— Откуда это у вас? — Я рассказал. Он покачал головой и с восхищением в голосе заметил: — Она прятала его в барабане! Все же эти женщины удивительные создания. Такие изобретательные... Но сейчас интересно другое. Откуда он у нее?
— Вы хоть кого-нибудь тут узнаете?
— Конечно. Парень с носом в виде банана — это, несомненно, Джакомо Д'Амбрицци. Снимок напечатан на французской бумаге. Очевидно, снято в Париже. Снимку лет сорок, времен Второй мировой, я так полагаю...
— Да, этот старый снимок сказал вам достаточно.
Он пожал плечами.
— Во время войны Д'Амбрицци был в Париже. Я и сам был тогда в армии, состоял служкой при капеллане. Был в городе после освобождения. Там и познакомился с Д'Амбрицци. Снимок, несомненно, относится к этому периоду. Я встречался с ним лишь однажды... потом увиделись только через много лет. Но кто эти остальные люди? Они здесь явно не случайно.
— Как думаете, почему этот снимок был так важен для Вэл?
Данн протянул мне фотографию.
— Ума не приложу, Бен.
Дверь отворилась, вошла сестра Элизабет. Лицо раскраснелось от мороза и ветра.
— Сестра Элизабет. Моя дорогая! — Данн поднялся ей навстречу. На лице девушки отразилась целая гамма чувств, затем все вылилось в довольно сдержанную улыбку. — Мне так жаль. Страшно скорблю по сестре Валентине. — Он взял ее руку в свои.
— Отец Данн, — холодно ответила она. — Вот уж кого не ожидала увидеть.
* * *
— Сексуально озабоченная, — пробормотал отец Данн, жуя сандвич с ветчиной. Потом неодобрительно покосился на остатки виски в стакане, тихонько рыгнул. И сказал: — Все, перехожу на молоко. До конца своих дней. — Он подошел к раковине, сполоснул стакан, налил себе молока. — Да, сексуально озабоченная, и тут уж ничего не попишешь. Ничего не поделаешь, сестра. На старой дуре это было написано черным по белому. Готов поспорить, вы пропустили ее рецензию на мой последний опус, Бен, но авторы читают все рецензии и...
— И никогда не забывают плохие, — вставил я.
Сестра Элизабет сидела за кухонным столом, выставив острые локти и опираясь подбородком на сложенные чашечкой ладони.
— Это была отрицательная рецензия, отец?
— Боже упаси, ничего подобного! Я бы назвал это рецензией, способствующей распродаже книги. Сам бы лучше не написал, честное слово. Полагаю, многие из моих коллег по перу даже начали поглядывать на меня с уважением.
— Мои коллеги тоже, — сказала Элизабет. — Полагаю, в монастырях вы очень популярны. Секс вообще хороший бизнес. Так что ловлю на слове, вы должны презентовать мне экземпляр.
— Вы это серьезно, сестра?
— Сексуально озабоченная, надо же? Разве стала бы я лгать, отец? Похоже, вы очень поднаторели в вопросах секса, во всяком случае, в той его части, что касается чисто литературных описаний. — Она вызывающе повела плечиком. — Возможно, у вас очень живое воображение. — Тут она незаметно подмигнула мне.
— Воображение всегда помогает, вы не согласны? Ну вот, к примеру, вы упомянули монастыри. Но что, собственно, вам известно о монастырской жизни?
— Достаточно, отец. — Она усмехнулась. — Более чем достаточно.
Затем разговор неизбежно вернулся к убийствам, о Вэл мы старались говорить без эмоций. Элизабет так и сверлила Данна взглядом.
— Я что-то не совсем понимаю, по какой такой причине вы вдруг так заинтересовались всем этим? Разве вы знали Вэл? Или кого-то из ее принстонских родственников?
— Нет, с сестрой Валентиной я знаком не был, а Бен — мой первый знакомый из Дрискилов. Нет, я оказался здесь случайно. А потом вдруг выяснилось, что я хорошо знаком с человеком, расследующим эти убийства в Нью-Йорке. Ну, я и подумал, что могу быть полезен Бену. Правда, Кёртиса Локхарта я знал лишь шапочно...
— Простите за любопытство, отец, но у вас есть приход? Какой-нибудь офис, место работы? Должны же вы официально числиться где-то...
