Особенно когда Церковь и без того сотрясают разные скандалы, связанные с Банком Ватикана, когда грядет раскол, выборы нового Папы и прочее?... Она думает, что очень умная, связала эти восемь убийств и ассасинов. И дальше что? Судя по тому, как развиваются события, она просто сама напрашивается на неприятности. Лезет на рожон. Ее тоже могут убить, а ему отчаянно этого не хотелось. Церковь не может позволить себе потерять еще и Элизабет. Кроме того, он испытывал к ней и другие чувства, о которых предпочитал не упоминать даже в разговоре с самим собой.
И еще была проблема Бена Дрискила.
Санданато уже собирался на обед к кардиналу Д'Амбрицци, когда ему в офис позвонил отец Данн из Нью-Йорка. Данн хотел знать, слышали ли они что-нибудь о путешествии Дрискила.
— Нет, — нетерпеливо рявкнул в трубку Санданато. — И вообще, к вашему сведению, я вовсе не намерен тратить время и беспокоиться о нем. У нас и без Бена Дрискила, который шастает по Египту, дразнит людей, которых подозревает в причастности к убийству сестры, хватает хлопот и поводов для беспокойства. Должно быть, у него просто жажда смерти! На спине рана длиной в два фута, которую получил две недели назад... Скажите, отец, может, он сумасшедший? Неужели не понимает, что это дело Церкви? Так почему бы не предоставить Церкви заняться им?
— Вы хотите сказать, что Церковь занимается этим делом? — прозвучал в трубке насмешливый голос Данна. — Знаете, на вашем месте я бы этого вопроса не поднимал. — И Данн злорадно хихикнул, понимая, какое раздражение это может вызвать у Санданато. — Я вот что скажу. Очевидно, расследование, которое ведет Церковь, если таковое вообще имеет место, не произвело впечатления на Бена Дрискила. К тому же он богат, упрям, у него на все свой взгляд, все Дрискилы всегда были такими. Он непреклонен, он ни за что не отступится, такой уж характер. Я тут порасспрашивал разных людей о нашем друге Бене и теперь более или менее представляю, что он за человек. И знаете, что мне кажется? Думаю, он и сам способен убить. И раз уж вы так беспокоитесь о Бене Дрискиле, то вот вам мой совет — побеспокойтесь лучше о других ребятах.
— Вы что же, хотите сказать, он полностью вышел из-под контроля и нам его уже не удержать?
— Вы уловили самую суть, монсеньер.
— И все же, что бы вы там о нем ни думали и ни говорили, — холодно возразил Санданато, — его могут убить.
— Я беспокоюсь о нем не меньше вашего. Именно поэтому и звоню, узнать, может, вы слышали что-то от него или о нем...
— Я вам уже ответил, нет. Так вы говорите, остановить его невозможно?
Данн холодно усмехнулся.
— Лично я считаю, что нет.
— И что, по-вашему, мы должны предпринять, отец?
— Ответ однозначен. Молиться, мой друг, молиться.
* * *
От Ворот Святой Анны до спартански обставленных апартаментов монсеньера было минут десять ходьбы. Санданато вошел в комнату и уселся за шаткий столик у окна, выходящего на тихую боковую улочку. Налил в плошку пальца на три виски «Гленфиддич», поболтал, наблюдя за тем, как лижет внутренние края посуды янтарная жидкость. Как-то Санданато посещал семинар в Глазго, где его и познакомили с настоящим солодовым виски. Итальянцы никогда не были любителями этого напитка, но монсеньору из Ватикана он очень понравился. И «Гленфиддич» стал одним из любимых его сортов. Он отпил глоток, потом блаженно закрыл глаза, ощущая, как приятное тепло разливается по гортани и желудку. Потер костяшками пальцев веки, чтоб снять усталость. Новости не слишком приятные, все идет наперекосяк, что еще остается, как не напиться? Затем он включил запись оперы «Риголетто», где главные партии исполняли Каллас, ди Стефано и Гобби. Он ждал, когда Каллас запоет свою знаменитую арию «Cara nome», при звуках ее божественного голоса по коже пробегали мурашки. Просто удивительно, что женщина столь хрупкого телосложения может легко брать такие высокие ноты.
