Причем любой. Какой угодно. Можете не говорить мне, мистер Дрискил, заранее с вами согласен... следованием любому приказу без разбора зачастую оправдывали тогда даже убийства. Достаточно вспомнить концентрационные лагеря в Треблинке или того священника, что убил свою жертву в парижских трущобах... — Он пожал плечами и снова долго смотрел на море, тучи над ним сгущались, ветер становился все холодней. — Я не оправдываюсь, ни себя не оправдываю, ни всех нас остальных. Просто говорю, как все было на самом деле. Иногда поступал приказ убить человека. Ну, ради высшего блага, разумеется. Всегда ради Церкви. Ведь мы верили, что спасаем тем самым Церковь.
Но чаще все обстояло по-другому. И на первый план выходил торг. Торговали всем: преданностью, действиями, которые может совершить группа, понятиями добра и выгоды для Церкви. Торговались с нацистами — с вермахтом, с эсэсовцами, гестапо. И почти всегда Церковь оставалась в выигрыше, ей перепадали похищенные немцами ценности и произведения искусства. Принадлежали они богатым евреям, которых фашисты преследовали и уничтожали повсюду. Хозяева этих сокровищ исчезали без следа, а их картины и скульптуры чаще всего переправлялись в Рим. Когда возникала необходимость, в дело вступала банда Саймона, за эти операции отвечал Кристос. Он же вел учет участников движения Сопротивления, и порой у него не было другого выхода, кроме как бросить кость нацистам, выдать несколько своих французских друзей. И все, опять же, с самой благой целью — поддержать хрупкий баланс в отношениях с движением Сопротивления, с нацистами и не забыть об интересах Церкви, всегда прежде всего Церкви. Которая, как они знали, переживет всех и вся: фашистских захватчиков, бойцов Сопротивления и саму войну.
Но далеко не всегда дело сводилось к торгу, далеко не всегда то был простой акт предательства Сопротивления, с одной стороны, и саботажа нацистского режима — с другой. Порой случалось так, что нацисты хотели кого-то убрать. Так к чему было самим пачкать руки? На этой проблеме брат Лео остановился особенно подробно. Возможно, таким образом немцы проверяли благонадежность членов братства, наличие у них желания сотрудничать с оккупационным режимом? Или же просто навязывали тем самым свою волю?
Брат Лео помнил случай, когда разногласия между Саймоном и Кристосом вдруг всплыли на поверхность. И сразу понял: это грозит нешуточными осложнениями и бедами, рано или поздно случится нечто непоправимое. А заварилась вся эта каша из-за священника, члена движения Сопротивления...
Священник отец Деверо особо отличился в борьбе с оккупантами. Умудрился даже организовать похищение эсэсовского офицера, тело которого затем нашли на свалке, в окрестностях небольшой деревушки под Парижем. Непосредственные исполнители известны не были, но жители деревушки давно подозревались в симпатиях к Сопротивлению благодаря разъяснительной работе отца Деверо.
Немцы решили нанести ответный удар с символическим подтекстом. Священник должен умереть, а убить его должны католики, возглавляемые Саймоном. Своим людям Саймон сказал, что это невозможно, что он пойдет к эсэсовцам и откажется. Но тут ему стал возражать Кристос, высокий, похожий на привидение священник из Парижа. Он настаивал на том, что с немцами надо сохранять хорошие отношения, что это гораздо важнее жизни какого-то одного зарвавшегося священника. Идет война, сказал он, а на войне всегда умирают люди, так уж заведено. И ради достижения высшего блага отец Деверо должен умереть.
Кристос твердо стоял на своем. Главное сейчас — сохранить и защитить Церковь и ее войско.
