Элен между тем уже вела меня к профессору Шандору, которому мы принесли свои извинения и заверили, что с нетерпением ждем завтрашних выступлений. — И мы со всем удовольствием ожидаем вашего выступления. Он обеими руками стиснул мою ладонь. «Удивительно душевный народ — венгры», — подумал я с чувством, которое лишь отчасти объяснялось алкоголем в крови. Пока мне удавалось не думать о предстоящем испытании, я пребывал в полном довольстве. Элен снова взяла меня под руку и, направляясь к выходу, окинула зал быстрым взглядом.
— Что все это значит? — Вечерняя прохлада освежила меня, и я чувствовал себя совершенно счастливым. — Твои соотечественники поразительно сердечные люди, но мне показалось, что ты готова откусить голову профессору Йожефу.
— Так и есть, — коротко отозвалась она. — Он невыносим.
— Зато готов многое вынести от тебя, — заметил я. — За что ты с ним так обошлась? Я думал, он твой старый друг.
— О, он очень мил, если тебе нравятся гиены и стервятники. Настоящий вампир… — Она осеклась. — Я не хотела сказать…
— Я ничего такого и не подумал, — успокоил я Элен. — Клыки у него не больше нормы.
— И ты тоже невыносим! — Элен гневно выдернула у меня руку.
Я с сожалением покосился на нее, но решил отшутиться:
— Я не против ходить с тобой под руку, но стоит ли так расхаживать на виду у всего университета?
Она отступила на шаг, и глаза у нее потемнели. Я не мог понять, что с ней творится.
— Не беспокойся. Этнографов там не было.
— Но у тебя много знакомых среди историков, а сплетников всюду хватает, — настаивал я.
— Только не здесь, — насмешливо фыркнула Элен. — Наш девиз — сотрудничество. Ни сплетен, ни интриг — исключительно товарищеская критика. Завтра увидишь: настоящая маленькая утопия.
— Элен, — простонал я, — ты можешь хоть иногда говорить серьезно? Я ведь беспокоюсь о твоей репутации — политической репутации. Как-никак, рано или поздно тебе придется сюда вернуться.
— Придется? — Элен снова взяла меня под руку, и мы пошли дальше. Я не пытался отстраниться: не многое в мире было для меня сейчас дороже, чем прикосновение рукава ее черного жакета к моему локтю. — Все равно, дело того стоило. Я просто добивалась, чтобы Гежа оскалил зубы. Показал клыки, я хочу сказать.
— Ну, спасибо, — пробормотал я и замолчал, не доверяя собственному голосу.
Если ей хотелось заставить кого-то приревновать, то со мной она, безусловно, добилась желаемого. Я вдруг представил ее в объятиях сильных рук Гежи. Может быть, до отъезда Элен из Будапешта между ними что-то было? Красивая получилась бы пара, подумалось мне: оба уверенные и ловкие, высокие и стройные, темноволосые, широкоплечие. Я вдруг ощутил себя карликом из племени англов, беспомощным перед степными наездниками. Однако одного взгляда на лицо Элен хватило, чтобы отказаться от расспросов, и я утешался прикосновением ее руки.
Слишком скоро для меня мы оказались перед золочеными Дверями гостиницы и вошли в тихий вестибюль. Нам навстречу из кресла, стоявшего между горшками с пальмами, поднялась женщина. Она молча ждала, пока мы приблизимся, но Элен тихонько вскрикнула и бросилась к ней с распростертыми объятиями:
— Ева!
ГЛАВА 39
«Со времени нашего знакомства — мы виделись всего три раза, причем второй и третий совсем недолго — я часто думал о тетушке Еве. Есть люди, которые после короткого знакомства остаются в памяти надежнее, чем другие после долгих лет ежедневных встреч. Тетя Ева, несомненно, принадлежала к таким ярким личностям и на двадцать лет завладела моей памятью и воображением. Я часто представлял ее на месте литературных или исторических персонажей; например, мадам Мерль, обаятельная интриганка из „Женского портрета“ Генри Джеймса, неизменно представлялась мне с ее лицом.
