Он так никогда и не увидел нового города под названием Александрия.
Девять лет спустя Александр Великий умер. Тело, согласно его последней воле, уже находилось на пути к Зиве, где его должны были похоронить, как вдруг в процессию вклинился его прославленный генерал Птолемей и объявил, что останки этого великого человека должны быть захоронены в городе, носившем его имя, на главной площади. И вот теперь все труды и деяния этих славных людей забыты, и останки покоятся где-то под новым городом, а над ними неустанно курсируют черно-красные такси.
Евклид изобрел в Александрии геометрию. Птолемей построил совершенно невообразимый маяк на острове Парос, четыреста футов в высоту, одно из чудес древнего мира. Позже римляне не могли устоять перед экономической притягательностью этого центра Востока, и здесь появились Юлий Цезарь, Клеопатра, Марк Антоний и Октавиан, названный впоследствии Августом Цезарем. А затем святой Марк принес в Египет христианство и основал то, что теперь называют коптской Церковью. А еще позже явились персы и отвоевали эти земли обратно. А потом пришли арабы. Словом, история то была очень долгая... А потом в Александрию пожаловала моя сестра. И я должен был выяснить, с какой целью.
* * *
Пол в моем номере был паркетный, из твердых пород дерева, он тускло поблескивал, точно его без конца натирали мастикой с воском. Мебель старинная, слегка обшарпанная, что придавало ей вполне аристократический вид. Широкий балкон с видом на часть площади и гавань. Имелся телефон, но я еще не был готов звонить. Был телевизор, но я не испытывал ни малейшего желания смотреть какой-нибудь старый вестерн на арабском. И, наконец, в номере имелся холодильник с большими запасами льда. Я заказал бутылку джина, несколько бутылочек тоника с лимоном. Достал из портфеля прописанный мне тайленол в каплях и пачку кодеина. Обезболивающими и аспирином я запасся с лихвой. Врач из Принстона предупредил, что надежд отыскать в Египте аспирин мало.
Я пошел в ванную и не без труда стащил прилипшую к телу рубашку. Осторожно ощупал повязку на ране. Ничего не оставалось, как крепко стиснуть зубы, отодрать ее и приспособить свежую. Черт, ужасно больно и неудобно. Я даже боялся смотреть на рану. Тот же врач сказал, что форма ее напоминает надрез, который делают хирурги при удалении почки. Наконец с помощью двух слоев пластыря повязку приладить удалось. Врач говорил, что я сошел с ума, что напрашиваюсь на нешуточные неприятности, отправляясь в столь дальнее путешествие с незажившей раной. Возможно, он был прав. К тому же никак не удавалось избавиться от крайне неприятного ощущения, что я теряю литры крови, что струйки ее стекают по спине нескончаемым липким потоком. Нет, конечно, то была иллюзия, чисто нервное, но от осознания этого мне легче не становилось.
Я смешал джин с тоником в неравной пропорции: много джина и несколько капель тоника. Затем осторожно прилег на кровать, опустил голову на две огромные и пышные подушки. Отсюда было видно море, бледно-голубая полоса убегала к молочно-белому горизонту, сливалась с ним. Она, эта полоса, почему-то казалась страшно хрупкой, стоит бросить камень с балкона — и разобьется. Я почувствовал, что страшно, просто смертельно устал. И только сейчас до меня дошло, что нахожусь я очень далеко от дома.
* * *
Лежал я, прижавшись лицом ко льду, наверное, поэтому тогда не вырубился.
Санданато не знал, что делать. Сперва даже не понял, что со мной произошло, лишь потом увидел, что кровь льет ручьем. Я почти не слышал, что он там причитает. Но потом все же понял, он решает вслух, что делать: или бежать в дом и позвать на помощь, или же не оставлять меня и поднять крик, чтоб полицейский, оставленный Сэмом Тернером, услышал эти призывы. Тогда я, должно быть, что-то сказал. Санданато опустился на колени. Я ухватился за него и начал подтягиваться, пытаясь подняться на ноги. Мне было не слишком больно, но я терял много крови. Я изо всех сил цеплялся за ускользающее сознание, уж как-то очень не хотелось вырубиться здесь, на холоде и льду.
