Глаза открывать не хотелось. А потом вдруг показалось, что я слышу какой-то звук. Шорох доносился с земляного пола. В пустыне полно разных опасных для человека существ, может, в келью заползла змея? Мне стало не по себе. Если придется встать, я могу наступить на нее. Шорох тут же прекратился, словно непонятное существо догадалось, что я учуял его присутствие. В келье было темно, как в колодце. Лишь через крохотную щелочку в стене просачивался луч лунного света, я широко открыл глаза, но освещения оказалось недостаточно. Потом глаза немного освоились, и я разглядел занавеску на двери.
А потом вдруг учуял, вернее, унюхал что-то. Или кого-то.
И мелкие волоски на руках и груди встали дыбом.
В келье, кроме меня, еще кто-то есть!
Я прислушался и различил слабое дыхание. Дыхание человека, который старался не издавать ни звука. Запах пропитанной потом одежды стал еще сильней. Дыхание участилось. Он на меня надвигался. Вот луч лунного света пересекла чья-то тень. Я лежал на спине, замерев, как мышка. Во сне и наяву меня преследовал один и тот же кошмар: рука с зажатым в ней сверкающим острым лезвием...
— Я держу тебя на мушке, — произнес я хриплым дрожащим голосом. И все тут же прекратилось: шорох, дыхание. Остался лишь запах. Я боялся чего-то безликого и безымянного, а оказалось, это тот же священник, он пришел прикончить меня. Следил за мной все это время, шел по пятам. — Только попробуй тронуть меня, ублюдок, и ты покойник!... — Я пытался бороться за свою жизнь. Боже, как глупо!...
— Это я, брат Тимоти, — донесся до меня нервный шепот. — Я вам спину перевязывал... вы не должны меня бояться. Пожалуйста, опустите пистолет. У меня тут свечка. Можно зажечь? Я должен поговорить с вами.
Я услышал, как о коробок чиркнула спичка, пламя осветило лицо, находившееся в нескольких футах от меня. Большое добродушное лицо. Брат Тимоти улыбнулся, двойной подбородок стекал на грудь, как тесто. Я вытащил из-под одеяла руку, выставил один палец, прицелился в него:
— Пиф-паф, пиф-паф!
Он хохотнул, но как-то неуверенно, как человек, который разучился смеяться по-настоящему. И улыбка его погасла. Свеча разгоралась все ярче. Только сейчас я понял, как соскучился по огню и свету.
— Чем могу помочь? — спросил я. — Следует признать, вы до смерти меня перепугали.
— Просто хотел повидаться с вами без свидетелей. Аббату бы это не понравилось. Но я должен... Я должен рассказать вам то, чего еще никому не говорил, даже ему. Я слышал, как вы рассказывали ему историю человека по имени Лебек, видел его на снимке... И понял, что должен рассказать вам... о том, что видел. — Он тяжело дышал, лицо блестело от пота, несмотря на то, что в келье было холодно. Потом он приблизился в двери, отодвинул занавеску, выглянул, затем вернулся ко мне. — Он везде, — извиняющимся тоном заметил он. — Все видит, все слышит. О нашем аббате ходят целые легенды, говорят, будто он наделен даром ясновидения... нет, все это, конечно, ерунда, досужие сплетни. И все же мне страшно хотелось бы понять, что он за человек, — мечтательно добавил он и вернулся к делам насущным. — Времени терять нельзя. — Он отер пот со лба широким рукавом сутаны и выжидательно уставился на меня светлыми маленькими глазками.
— Продолжайте, — сказал я и поплотней укутался в одеяло.
— Этот Лебек, я его видел. Он сейчас в пустыне. Могу отвести вас туда. Сами посмотрите.
Мы вышли в коридор и прошли мимо келий, где стонали, похрапывали и бормотали во сне монахи. Луна заливала пустыню ледяным ярко-голубым светом. Но ветер не стихал, продолжал сдувать с гребней дюн песок, который царапал кожу на лице, лез в глаза. За воротами маячил огромный призрак танка, отбрасывающий длинную тень дулом пушки.