Все свою жизнь он проводил в борьбе с частыми приступами депрессии. И всегда проигрывал эту борьбу. Везде, куда ни глянешь, тьма так и манит тебя. Когда он видел, что творится с Церковью, то испытывал адские, почти физические муки, словно в него тыкали раскаленной кочергой. Теперь над Церковью сгущаются новые тучи, ее необходимо спасать. Он видел страх в глазах самого Папы, чувствовал его смятение, неспособность справиться с ситуацией. К тому же скоро Папой станет другой человек...
Санданато открыл глаза и наблюдал за тем, как соседская проститутка пристает к мужчине на улице. Она зазывно хохотала визгливым неестественным смехом, такие визги может издавать только драная мартовская кошка, затем повисла на руке мужчины. И утащила его к себе, в гнездышко, на грязные простыни, где пахло потом, высохшей спермой и дешевыми духами. Он отчетливо помнил этот отвратительный запах, так пахло у шлюхи, которая однажды заманила его к себе. Санданато глотнул обжигающе крепкого виски, чтоб прогнать воспоминание об этой вони.
Потом подлил еще виски из бутылки и долго смотрел на свое отражение в оконном стекле. Не мешало бы побриться. Изо рта воняет, наверное, съел что-то неподходящее за обедом, хотя вроде бы к блюдам почти не прикасался. Где Дрискил и чем он занимается? Он резко встал, отодвинул кресло к стене и принялся нервно расхаживать по маленькой комнате. Одиночество давило на него. Надо было остаться ночевать в Ватикане. Там его настоящий дом. Там вся его жизнь. В Церкви.
Он понимал, куда могут завести такие мысли, но слабо противился им. Одиночество и отчаяние — вот что заставляло его думать о сестре Элизабет.
Он не совсем понимал, почему это происходит, да и особого значения это не имело.
Однако в одном он был твердо уверен: он никогда не знал подобной женщины прежде. Ум, свежесть восприятия, сила воли — вот что составляло ее притягательность. Она привлекала его не только чисто человеческим обаянием, но и тем, что тоже являлась служительницей Церкви. Он сидел здесь один, но хотел быть с ней, в какой-то другой комнате, где нет боли, тоски, одиночества и отчаяния, которые наполняли скромное его обиталище.
Ему хотелось слышать ее голос, спорить с ней, соревноваться с ней в остроумии. Он чувствовал: ему редкостно повезло, он нашел женщину, равную ему по силе духа, к тому же еще единомышленницу. Он знал, она разделяет его взгляды, как и он, считает, что Церковь всегда должна быть на первом плане. Он не сомневался: она верна своим взглядам и убеждениям.
И еще он был уверен, что сестра Валентина была любовницей Локхарта. Кардинал Д'Амбрицци высказался на этот счет весьма недвусмысленно. Ну а сестра Элизабет? Он понимал, что ведет себя иррационально, но мысль о том, что между Беном Дрискилом и Элизабет может что-то быть, просто сводила с ума. При этом у него не было ни малейших доказательств, все это чистой воды домыслы, и он это прекрасно понимал. Но он видел их вместе, он наблюдал... Он помнил последние слова Бена Дрискила при расставании, тогда на секунду он даже ощутил нечто сродни радости или злорадству. И моментально успокоился. Решил, что между Беном и Элизабет все кончено. Он понимал, как обижен и рассержен Бен. Но если вдуматься, такая реакция говорит о многом. Хотя бы о том, что он к ней явно неравнодушен, иначе с чего бы ему так заводиться?
Его страшно мучила мысль о том, что между ними что-то могло быть. Злоба разрасталась, как раковая опухоль. Это нехорошо, недостойно, но ничего поделать с собой он не мог. К тому же Дрискил рассказывал, как познакомился с Элизабет, как она понравилась ему, как Вэл любила эту девушку... Неужели Элизабет могла проделывать с Дрискилом то же самое, что Вэл с Локхартом?