И вот наконец, перекинув мою руку через плечо, Санданато поднял меня, и мы медленно побрели к дому. До него было всего ярдов сто, но показалось, что путь этот занял несколько часов. Человек Тернера помог мне снять коньки, он же позвонил в больницу. Я лежал на диване, а рядом, прямо на полу, сидел Санданато и все о чем-то болтал, болтал, и это было последнее, что я помнил. Я потерял сознание и пришел в себя только назавтра днем.
Следующие несколько дней прошли, точно в тумане. Было больно, кругом мелькали и мельтешились какие-то люди, их лица тоже были в тумане, и все они дружно убеждали меня в том, чтоб я выбросил эту идею с поездкой в Египет из головы. И мне казалось странным, что они совсем меня не понимают.
Седовласый священник, убивавший людей, убивший моюсестру, когда она молилась, явился ниоткуда, из тьмы и холода, и пытался убить меня. Он вонзил в меня нож, и, не промахнись на какой-то дюйм или два, все было бы кончено. Врачи не уставали твердить, какой я счастливчик. Счастье, я полагаю, понятие весьма относительное.
Персик навешал меня каждый день. И всегда одно и то же выражение лица, радостно-удивленное, точно он избежал сокрушительного несчастья. Его вера подверглась испытанию. Нападение на меня убедило, что оба мы находимся в некой сумеречной зоне, блуждаем по ней без карты, и надеяться можно только на Бога. Когда я поднялся с постели и сделал первые шаги, он смотрел с таким видом, точно я вот-вот рассыплюсь на куски. Он сказал, что старается не остаться без дела, все время находит себе какое-то новое занятие, чтоб хоть как-то отвлечься от того, что случилось со мной и Вэл. Он хотел, чтобы я, когда выйду из больницы, пожил хотя бы немного у него. Сказал, что впервые после переезда в Пруденс стал разбирать чердак и кладовки в доме пастора, где много чего накопилось лет за пятьдесят-шестьдесят. Сказал, что я должен просмотреть с ним кое-какие найденные там вещи и вообще вдвоем нам будет веселей. Я сказал, что не смогу.
Несколько раз меня навещал отец Данн. Последний раз забежал по дороге в аэропорт. Он летел в Лос-Анджелес на встречу с каким-то продюсером, собравшимся снять фильм по одному из его романов.
— При виде меня Клэммер бесится, как дикая кошка. Будет рад хотя бы на время избавиться от меня, — сообщил он. — Что же касается вас, Дрискил, что тут можно сказать? — Он зачерпнул ложкой каши из тапиоки, которую мне принесли на обед. — Думаю, вам следует проще смотреть на вещи. Не принимать ничего близко к сердцу. Просто чудо, что вы остались живы. Расценивайте это как предупреждение. Вы же не какой-нибудь отчаянный коп. Не Джеймс Бонд и не супермен. Поезжайте куда-нибудь на курорт, в Антигуа, Сент-Томас или Хоуб Саунд, повеселитесь там с такими же, как вы, богачами. Они научат вас любить мелкие радости жизни. Вас не убили... так что с вашей стороны будет просто глупо нарываться на новые неприятности. А вы обязательно нарветесь, если продолжите эту затею. Вы поняли меня, Дрискил? Происходит нечто ужасное, нечто гораздо худшее, чем в моих книгах... так оставьте все это властям. Пусть они себе копают. Ну и Церковь тоже, разумеется, этим займется. Поймите наконец, это дело Церкви! — Блеклые глаза его возбужденно сверкали. — Не суйтесь в это, Бен. Потому как, если умрете, пользы от этого никому не будет. А Вэл уже все равно не вернуть.
Я улыбнулся.
— Хочу, чтобы он заплатил мне за все. Со мной и моей семьей так поступать нельзя, я этого не прощу. Вот и все. Все очень просто.
— Знаете, вы меня утомляете, Бен. Никакой вы не герой. Поверьте.
— Ах, Арти! Помните закон Дрискилов? Отчаянные времена превращают в героев отчаявшихся людей.
Фраза не произвела на отца Данна ни малейшего впечатления.
— Вы сделаете ошибку, если продолжите расследование. Монсеньер Санданато придерживается того же мнения.