По правде сказать, мое воображение наделяло ее чертами такое множество отважных, тонких и коварных женщин, что мне уже нелегко вспомнить ее такой, как она предстала нам теплым будапештским вечером 1954 года. Я помню, как горячо обнимала ее сдержанная холодноватая Элен, и помню, что сама тетя Ева сохраняла величественную осанку, даже обнимая племянницу и звонко целуя ее в обе щеки. Но когда раскрасневшаяся Элен обернулась, чтобы представить нас, я заметил, что у обеих в глазах блестели слезы.
— Ева, я рассказывала тебе о своем американском коллеге. Пол, познакомься с моей тетей: Ева Орбан.
Я пожал ей руку, стараясь глазеть не слишком заметно. Миссис Орбан оказалась высокой статной женщиной лет пятидесяти пяти. Меня загипнотизировало ее поразительное сходство с Элен. Они были похожи как сестры, старшая и младшая, или как близнецы, если представить, что одна состарилась, в то время как другая чудом сохранила молодость и свежесть. Тетя Ева была чуть ниже Элен и отличалась той же прямой грациозной осанкой. В молодости лицо ее могло быть даже красивее, чем у племянницы, и до сих пор сохраняло красоту: тот же прямой, довольно длинный нос, высокие скулы и темные внимательные глаза. Меня смутил цвет волос, но я скоро догадался, что он не имеет отношения к природе: под дикой лилово-рыжей краской виднелись отросшие корни седых волос. Позже в Будапеште мне часто встречались женщины, использовавшие такую же краску, но тогда ее оттенок ошеломил меня. В ушах у тети были маленькие золотые сережки, а под черным костюмом — родным братом костюма Элен — виднелась красная блузка.
Протянув мне руку, тетя Ева впилась мне в лицо серьезным строгим взглядом. Мне подумалось, что она выискивает пороки характера, чтобы предостеречь свою племянницу, но я тут же выбранил себя за эту мысль: с какой стати ты вообразил себя женихом? Вблизи мне видна была паутинка морщин в уголках ее глаз и легкие складки у губ — следы мимолетных улыбок. Если Ева не сдерживала себя, улыбка тут же всплывала у нее на губах. Я больше не удивлялся тому, как легко эта женщина добилась для нас приглашения на конференцию и визы: такая улыбка и такой ум, какой светился в ее глазах, заставили бы каждого мужчину повиноваться мановению ее пальчика. И у нее, как и у Элен, блестел в улыбке ровный ряд белых зубов — я уже успел заметить, какая это редкость для венгров.
— Очень приятно с вами познакомиться, — сказал я ей. — Позвольте поблагодарить: приглашение на конференцию — большая честь для меня.
Тетя Ева рассмеялась, пожала мне руку. Если на минуту я счел ее холодноватой и замкнутой, то сильно ошибся: она немедленно разразилась потоком венгерских фраз, и я задумался, предназначаются ли они хоть отчасти для меня. Элен пришла мне на выручку.
— Тетя не говорит по-английски, — объяснила она, — хотя понимает лучше, чем сознается. Люди старшего поколения изучали немецкий и русский, иногда французский. Английский тогда почти не преподавали. Я буду переводить. Тс-с… — Она ласково тронула тетю за локоть, добавив что-то по-венгерски. — Она говорит, что рада видеть тебя и надеется, что ты не ввяжешься в неприятности, потому что ради нашей визы она поставила на ноги все министерство иностранных дел. Она рассчитывает, что ты пригласишь ее послушать доклад — она мало что поймет, но тут дело принципа, — и любопытствует узнать о твоем университете, как ты со мной познакомился, хорошо ли я себя веду в Америке и какие кушанья готовит твоя мама. Остальные вопросы она задаст потом. Я остолбенел. Две женщины с улыбкой смотрели на меня, и я снова увидел отражение привычной иронии Элен на лице ее тетушки, хотя племянница много выиграла бы, переняв ее привычку часто улыбаться. Нечего было и думать дурачить женщину такого ума, как Ева Орбан: я напомнил себе, что она сумела подняться от простой румынской крестьянки до высокопоставленной особы в венгерском правительстве.