— Видите ли, мистер Дрискил, — эти слова брат Лео произнес тихо и самым небрежным тоном, точно не придавал им особого значения, — мы были наемными убийцами, возродившимися и вновь призванными на службу Церкви... Да и что значили какие-то несколько убийств во время войны. Пожалуй, их даже нельзя было назвать убийствами! Боевые потери, так будет точней. Кристос называл себя реалистом, прагматиком. Но кое-кто из членов маленькой банды считал его безжалостным и жестоким убийцей. Он настоял на своем, они повиновались, а Саймон остался при своем мнении. Останавливать их не стал, но не принимал участия в том, что произошло в маленькой французской деревушке в ночь, когда был убит отец Деверо. Кристос умел подчинять людей своей воле, — заметил брат Лео. — А вот ни Саймон, ни маленький Сэл, ни я, ни Голландец не могли. Однако все мы были тогда на стороне Саймона. Были с ним, а не с Кристосом...
Были и другие случаи, приходилось исполнять и другую грязную работу. И все они тогда подчинялись Саймону. Чем бы ни закончилась война, Церковь должна была оказаться на стороне победителя. Церковь должна была выжить.
Знали ли об этом в Риме?
Знал ли Папа Пий?
Эти немыслимые по сути своей вопросы остались без ответа. Однако в Париж Саймон попал именно из Рима...
Брат Лео излагал все это спокойно, то потирая раскрасневшиеся от холода щеки, то приглаживая завитки мелко вьющихся седых волос, но тут же налетал порыв ветра и портил прическу.
И вот в конце холодной зимы 1944-го настала последняя ночь.
Снова пришло время убить человека.
Но нацисты ничего об этом не знали. И члены движения Сопротивления — тоже. Не знала ни одна живая душа, кроме ассасинов. Им предстояло убить одного очень важного человека.
Во благо Церкви. Во имя спасения Церкви.
Задание было поручено Саймону, к нему готовились с особым тщанием. Все было четко спланировано, потребовался транспорт, и тут пришлось положиться на Сопротивление. Этой организации было поручено также раздобыть боеприпасы.
Динамит. Два автомата. Ручные гранаты.
Им предстояло изменить ход истории, спасти Церковь, нанести один решающий удар.
Прятались они в хижине лесника, на холме, внизу проходило железнодорожное полотно, саму хижину надежно скрывал от посторонних глаз густой лес. Жертва их должна была прибыть поездом в Париж, на тайную встречу с нацистскими чиновниками высокого ранга. По слухам, среди участников этой встречи должен был присутствовать сам рейхсмаршал Геринг.
Они собирались взорвать железнодорожное полотно. И если важный человек не погибнет в катастрофе, должны были расстрелять его, а также любого, кто попытается их остановить.
Но все пошло не так, как планировалось.
Неким непостижимым образом немцы узнали о готовящемся покушении. Важного человека сняли с поезда. Произошла утечка информации.
— Того человека в поезде не было, — продолжил брат Лео. — Нас предали... Бойня была жуткая, лишь нескольким из наших удалось в ней выжить. Остальных или убили прямо на месте, или захватили в плен и увезли в Париж, где казнили позже... Да, — добавил он, удрученно качая головой, — давненько это было. Саймон понимал, что все кончено. И знал, кто нас предал. Все наши были страшно напуганы, собирались бежать. И тут Саймон заявил, что позаботится о нас, правда, мы не знали как. Мы верили в него, мы ему доверяли. И вот однажды он заявил, что идет на встречу с предателем... Им оказался Кристос. Это он заложил всех нас, он всегда был ближе нацистам... И вот в ту ночь мы с Голландцем и маленьким Сэлом пошли следом за Саймоном. На всякий случай, вдруг понадобимся. Потому что знали: Кристос носил при себе оружие.
Ночь выдалась страшно холодная, ветреная, с неба сыпал снег с дождем, капли воды молниеносно замерзали и превращались в лед. Стоял февраль 1944-го. Мы оказались на окраине Парижа, на заброшенном маленьком кладбище с примыкавшей к нему полуразвалившейся церковью. Тишину ночи нарушали лишь завывание ветра да стук полуоторванной ставни. Все надгробные плиты были покрыты тонкой коркой льда. Из-под снега и льда торчали высохшие стебли растений. Казалось, здесь даже все мыши перемерли от холода.
Саймон и Кристос, их силуэты, смутно вырисовывающиеся на фоне надгробий.