— И сестра Элизабет — тоже, не забывайте. Только вообразите, я пренебрегаю предупреждениями двух священников и монахини!
Он громко расхохотался.
— Что ж, раз мне не удалось вас переубедить, могу пожелать вам только удачи. И скорейшего выздоровления. — Уже на выходе из палаты он вдруг обернулся и окинул меня каким-то странным взглядом. — Вообще-то за последние несколько дней я не раз заезжал навестить вашего отца. Ему сейчас очень трудно, Бен. Он не вечен и...
— Да, знаю.
— Я занес ему пару своих книг и очень настойчиво просил, чтобы он их прочел. Они поднимут ему настроение, прибавят адреналина. — Затем он еще раз попросил меня отказаться от опасной затеи, надел шляпу, махнул на прощание рукой и вышел.
Санданато просто умолял меня выйти из этой игры.
— Вы же сами убедились, на что они способны. Готовы нанести удар из-за угла в любой момент. — Темные глаза мрачно смотрели из-под красноватых век, он курил одну сигарету за другой. — Господь дал вам сестру...
— Дал, а кто-то другой отнял ее у меня...
— Состояние вашего отца почти критическое. А вы подставляетесь, выскакиваете на поляну под пулю, точно кролик. Баста! Это не ваше сражение. Вы даже не католик.
В конце концов он улетел в Париж, где похоронили Кёртиса Локхарта, там у него жили какие-то родственники. Санданато так был потрясен этим убийством и нападением на меня, что, казалось, вот-вот сломается. Но я не слишком за него волновался. Мне доводилось видеть таких людей и прежде, могущих переносить самые страшные стрессы и невзгоды. Они жили этим. На прощание он просил меня хотя бы немного повременить, предполагал прежде выяснить, что собираются предпринять в Риме. На что я ответил, что лично мне все равно, чем они там займутся в Риме. Проблема была в самом Риме.
Отец не уставал меня удивлять. Врачи говорили, что ему стало хуже, когда он узнал о случившемся со мной несчастье, точно оно было последней соломинкой. И еще они сказали, что это подорвало в нем всякое желание бороться с болезнью.
Подобная реакция меня удивила. Ну ладно бы, если б он так убивался из-за Вэл. Но чтобы из-за меня?... К тому же я остался жив.
Но, едва увидев его, я понял, что врачи не врали. Лицо пергаментно-бледное, лежит совершенно неподвижно, к книжкам отца Данна, что валялись рядом на тумбочке, даже не прикоснулся. Я почти пожалел, что зашел к нему.
— Знаешь, порой мне кажется, я скоро умру, Бен. И оно к лучшему. Вдруг почувствовал себя таким одиноким...
— Но, папа, это просто смешно, сам знаешь! Мало того, что твоего звонка и слова ждет целая армия друзей, ты ведь у нас человек верующий. Разве в таких случаях вера не приходит на помощь?
Похоже, он меня не слышал.
— Ошибаешься. При чем здесь одиночество и люди?... Люди ничего не значат. Я устал, я потерял контроль над собой и окружающим миром, я не понимаю, что происходит... о, я даже толком не понимаю, что хочу сейчас сказать. Хотел сказать что-то очень важное и забыл. Прежде со мной такого не бывало. — Он ни словом не обмолвился о вере. Возможно, просто не хотел обсуждать это с неверующим сыном.
— Послушай, ты перенес несколько тяжелых потрясений подряд. Но я верю, ты обязательно выкарабкаешься и...
— Надеюсь, ты прав, Бен. Надеюсь, что смогу. И вообще я рад, что ты рядом. Вместе мы как-нибудь справимся. Знаешь, я хочу, чтобы ты пока не уезжал из дома. Приятно сознавать, что там меня ждешь ты. Дополнительный стимул. Фирма может предоставить тебе отпуск на полгода... Возможно, мы вместе съездим куда-нибудь, ну, скажем, в Лондон. Побудем там, пока я окончательно не оправлюсь... — Он даже оживился немного при мысли об этом. Остальная часть беседы прошла не столь гладко.