Тимоти быстро шагал впереди, он наловчился ходить по песку. Я еле поспевал следом, не спуская глаз с его широкой спины. Шел, опустив голову, за моим проводником и изо всех сил притворялся, что спина ничуточки не болит. Мы прошли мимо хилых пальмовых деревьев, затем продолжили свой путь по тропинке, причудливо вьющейся между дюнами. Примерно через полчаса Тимоти остановился и указал рукой:
— Вот там, в низине, за тем холмом. Сейчас отведу вас прямиком к нему.
И вот мы поднялись на гребень высокой дюны, и я увидел... самолет. Тот самый, что видел на снимке в кабинете Лебека. Казалось, он выкован изо льда и серебра, это отливали в лунном свете замерзшие испарения. Лебека я не видел. Да и что ему делать здесь, в пустыне, когда можно было остаться в монастыре? Тимоти спустился вниз и остановился возле самолета. Положил руку на крыло. А потом жестом поманил меня к себе и еще выкрикнул что-то, вот только я не расслышал из-за ветра, что именно.
Я стал спускаться с дюны и вдруг увидел Лебека. Он сидел на песке, привалившись спиной к носовой части корпуса. И не обращал на нас ни малейшего внимания. Стояла ночь, наверное, он просто спал, а все звуки уносил прочь ветер.
И только когда Тимоти подошел к Лебеку вплотную, указал на него рукой, а потом знаками велел мне поторапливаться, я понял: здесь что-то не так.
Обойдя крыло, я вдруг увидел, что голова Лебека находится под каким-то странным углом. А в виске зияет черная дырка, напоминающая миниатюрный кратер с углублением. На песке, рядом с рукой, валяется маленький пистолет 22-го калибра. Рот удивленно приоткрыт в форме буквы "о". И из этого рта выползают какие-то насекомые, обитатели пустыни. Затем мне вдруг показалось, что отверстие от пули двигается. Но то был обман зрения, там тоже скопились насекомые, явившиеся полакомиться кровью. Тело уже начало раздуваться. Ничего хорошего не может произойти с телом, пролежавшим на солнцепеке день или два. Шиньон слегка съехал набок, наверное, из-за выстрела.
Я наклонился, подобрал пистолет, сунул его в карман куртки.
Тимоти нашел тело чуть раньше тем же днем, но ему пришлось вернуться в монастырь на похороны, а после — заниматься моей раной, да и весь остаток дня он тоже был занят.
— Ваш друг положил конец всем своим печалям, — сказал брат Тимоти. — Должно быть, у него были серьезные неприятности. Однако доброму католику так поступать не к лицу... Грех это, большой грех... Я должен отнести тело в монастырь. — Он наклонился, ухватился за лацканы пиджака, что был на трупе.
— Лично я его прекрасно понимаю, — заметил я. — Он дошел до ручки. И вообще, лучше вам прийти за телом завтра и прихватить с собой кого-нибудь еще. И положить его в мешок, иначе от тела здесь вообще ничего не останется.
— Вы правы. — Он согласно качнул большой своей головой. — А потом его и похороним.
— Как насчет того, чтобы уведомить его дочь?
— У него есть дочь? — Брат Тимоти возвел задумчивый взор к луне. — Ну, не знаю. Пусть аббат сам решает.
Обратно мы шли гораздо медленнее. Одна из собак проснулась и облаяла нас, а потом принялась бегать кругами, принюхиваясь к ночному воздуху. Я видел ее и все окружающее словно в тумане. Перед глазами стояла черная дыра от пули в голове Лебека и прилипший к ране длинный черный волос...
— Брат Тимоти...
— Да, мистер Дрискил?
— Это я убил того человека.
— Вы?...
— Убил его, как если бы приставил ствол пистолета к виску и нажал на спуск. Я стал навязчивым его кошмаром, я напомнил обо всех его ужасных грехах, которые стали его преследовать. Во мне сконцентрировались все его грехи и страхи... Я стал для него возмездием с небес, и он, как безумный, бросился в пустыню, возможно, искать здесь успокоения. А потом сел, заглянул своей судьбе прямо в глаза и понял: у него только один выход. Только так можно избавиться от всего этого...
— Он был ужасным человеком, да?
— Да нет, ничуть не ужасным.
— Будет теперь вечно гореть в аду, бедолага.