— О, официально я связан с нью-йоркской епархией кардинала Клэммера, Господь да упокой его душу. Нет, не смотрите так, умер лишь его мозг, сестра, а сам Клэммер пользуется иногда моими советами. Он не брезгует ничьими советами. Возможно, мне следует написать о нем комедию положений. — Он улыбнулся ей. — Послушайте, сестра, возможно, я не из тех, кого приятно иметь под боком, но хозяева жизни всегда извлекали из этого выгоду. Я живу здесь, в Принстоне, имеется также квартира в Нью-Йорке. Я могу раздражать, но из человека с подобным складом ума Церковь всегда умела извлекать пользу.
— И что же это за склад ума, позвольте спросить?
— Возможно, извилистый? В данном случае считайте, что я исполняю здесь роль глаз и ушей кардинала Клэммера. Еще вопросы есть, сестра? Если да, валяйте. — Он улыбался, но, похоже, с него было достаточно.
— Мне просто любопытно, — начала Элизабет. — Вести две такие несовместимые жизни, быть одновременно священником и романистом, наверное, это очень утомительно?
Она вовсе не собиралась так легко сдаваться, ведь перед ней был не только священник, но и мужчина. Вместе с Вэл она могла бы стать настоящим бичом, карой для всех римских женоненавистников. Церковь редко наделяла женщин достаточными полномочиями. Не слишком позволяла им разговориться. Но, похоже, Данн принял этот вызов с удовольствием.
— Стараюсь по мере своих слабых сил, — ответил он. — Я изучаю Церковь, как какой-нибудь ученый изучает срез под микроскопом...
— Да, но слизь, находящаяся под микроскопом, не диктует ученым своих условий.
— Один ноль в вашу пользу, сестра. Но как бы там ни было, я изучаю Церковь, ее реакцию на давление. Возьмем, к примеру, мой случай. Я наблюдаю за тем, как обращаются со мной отдельные ее представители и весь механизм в целом. Затем наблюдаю, как они обращаются с разного рода активистами, от бунтарей вроде сестры Валентины и кончая борцами за права геев и лесбиянок... Церковь — это гигантский организм. Ткните в него пальцем, и он начнет извиваться и корчиться. Попробуйте бросить угрозу или серьезный вызов, и он начнет защищаться. Последние несколько дней в Церковь достаточно часто и сильно тыкали пальцем. — Он приподнял брови смешными пушистыми треугольничками. Плоские серые глаза мигнули и сощурились. — А я себе делаю свое дело. Наблюдаю. Изучаю. Труд всей моей жизни.
— Да, Церковь часто цепляли и критиковали, — вставил я. — В основном этим и занималась Вэл, и организм корчился и извивался. Но разве в данном случае мы не стали свидетелями того, как она дает отпор?
Сестра Элизабет покачала головой.
— Бог свидетель, я не являюсь апологетом Церкви. Но как-то не слишком верится, чтоб Церковь могла санкционировать убийство. Ведь на дворе двадцатый век. И Церковь вряд ли стала бы нанимать убийцу, чтоб...
— А что вообще такое Церковь? — спросил я. — Это люди. И кое-кому из них есть что терять.
— Имеется много других способов справиться с проблемами...
— О, да перестань, Элизабет! Церковь всегда убивала людей, — сказал я. — И друзей, и врагов. А все свидетельствует в пользу того, что есть некий священник, который...
— Но это мог быть кто угодно, — возразила она. — Человек, одетый священником, что бы там ни говорила эта монахиня, свидетельница. Нельзя же быть настолько легковерными! Всегда найдется некто, пытающийся опорочить Церковь, расколоть ее.
— Однако, — заметил я, — кто, кроме Церкви, мог ополчиться на Вэл? На кого она нападала, как не на Церковь?
— Но мы же пока ничего не знаем наверняка, Бен!
— Вот что, — сказал Данн. — Лично я пытаюсь подойти к этой проблеме как к одному из своих сюжетов. И тут нужно следовать определенным правилам. — Тут громко затикали часы-регулятор на холодильнике. Ветер поднялся с новой силой, снег с дождем стучали в окно. — Давайте прежде всего посмотрим, что у нас есть.