Он категорически не хотел, чтобы я продолжил поиски убийцы Вэл, он не хотел, чтоб я узнал, чем занималась Вэл, почему ее убили. Он назвал меня безответственным болваном, сказал, что я не только трачу время даром, но и рискую головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Девять лет спустя Александр Великий умер. Тело, согласно его последней воле, уже находилось на пути к Зиве, где его должны были похоронить, как вдруг в процессию вклинился его прославленный генерал Птолемей и объявил, что останки этого великого человека должны быть захоронены в городе, носившем его имя, на главной площади. И вот теперь все труды и деяния этих славных людей забыты, и останки покоятся где-то под новым городом, а над ними неустанно курсируют черно-красные такси.
Евклид изобрел в Александрии геометрию. Птолемей построил совершенно невообразимый маяк на острове Парос, четыреста футов в высоту, одно из чудес древнего мира. Позже римляне не могли устоять перед экономической притягательностью этого центра Востока, и здесь появились Юлий Цезарь, Клеопатра, Марк Антоний и Октавиан, названный впоследствии Августом Цезарем. А затем святой Марк принес в Египет христианство и основал то, что теперь называют коптской Церковью. А еще позже явились персы и отвоевали эти земли обратно. А потом пришли арабы. Словом, история то была очень долгая... А потом в Александрию пожаловала моя сестра. И я должен был выяснить, с какой целью.
* * *
Пол в моем номере был паркетный, из твердых пород дерева, он тускло поблескивал, точно его без конца натирали мастикой с воском. Мебель старинная, слегка обшарпанная, что придавало ей вполне аристократический вид. Широкий балкон с видом на часть площади и гавань. Имелся телефон, но я еще не был готов звонить. Был телевизор, но я не испытывал ни малейшего желания смотреть какой-нибудь старый вестерн на арабском. И, наконец, в номере имелся холодильник с большими запасами льда. Я заказал бутылку джина, несколько бутылочек тоника с лимоном. Достал из портфеля прописанный мне тайленол в каплях и пачку кодеина. Обезболивающими и аспирином я запасся с лихвой. Врач из Принстона предупредил, что надежд отыскать в Египте аспирин мало.
Я пошел в ванную и не без труда стащил прилипшую к телу рубашку. Осторожно ощупал повязку на ране. Ничего не оставалось, как крепко стиснуть зубы, отодрать ее и приспособить свежую. Черт, ужасно больно и неудобно. Я даже боялся смотреть на рану. Тот же врач сказал, что форма ее напоминает надрез, который делают хирурги при удалении почки. Наконец с помощью двух слоев пластыря повязку приладить удалось. Врач говорил, что я сошел с ума, что напрашиваюсь на нешуточные неприятности, отправляясь в столь дальнее путешествие с незажившей раной. Возможно, он был прав. К тому же никак не удавалось избавиться от крайне неприятного ощущения, что я теряю литры крови, что струйки ее стекают по спине нескончаемым липким потоком. Нет, конечно, то была иллюзия, чисто нервное, но от осознания этого мне легче не становилось.
Я смешал джин с тоником в неравной пропорции: много джина и несколько капель тоника. Затем осторожно прилег на кровать, опустил голову на две огромные и пышные подушки. Отсюда было видно море, бледно-голубая полоса убегала к молочно-белому горизонту, сливалась с ним. Она, эта полоса, почему-то казалась страшно хрупкой, стоит бросить камень с балкона — и разобьется. Я почувствовал, что страшно, просто смертельно устал. И только сейчас до меня дошло, что нахожусь я очень далеко от дома.
* * *
Лежал я, прижавшись лицом ко льду, наверное, поэтому тогда не вырубился.
Санданато не знал, что делать. Сперва даже не понял, что со мной произошло, лишь потом увидел, что кровь льет ручьем. Я почти не слышал, что он там причитает. Но потом все же понял, он решает вслух, что делать: или бежать в дом и позвать на помощь, или же не оставлять меня и поднять крик, чтоб полицейский, оставленный Сэмом Тернером, услышал эти призывы. Тогда я, должно быть, что-то сказал. Санданато опустился на колени. Я ухватился за него и начал подтягиваться, пытаясь подняться на ноги. Мне было не слишком больно, но я терял много крови. Я изо всех сил цеплялся за ускользающее сознание, уж как-то очень не хотелось вырубиться здесь, на холоде и льду.