— Ты всерьез веришь во все это, Тимоти?
— Так меня учили.
— Но сам-то ты веришь в это или нет?
— А вы верите в то, что убили его?
— Да. Верю. Я его убил.
— Ну а лично я считаю, что гореть ему в аду.
— Тогда, получается, это вопрос веры?
— Веры. Именно. Человек, убивший себя, будет вечно гореть в адском пламени.
Позже я мог бы уснуть, но не получалось. Какая-то бесконечная выдалась ночь. Я снова перебирал в памяти все события последних дней и, как ни старался, приходил все к тому же неутешительному выводу. Если бы не я, этот несчастный был бы сейчас жив. Возможно, во мне вдруг заговорила совесть католика. Я думал о сестре Элизабет, о том, как она обманула мое доверие, но сейчас этот поступок не казался столь уж ужасным. Ведь она, в отличие от некоторых, никого не убивала. Последней моей мыслью было: страшно хочется рассказать ей обо всем. И об этой ночи — тоже.
Мне хотелось, чтобы она выслушала мою исповедь.
* * *
Я поджидал Абдулу у дороги. И вот заметил сперва в отдалении облачко пыли, затем услышал визги и хрипы его совершенно инфернальной машины, наконец появилась она сама. Солнце палило немилосердно. Там, где я стоял со своей сумкой, прикрывая глаза ладонью и всматриваясь вдаль, не было ни клочка тени. Последние двадцать четыре часа не прошли даром. И еще я чувствовал себя словно прокаженным. Ни один монах не попрощался со мной даже брат Тимоти не пришел. Я понимал, что обижаться на этих людей просто глупо, такой уж они выбрали путь, но все равно уезжать в одиночестве было как-то грустно. И вот я бросил последний взгляд на это забытое Богом и людьми место, подумал, что однажды оно может просто испариться под этими палящими лучами солнца и никто не будет оплакивать ни его, ни людей, что нашли здесь прибежище. А затем влез в кабину грузовика, где с сигарой в уголке рта уже поджидал меня ухмыляющийся во весь рот Абдула, демонстрируя неровные песочного цвета остатки зубов.
Вздымая тучи песка и пыли, ныряя по ухабам и дюнам, точно утлая лодчонка по волнам бурного моря, грузовик мчался вперед. А я тем временем расспрашивал Абдулу, помнит ли он человека по имени брат Август. И даже описал его внешность. Абдула кивнул, потом смачно сплюнул и намекнул, что даром на этом свете ничего не бывает. И что уж определенно, информация не входит в число бесплатных услуг. Я дал ему несколько купюр, он засунул их в карман рубашки и сказал, что я настоящий друг. На нем была старенькая изношенная рубашка цвета хаки и соломенная шляпа, тулью которой украшала дырка, напоминающая входное отверстие от пули. Затем он захохотал, точно завзятый бандит, и почесал ладонью потную подмышку, едва не потеряв при этом контроль над управлением.
А потом сказал, что прекрасно помнит мужчину с серебряными волосами. Он отвез его в деревню на берегу Средиземного моря и оставил там. И с тех пор ни разу не видел. Выходит, я напрасно потратил деньги. Но это неважно. Я уже знал о брате Августе самое главное. Знал, что он получает приказы из Рима.
5
Ознакомившись со всеми ужасами дома Веспасиано Себастьяно, с подробностями захвата и уничтожения тосканского монастыря, где обитали наемные убийцы, сестра Элизабет утратила всякое желание возвращаться к изучению фондов по выборам венецианских нунциев. Скучное, угнетающее, изобилующее кровавыми подробностями чтение. От него развивалась клаустрофобия. И она уже начала подумывать над новым подходом в изучении секретных архивов, как вдруг обнаружила среди своих бумаг листок из папки Вэл, исписанный какими-то буквами — как ей показалось, простым, но непонятным шифром. До сих пор она просто не обращала на эти надписи внимания.