Господи, он просто ненавидел себя за это! Глупость, подлость! Вэл убивают, Элизабет тут же летит в Принстон и наверняка тут же оказывается в постели с Дрискилом! Параноидальные юношеские бредни, страх одиночества — вот что движет им. А ведь он священник, ему совсем не к лицу влюбляться в монахиню, которая едва его замечает. Ведет он себя, как полный болван, и потом, это так пошло и не ново, ему не раз доводилось сталкиваться с такими случаями в церковной среде, и он от души презирал этих священников.
Только она может успокоить его и внести ясность. Так просто... Но он никогда не спросит ее, не посмеет. Он страшно тосковал по ее облику, голосу, только она могла придать смысл всей его жизни. Так хотелось довериться ей, постоянно быть рядом. Одна она может вытащить его из темной пропасти одиночества.
Но стоит ли она того?
Сам этот вопрос казался дурацким и подлым. Но от него так легко не отмахнешься.
Он допил виски, он больше не мог сдерживаться.
Снял трубку, набрал ее номер, долго слушал бесконечные гудки...
* * *
Отец Данн стоял у окна кабинета и смотрел на крышу Карнеги-холла, Пятьдесят Седьмую улицу и Центральный парк. Все было затянуто серой туманной дымкой. Листва с деревьев облетела, вода в прудах и озерах отражала свинцово-серое небо, даже коричнево-серых уток, что во множестве водились здесь, не было видно: или попрятались по своим домикам, или улетели в теплые края. Он вздохнул, опустил бинокль, налил себе еще одну чашку кофе из термоса, что стоял на столе. Спал он сегодня всего часа три, не больше, и отчаянно зевал. Письменный стол и журнальный столик были завалены бумагами с заметками и набросками. Он сочинял сюжет под названием «Дело Дрискилов». Это семейство было повсюду! Все сходилось на них. Просто удивительно!
Да и само дело было весьма необычным, превосходило по затейливости все написанные им романы. Чего, к примеру, стоит одна совершенно дикая готическая история которую поведала ему сестра Мария-Ангелина. Старая маленькая монахиня с удивительными огромными глазами, нашедшая последний приют в провинции, в заброшенном монастыре. Она так спокойно — или почти спокойно — рассказывала ему о том, что произошло почти полвека тому назад. Он внимательно выслушал и поблагодарил. А что еще он мог сказать? В какой-то момент ему даже захотелось, чтобы она замолчала — такие воспоминания не каждый день услышишь. И потом, он не знал, верить ей или нет. Хотя вроде бы рассуждала старушка вполне здраво, но кто их разберет... По опыту он знал: на свете не так много людей в здравом рассудке, которые могли бы так долго хранить подобную тайну, а потом, в конце жизни, вдруг выложить ее за здорово живешь. Он не знал, что и думать, а потому просто поблагодарил ее и заехал по дороге в Принстон в гостиницу «Нассау», перекусить. Туда, где, собственно, и началась вся эта заварушка примерно месяц тому назад. И, жуя бургер, вдруг решил, что необходимо получить хоть какое-то подтверждение этой истории. А это будет непросто, потому как Мэри Дрискил уже давно на том свете, отца Говерно тоже нет в живых, а сам он просто не может заставить себя войти в палату к Хью Дрискилу и начать расспрашивать его о сестре Марии-Ангелине и всей этой истории.
Так к кому же обратиться? Должен же быть какой-то иной способ.
Он вернулся в Нью-Йорк уже затемно, сел за стол и начал прикидывать, как ввести факт смерти отца Говерно в сюжет, разработкой которого занимался. Правда, пока что то был еще не сюжет, а какая-то каша, и Данн не знал, с чего лучше начать. Нужно упорядочить его, выстроить четко, как во всех остальных романах.
И вот наконец он повалился в постель и проспал часа три без сновидений. Проснулся в семь и включил телевизор, посмотреть выпуск новостей. Корреспондент «Эн-би-си» сообщал из Рима: во-первых, в Ватикане продолжается скандал, связанный с банком, что, по его мнению, должно привести к массовым самоубийствам. И второе: слухи о пошатнувшемся здоровье Папы Каллистия можно считать сильно преувеличенными. Да, на людях он все лето появлялся мало, но весь последний месяц никаких сообщений об ухудшении состояния не появлялось. Официальный диагноз, острое респираторное заболевание верхних дыхательных путей, вызывал у корреспондента язвительный комментарий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115