И вот наконец, перекинув мою руку через плечо, Санданато поднял меня, и мы медленно побрели к дому. До него было всего ярдов сто, но показалось, что путь этот занял несколько часов. Человек Тернера помог мне снять коньки, он же позвонил в больницу. Я лежал на диване, а рядом, прямо на полу, сидел Санданато и все о чем-то болтал, болтал, и это было последнее, что я помнил. Я потерял сознание и пришел в себя только назавтра днем.
Следующие несколько дней прошли, точно в тумане. Было больно, кругом мелькали и мельтешились какие-то люди, их лица тоже были в тумане, и все они дружно убеждали меня в том, чтоб я выбросил эту идею с поездкой в Египет из головы. И мне казалось странным, что они совсем меня не понимают.
Седовласый священник, убивавший людей, убивший моюсестру, когда она молилась, явился ниоткуда, из тьмы и холода, и пытался убить меня. Он вонзил в меня нож, и, не промахнись на какой-то дюйм или два, все было бы кончено. Врачи не уставали твердить, какой я счастливчик. Счастье, я полагаю, понятие весьма относительное.
Персик навешал меня каждый день. И всегда одно и то же выражение лица, радостно-удивленное, точно он избежал сокрушительного несчастья. Его вера подверглась испытанию. Нападение на меня убедило, что оба мы находимся в некой сумеречной зоне, блуждаем по ней без карты, и надеяться можно только на Бога. Когда я поднялся с постели и сделал первые шаги, он смотрел с таким видом, точно я вот-вот рассыплюсь на куски. Он сказал, что старается не остаться без дела, все время находит себе какое-то новое занятие, чтоб хоть как-то отвлечься от того, что случилось со мной и Вэл. Он хотел, чтобы я, когда выйду из больницы, пожил хотя бы немного у него. Сказал, что впервые после переезда в Пруденс стал разбирать чердак и кладовки в доме пастора, где много чего накопилось лет за пятьдесят-шестьдесят. Сказал, что я должен просмотреть с ним кое-какие найденные там вещи и вообще вдвоем нам будет веселей. Я сказал, что не смогу.
Несколько раз меня навещал отец Данн. Последний раз забежал по дороге в аэропорт. Он летел в Лос-Анджелес на встречу с каким-то продюсером, собравшимся снять фильм по одному из его романов.
— При виде меня Клэммер бесится, как дикая кошка. Будет рад хотя бы на время избавиться от меня, — сообщил он. — Что же касается вас, Дрискил, что тут можно сказать? — Он зачерпнул ложкой каши из тапиоки, которую мне принесли на обед. — Думаю, вам следует проще смотреть на вещи. Не принимать ничего близко к сердцу. Просто чудо, что вы остались живы. Расценивайте это как предупреждение. Вы же не какой-нибудь отчаянный коп. Не Джеймс Бонд и не супермен. Поезжайте куда-нибудь на курорт, в Антигуа, Сент-Томас или Хоуб Саунд, повеселитесь там с такими же, как вы, богачами. Они научат вас любить мелкие радости жизни. Вас не убили... так что с вашей стороны будет просто глупо нарываться на новые неприятности. А вы обязательно нарветесь, если продолжите эту затею. Вы поняли меня, Дрискил? Происходит нечто ужасное, нечто гораздо худшее, чем в моих книгах... так оставьте все это властям. Пусть они себе копают. Ну и Церковь тоже, разумеется, этим займется. Поймите наконец, это дело Церкви! — Блеклые глаза его возбужденно сверкали. — Не суйтесь в это, Бен. Потому как, если умрете, пользы от этого никому не будет. А Вэл уже все равно не вернуть.
Я улыбнулся.
— Хочу, чтобы он заплатил мне за все. Со мной и моей семьей так поступать нельзя, я этого не прощу. Вот и все. Все очень просто.
— Знаете, вы меня утомляете, Бен. Никакой вы не герой. Поверьте.
— Ах, Арти! Помните закон Дрискилов? Отчаянные времена превращают в героев отчаявшихся людей.
Фраза не произвела на отца Данна ни малейшего впечатления.
— Вы сделаете ошибку, если продолжите расследование. Монсеньер Санданато придерживается того же мнения.
— И сестра Элизабет — тоже, не забывайте. Только вообразите, я пренебрегаю предупреждениями двух священников и монахини!