СА БВ IV ЮЗ. СК. ПБФ
Элизабет переписала эти буквы на чистый листок бумаги, потом еще раз и еще, пытаясь представить себя на месте Вэл. Что она имела в виду? Элизабет заснула с этими мыслями, с ними же и проснулась, странные буквы не выходили из головы. Как телефонный номер возлюбленного, который намертво впечатывается в память. При этой мысли она улыбнулась и вспомнила давнего своего поклонника из колледжа. Она вполне могла представить его на месте одного из принцев времен Ренессанса, о которых столько прочла за последнее время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
А потом вдруг учуял, вернее, унюхал что-то. Или кого-то.
И мелкие волоски на руках и груди встали дыбом.
В келье, кроме меня, еще кто-то есть!
Я прислушался и различил слабое дыхание. Дыхание человека, который старался не издавать ни звука. Запах пропитанной потом одежды стал еще сильней. Дыхание участилось. Он на меня надвигался. Вот луч лунного света пересекла чья-то тень. Я лежал на спине, замерев, как мышка. Во сне и наяву меня преследовал один и тот же кошмар: рука с зажатым в ней сверкающим острым лезвием...
— Я держу тебя на мушке, — произнес я хриплым дрожащим голосом. И все тут же прекратилось: шорох, дыхание. Остался лишь запах. Я боялся чего-то безликого и безымянного, а оказалось, это тот же священник, он пришел прикончить меня. Следил за мной все это время, шел по пятам. — Только попробуй тронуть меня, ублюдок, и ты покойник!... — Я пытался бороться за свою жизнь. Боже, как глупо!...
— Это я, брат Тимоти, — донесся до меня нервный шепот. — Я вам спину перевязывал... вы не должны меня бояться. Пожалуйста, опустите пистолет. У меня тут свечка. Можно зажечь? Я должен поговорить с вами.
Я услышал, как о коробок чиркнула спичка, пламя осветило лицо, находившееся в нескольких футах от меня. Большое добродушное лицо. Брат Тимоти улыбнулся, двойной подбородок стекал на грудь, как тесто. Я вытащил из-под одеяла руку, выставил один палец, прицелился в него:
— Пиф-паф, пиф-паф!
Он хохотнул, но как-то неуверенно, как человек, который разучился смеяться по-настоящему. И улыбка его погасла. Свеча разгоралась все ярче. Только сейчас я понял, как соскучился по огню и свету.
— Чем могу помочь? — спросил я. — Следует признать, вы до смерти меня перепугали.
— Просто хотел повидаться с вами без свидетелей. Аббату бы это не понравилось. Но я должен... Я должен рассказать вам то, чего еще никому не говорил, даже ему. Я слышал, как вы рассказывали ему историю человека по имени Лебек, видел его на снимке... И понял, что должен рассказать вам... о том, что видел. — Он тяжело дышал, лицо блестело от пота, несмотря на то, что в келье было холодно. Потом он приблизился в двери, отодвинул занавеску, выглянул, затем вернулся ко мне. — Он везде, — извиняющимся тоном заметил он. — Все видит, все слышит. О нашем аббате ходят целые легенды, говорят, будто он наделен даром ясновидения... нет, все это, конечно, ерунда, досужие сплетни. И все же мне страшно хотелось бы понять, что он за человек, — мечтательно добавил он и вернулся к делам насущным. — Времени терять нельзя. — Он отер пот со лба широким рукавом сутаны и выжидательно уставился на меня светлыми маленькими глазками.
— Продолжайте, — сказал я и поплотней укутался в одеяло.
— Этот Лебек, я его видел. Он сейчас в пустыне. Могу отвести вас туда. Сами посмотрите.
Мы вышли в коридор и прошли мимо келий, где стонали, похрапывали и бормотали во сне монахи. Луна заливала пустыню ледяным ярко-голубым светом. Но ветер не стихал, продолжал сдувать с гребней дюн песок, который царапал кожу на лице, лез в глаза. За воротами маячил огромный призрак танка, отбрасывающий длинную тень дулом пушки.
Тимоти быстро шагал впереди, он наловчился ходить по песку. Я еле поспевал следом, не спуская глаз с его широкой спины. Шел, опустив голову, за моим проводником и изо всех сил притворялся, что спина ничуточки не болит. Мы прошли мимо хилых пальмовых деревьев, затем продолжили свой путь по тропинке, причудливо вьющейся между дюнами. Примерно через полчаса Тимоти остановился и указал рукой:
— Вот там, в низине, за тем холмом. Сейчас отведу вас прямиком к нему.
