Желаю тебе, Валентина Филипповна, чтобы муж твой Василий вернулся к тебе живой и здоровый». И больше ничего там нет, ни подписи, ни штампа почтового, ни других каких слов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73