Он громко расхохотался.
— Что ж, раз мне не удалось вас переубедить, могу пожелать вам только удачи. И скорейшего выздоровления. — Уже на выходе из палаты он вдруг обернулся и окинул меня каким-то странным взглядом. — Вообще-то за последние несколько дней я не раз заезжал навестить вашего отца. Ему сейчас очень трудно, Бен. Он не вечен и...
— Да, знаю.
— Я занес ему пару своих книг и очень настойчиво просил, чтобы он их прочел. Они поднимут ему настроение, прибавят адреналина. — Затем он еще раз попросил меня отказаться от опасной затеи, надел шляпу, махнул на прощание рукой и вышел.
Санданато просто умолял меня выйти из этой игры.
— Вы же сами убедились, на что они способны. Готовы нанести удар из-за угла в любой момент. — Темные глаза мрачно смотрели из-под красноватых век, он курил одну сигарету за другой. — Господь дал вам сестру...
— Дал, а кто-то другой отнял ее у меня...
— Состояние вашего отца почти критическое. А вы подставляетесь, выскакиваете на поляну под пулю, точно кролик. Баста! Это не ваше сражение. Вы даже не католик.
В конце концов он улетел в Париж, где похоронили Кёртиса Локхарта, там у него жили какие-то родственники. Санданато так был потрясен этим убийством и нападением на меня, что, казалось, вот-вот сломается. Но я не слишком за него волновался. Мне доводилось видеть таких людей и прежде, могущих переносить самые страшные стрессы и невзгоды. Они жили этим. На прощание он просил меня хотя бы немного повременить, предполагал прежде выяснить, что собираются предпринять в Риме. На что я ответил, что лично мне все равно, чем они там займутся в Риме. Проблема была в самом Риме.
Отец не уставал меня удивлять. Врачи говорили, что ему стало хуже, когда он узнал о случившемся со мной несчастье, точно оно было последней соломинкой. И еще они сказали, что это подорвало в нем всякое желание бороться с болезнью.
Подобная реакция меня удивила. Ну ладно бы, если б он так убивался из-за Вэл. Но чтобы из-за меня?... К тому же я остался жив.
Но, едва увидев его, я понял, что врачи не врали. Лицо пергаментно-бледное, лежит совершенно неподвижно, к книжкам отца Данна, что валялись рядом на тумбочке, даже не прикоснулся. Я почти пожалел, что зашел к нему.
— Знаешь, порой мне кажется, я скоро умру, Бен. И оно к лучшему. Вдруг почувствовал себя таким одиноким...
— Но, папа, это просто смешно, сам знаешь! Мало того, что твоего звонка и слова ждет целая армия друзей, ты ведь у нас человек верующий. Разве в таких случаях вера не приходит на помощь?
Похоже, он меня не слышал.
— Ошибаешься. При чем здесь одиночество и люди?... Люди ничего не значат. Я устал, я потерял контроль над собой и окружающим миром, я не понимаю, что происходит... о, я даже толком не понимаю, что хочу сейчас сказать. Хотел сказать что-то очень важное и забыл. Прежде со мной такого не бывало. — Он ни словом не обмолвился о вере. Возможно, просто не хотел обсуждать это с неверующим сыном.
— Послушай, ты перенес несколько тяжелых потрясений подряд. Но я верю, ты обязательно выкарабкаешься и...
— Надеюсь, ты прав, Бен. Надеюсь, что смогу. И вообще я рад, что ты рядом. Вместе мы как-нибудь справимся. Знаешь, я хочу, чтобы ты пока не уезжал из дома. Приятно сознавать, что там меня ждешь ты. Дополнительный стимул. Фирма может предоставить тебе отпуск на полгода... Возможно, мы вместе съездим куда-нибудь, ну, скажем, в Лондон. Побудем там, пока я окончательно не оправлюсь... — Он даже оживился немного при мысли об этом. Остальная часть беседы прошла не столь гладко.
Он категорически не хотел, чтобы я продолжил поиски убийцы Вэл, он не хотел, чтоб я узнал, чем занималась Вэл, почему ее убили. Он назвал меня безответственным болваном, сказал, что я не только трачу время даром, но и рискую головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115