И вот мы поднялись на гребень высокой дюны, и я увидел... самолет. Тот самый, что видел на снимке в кабинете Лебека. Казалось, он выкован изо льда и серебра, это отливали в лунном свете замерзшие испарения. Лебека я не видел. Да и что ему делать здесь, в пустыне, когда можно было остаться в монастыре? Тимоти спустился вниз и остановился возле самолета. Положил руку на крыло. А потом жестом поманил меня к себе и еще выкрикнул что-то, вот только я не расслышал из-за ветра, что именно.
Я стал спускаться с дюны и вдруг увидел Лебека. Он сидел на песке, привалившись спиной к носовой части корпуса. И не обращал на нас ни малейшего внимания. Стояла ночь, наверное, он просто спал, а все звуки уносил прочь ветер.
И только когда Тимоти подошел к Лебеку вплотную, указал на него рукой, а потом знаками велел мне поторапливаться, я понял: здесь что-то не так.
Обойдя крыло, я вдруг увидел, что голова Лебека находится под каким-то странным углом. А в виске зияет черная дырка, напоминающая миниатюрный кратер с углублением. На песке, рядом с рукой, валяется маленький пистолет 22-го калибра. Рот удивленно приоткрыт в форме буквы "о". И из этого рта выползают какие-то насекомые, обитатели пустыни. Затем мне вдруг показалось, что отверстие от пули двигается. Но то был обман зрения, там тоже скопились насекомые, явившиеся полакомиться кровью. Тело уже начало раздуваться. Ничего хорошего не может произойти с телом, пролежавшим на солнцепеке день или два. Шиньон слегка съехал набок, наверное, из-за выстрела.
Я наклонился, подобрал пистолет, сунул его в карман куртки.
Тимоти нашел тело чуть раньше тем же днем, но ему пришлось вернуться в монастырь на похороны, а после — заниматься моей раной, да и весь остаток дня он тоже был занят.
— Ваш друг положил конец всем своим печалям, — сказал брат Тимоти. — Должно быть, у него были серьезные неприятности. Однако доброму католику так поступать не к лицу... Грех это, большой грех... Я должен отнести тело в монастырь. — Он наклонился, ухватился за лацканы пиджака, что был на трупе.
— Лично я его прекрасно понимаю, — заметил я. — Он дошел до ручки. И вообще, лучше вам прийти за телом завтра и прихватить с собой кого-нибудь еще. И положить его в мешок, иначе от тела здесь вообще ничего не останется.
— Вы правы. — Он согласно качнул большой своей головой. — А потом его и похороним.
— Как насчет того, чтобы уведомить его дочь?
— У него есть дочь? — Брат Тимоти возвел задумчивый взор к луне. — Ну, не знаю. Пусть аббат сам решает.
Обратно мы шли гораздо медленнее. Одна из собак проснулась и облаяла нас, а потом принялась бегать кругами, принюхиваясь к ночному воздуху. Я видел ее и все окружающее словно в тумане. Перед глазами стояла черная дыра от пули в голове Лебека и прилипший к ране длинный черный волос...
— Брат Тимоти...
— Да, мистер Дрискил?
— Это я убил того человека.
— Вы?...
— Убил его, как если бы приставил ствол пистолета к виску и нажал на спуск. Я стал навязчивым его кошмаром, я напомнил обо всех его ужасных грехах, которые стали его преследовать. Во мне сконцентрировались все его грехи и страхи... Я стал для него возмездием с небес, и он, как безумный, бросился в пустыню, возможно, искать здесь успокоения. А потом сел, заглянул своей судьбе прямо в глаза и понял: у него только один выход. Только так можно избавиться от всего этого...
— Он был ужасным человеком, да?
— Да нет, ничуть не ужасным.
— Будет теперь вечно гореть в аду, бедолага.
— Ты всерьез веришь во все это, Тимоти?
— Так меня учили.
— Но сам-то ты веришь в это или нет?
— А вы верите в то, что убили его?
— Да. Верю. Я его убил.
— Ну а лично я считаю, что гореть ему в аду.
— Тогда, получается, это вопрос веры?