Я сказал, что согласен, и покосился на Элизабет. Она не испытывала доверия к отцу Данну, он явно не нравился ей. Однако я понял, что определенное впечатление он на нее произвел, особенно его высказывания о собственной роли во властных структурах Церкви. Я также понял, что она смотрит на нас, себя и меня, людей, любивших Вэл, как на команду. И в то же время ей не хотелось, чтобы отец Данн повел меня за собой по столь опасному и скользкому пути. Она не хотела, чтобы он разрушил нашу команду, наш маленький домашний мирок.
— Да, конечно, — сказала она наконец. — Раз тебе хочется играть в эти игры, тогда и я не против.
Только циничные рассуждения Данна заставили ее защищать Церковь. Она понимала это и утратила душевное равновесие.
И вот мы все трое собрались в Длинной зале, где был камин, большой стол со старинными стульями и стереопроигрыватель. Я поставил диск с концертом Элгара для виолончели с оркестром и надавил на кнопку. Комнату наполнила завораживающая музыка, мы придвинули стулья к столу: юрист, журналистка, писатель — трое людей, пытавшиеся как-то собрать воедино отрывочные фрагменты информации.
Начали мы с географии поездок Вэл. Париж. Рим. Александрия в Египте. Лос-Анджелес. Нью-Йорк. Принстон. Высадив Локхарта у катка возле Рокфеллеровского центра, она осталась в лимузине. Записи показывали, что домой она приехала в 3:45 дня.
Тотчас же по прибытии она сделала два телефонных звонка. Один — Сэму Тернеру, и расспрашивала его о повесившемся священнике, второй — мне, в Нью-Йорк. К этому времени Локхарт и Хеффернан были уже убиты злодеем-"священником". Сестра Элизабет настояла, чтоб я взял это последнее слово в кавычки.
Находясь дома, Вэл в какой-то момент спрятала парижскую фотографию, если верить утверждениям Данна, сделанную во время войны, в барабан. С тем чтобы я мог обнаружить снимок там, если с ней что-нибудь случится. Она знала, что в опасности, даже здесь, в Принстоне, и рассчитывала на меня, на то, что я рано или поздно найду снимок и сумею что-то предпринять. На снимке четверо мужчин, один из них, несомненно, Д'Амбрицци. Но снимал кто-то пятый, и по настоянию Элизабет мы включили его в список. Почему она придавала такое значение этому снимку? Помнит ли о нем Д'Амбрицци?
Затем, примерно в половине шестого или в шесть вечера, Вэл пошла в часовню, где и была убита из того же огнестрельного оружия, от которого погибли Локхарт и Хеффернан. Очевидно, тем же самым человеком, который оставил в часовне клочок ткани от черного плаща. Такие дождевики, сказал Данн, носят священники.
После этого убийца вошел в дом, нашел портфель Вэл, забрал его и скрылся.
И, наконец, Руп Норвич сообщил нам, что повесившийся священник был убит в 1936 году и что пришло распоряжение сверху прекратить расследование и считать это самоубийством. Чего они испугались? И кого защищали?
Все эти факты прочно утвердились в нашем сознании, однако, как справедливо заметил отец Данн, из них можно было бы сложить тысячу разных историй. Огонь в камине угасал, добросовестный полицейский продолжал нести службу снаружи, и нам ничего не оставалось, как разойтись по комнатам и лечь спать.
5
Дрискил
Внешность соответствовала ему как нельзя более.
Вот что я подумал, впервые увидев монсеньера Пьетро Санданато. Точно весь жизненный путь этого человека был заранее определен законами физиономистики, словно человек, родившийся с таким лицом, не мог стать не кем иным, кроме как священником, и его собственная воля и свобода выбора были тут бессильны.
Такие лица встречаются у мучеников и святых на бесчисленных полотнах времен Ренессанса, украшающих залы многих музеев мира. А с другой стороны, он был очень похож на боевика-мафиози, с которым мне однажды довелось встретиться. Нервное, напряженное, усталое лицо с красноватыми тенями под глазами, а сами глаза угольно-черные, так и сверкают из-под тяжелых темных век.
Он походил на статую Джиакометти. Изнуренный мужчина, но при этом гладкое, точно у ребенка, смуглое лицо, черные прямые волосы, на левой щеке одна-единственная ямочка от оспы, точно некий брэнд, специальная отметина при всей остальной безупречности черт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115