Лео, Голландец и маленький Сэл прятались за изгородью. Лео боялся отморозить кончик носа. Сэл бормотал какие-то молитвы, его жизнь, жизнь священника, приобретала совсем уж неожиданный оборот. Привела среди ночи на маленькое промерзшее кладбище, в самом воздухе которого чувствовался привкус страха.
Кристос твердил Саймону, что никого не предавал, что вообще не понимает, как все это произошло. Да, он согласен, среди братьев завелся предатель, проник в их ряды, это верно, но он понятия не имеет, кто этот человек...
Саймон же говорил ему, что все кончено, что он, Кристос, нацист, всегда был нацистом, и сегодня этому будет положен конец.
— Это ты убил священника, отца Деверо, ты предал нас, заложил немцам!...
— Деверо был помехой, был нитью, ведущей к нам. Он должен был умереть!
Внезапно голос Саймона стих. Кристос отпрянул от него, и мы снова услышали голос нашего лидера. «Ты убил порядочного, честного человека». Ветер донес до нас эти слова. Лео обернулся к Голландцу, тот покачал головой и прижал палец к губам. Желтоватый свет, горевший в трапезной церкви, вдруг погас. Откуда-то из-за камня выскочила кошка, глаза сверкнули зеленым, еще одной мышке пришел конец.
— Нет, — сказал Саймон, — ради блага Церкви такие дела не делаются. Они неугодны Господу...
— А то, что вы собирались сделать с пассажиром поезда, это, выходит, угодно Господу Богу?...
— Ты стал сотрудничать с нацистами, а они безбожники, варвары! И после этого ты еще смеешь утверждать, что все это делается ради блага всех нас, во благо Церкви? Ладно, может, оно и так... — Саймон говорил медленно и тихо, глядя прямо в глаза Кристосу, но Лео различал каждое его слово. — Но, убив отца Деверо, ты предал Церковь. Предал Бога. Предал всех нас. А потом предал еще раз. Тот человек с поезда должен был умереть... А вместо него погибли наши люди. И все из-за тебя. Но теперь все кончено, это последняя твоя ночь...
Кристос выхватил пистолет из кармана потертого пальто, которое носил поверх сутаны. Лео отпрянул от изгороди, наступил на кошку.
Если бы она не заорала, выпустив при этом из пасти полумертвую мышь, если бы с криком не отпрыгнула в сторону, эдакий комок грязной клочковатой шерсти с круглыми голодными глазами, то Кристос, наверное, пристрелил бы Саймона на месте. И тело последнего осталось бы лежать на заброшенном кладбище.
Но он обернулся на этот пронзительный крик, и Саймон с проворством, удивительным для человека столь крепкого телосложения, набросился на него.
Обхватил мощными своими руками, и на какое-то время оба они, казалось, слились в объятиях, стояли, слегка раскачиваясь, словно танцующая парочка, среди могильных плит, надгробий, среди голодных кошек и мышей. Казалось, объятие это будет длиться вечно, их блестевшие от пота, искаженные от напряжения лица почти соприкасались. То были самые страстные на свете объятия, танец смерти, и вдруг послышался страшный характерный треск или хруст переломанных костей, Саймон разжал смертельные объятия, и соперник его медленно осел на землю.
Кристос был мертв.
Саймон задушил его голыми руками.
Он оттащил тело к изгороди, а затем затолкал его ногой в углубление между надгробным камнем и темными мокрыми зарослями. Потом убрал ноги с тропинки и спокойно ушел в холодную ветреную ночь. Через несколько секунд его поглотила тьма.
Со смертью Кристоса умерли и ассасины. Так, во всяком случае, утверждал брат Лео. Летом Париж заняли войска союзников, немцев прогнали. Люди высыпали на улицы, радостно встречая своих освободителей, хотя до полной и окончательной победы было еще далеко. Союзников еще ждали тяжелые дни. Но для маленького братства убийц война тогда закончилась.
Лео протянул руки навстречу лучам заходящего солнца, точно выполнял какое-то упражнение. Снизу облака были подсвечены пурпурно-золотистым сиянием, дальше, к горизонту, они темнели, сливались в сплошную черно-синюю полосу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115