— Веры. Именно. Человек, убивший себя, будет вечно гореть в адском пламени.
Позже я мог бы уснуть, но не получалось. Какая-то бесконечная выдалась ночь. Я снова перебирал в памяти все события последних дней и, как ни старался, приходил все к тому же неутешительному выводу. Если бы не я, этот несчастный был бы сейчас жив. Возможно, во мне вдруг заговорила совесть католика. Я думал о сестре Элизабет, о том, как она обманула мое доверие, но сейчас этот поступок не казался столь уж ужасным. Ведь она, в отличие от некоторых, никого не убивала. Последней моей мыслью было: страшно хочется рассказать ей обо всем. И об этой ночи — тоже.
Мне хотелось, чтобы она выслушала мою исповедь.
* * *
Я поджидал Абдулу у дороги. И вот заметил сперва в отдалении облачко пыли, затем услышал визги и хрипы его совершенно инфернальной машины, наконец появилась она сама. Солнце палило немилосердно. Там, где я стоял со своей сумкой, прикрывая глаза ладонью и всматриваясь вдаль, не было ни клочка тени. Последние двадцать четыре часа не прошли даром. И еще я чувствовал себя словно прокаженным. Ни один монах не попрощался со мной даже брат Тимоти не пришел. Я понимал, что обижаться на этих людей просто глупо, такой уж они выбрали путь, но все равно уезжать в одиночестве было как-то грустно. И вот я бросил последний взгляд на это забытое Богом и людьми место, подумал, что однажды оно может просто испариться под этими палящими лучами солнца и никто не будет оплакивать ни его, ни людей, что нашли здесь прибежище. А затем влез в кабину грузовика, где с сигарой в уголке рта уже поджидал меня ухмыляющийся во весь рот Абдула, демонстрируя неровные песочного цвета остатки зубов.
Вздымая тучи песка и пыли, ныряя по ухабам и дюнам, точно утлая лодчонка по волнам бурного моря, грузовик мчался вперед. А я тем временем расспрашивал Абдулу, помнит ли он человека по имени брат Август. И даже описал его внешность. Абдула кивнул, потом смачно сплюнул и намекнул, что даром на этом свете ничего не бывает. И что уж определенно, информация не входит в число бесплатных услуг. Я дал ему несколько купюр, он засунул их в карман рубашки и сказал, что я настоящий друг. На нем была старенькая изношенная рубашка цвета хаки и соломенная шляпа, тулью которой украшала дырка, напоминающая входное отверстие от пули. Затем он захохотал, точно завзятый бандит, и почесал ладонью потную подмышку, едва не потеряв при этом контроль над управлением.
А потом сказал, что прекрасно помнит мужчину с серебряными волосами. Он отвез его в деревню на берегу Средиземного моря и оставил там. И с тех пор ни разу не видел. Выходит, я напрасно потратил деньги. Но это неважно. Я уже знал о брате Августе самое главное. Знал, что он получает приказы из Рима.
5
Ознакомившись со всеми ужасами дома Веспасиано Себастьяно, с подробностями захвата и уничтожения тосканского монастыря, где обитали наемные убийцы, сестра Элизабет утратила всякое желание возвращаться к изучению фондов по выборам венецианских нунциев. Скучное, угнетающее, изобилующее кровавыми подробностями чтение. От него развивалась клаустрофобия. И она уже начала подумывать над новым подходом в изучении секретных архивов, как вдруг обнаружила среди своих бумаг листок из папки Вэл, исписанный какими-то буквами — как ей показалось, простым, но непонятным шифром. До сих пор она просто не обращала на эти надписи внимания.
СА БВ IV ЮЗ. СК. ПБФ
Элизабет переписала эти буквы на чистый листок бумаги, потом еще раз и еще, пытаясь представить себя на месте Вэл. Что она имела в виду? Элизабет заснула с этими мыслями, с ними же и проснулась, странные буквы не выходили из головы. Как телефонный номер возлюбленного, который намертво впечатывается в память. При этой мысли она улыбнулась и вспомнила давнего своего поклонника из колледжа. Она вполне могла представить его на месте одного из принцев времен Ренессанса, о которых столько прочла за последнее время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115