— Я обязательно удовлетворю ее любопытство, — сказал я Элен. — Скажи ей, пожалуйста, что мамины коронные блюда — макароны с сыром и ветчинный хлебец.
— Ах, ветчинный хлебец… — Выслушав объяснение Элен, тетя одобрительно улыбнулась. — Она просит тебя передать привет твоей маме в Америке и поздравить ее с замечательным сыном.
Я с досадой почувствовал, как щеки заливает краска, однако покорно обещал передать.
— А теперь она отвезет нас в ресторан, который тебе обязательно понравится, — во вкусе старого Будапешта.
Через минуту мы все трое оказались на заднем сиденье автомобиля, видимо, частной машины Евы — кстати сказать, модель оказалась далеко не пролетарской, — а Элен, при поддержке тетушки, показывала мне мелькающие за окном виды. Должен сказать, что тетя Ева за время нашей встречи не вымолвила ни слова по-английски, однако у меня создалось впечатление, что это тоже дело принципа — возможно, анти-буржуазный протокол? — потому что, когда мы с Элен перекидывались несколькими фразами, она явно понимала — хотя бы частично, — еще не выслушав перевода. Я решил, что таким лингвистическим методом тетя Ева как бы заявляла: Запад в целом не достоин доверия и его следует держать на расстоянии, но отдельно взятый американец вполне может оказаться милым человеком и заслуживает полной меры венгерского гостеприимства. Постепенно я так привык вести с ней разговор через Элен, что иногда понимание казалось почти бессловесным.
Так или иначе, иногда мы вполне обходились без переводчика. Миновав набережную с ее величественным видом, мы пересекли реку по мосту, который, как я позднее узнал, назывался Сечени Ланчид — Сеченский цепной мост — чудо инженерного искусства девятнадцатого столетия, названное именем графа Иштвана Сечени, много сделавшего для украшения города. Мы свернули на мост, когда город уже заполнил вечерний свет, позолотивший дворцы и замки открывавшейся перед нами Буды. Легкий пролет моста плавно выгнулся над рекой, а по берегам въезд на него охраняли львы у подножия триумфальных арок. Я восторженно ахнул, вызвав улыбку тети Евы. Элен, сидевшая между нами, тоже с гордостью улыбнулась.
— Удивительный город, — сказал я, и тетя Ева потрепала меня по плечу как родного сына.
Элен перевела для меня замечание тети о реконструкции моста.
— Будапешт страшно пострадал в войну, — сказала та. — Один из наших мостов до сих пор не восстановлен, и многие здания тоже повреждены. В любой части города видны восстановительные работы. Но этот мост был восстановлен к столетию его открытия, в 1949 году. Мы им очень гордимся. И я тоже горжусь, потому что тетя Ева работала в организационном комитете реконструкции.
Тетя с улыбкой кивнула, на минуту забыв, что ей не полагается понимать по-английски.
Дальше мы нырнули в туннель, который, видимо, проходил прямо под замком. Тетя Ева объяснила, что выбрала для нас свой любимый ресторан: «настоящий венгерский ресторан на улице Аттилы Йожефа». Я не уставал удивляться названиям будапештских улиц — некоторые звучали для меня таинственно и экзотично, но другие, как эта улица, сохраняли живую память истории, которая, как мне казалось прежде, жила только в книгах. Впрочем, улица Аттилы Йожефа обернулась не грязной колеей, истоптанной копытами коней гуннских воинов, а чистой солидной улочкой, подобной множеству других в этом городе. В изысканном зале ресторана было малолюдно, и метрдотель вышел нам навстречу, поприветствовав тетю Еву по имени. Она явно привыкла к подобному вниманию. Через несколько минут мы оказались за лучшим столиком, откуда открывался вид за окно, на старые здания и старые деревья, на спешащих пешеходов в ярких летних нарядах и шумные машины, не скупившиеся на гудки по всему городу. Я откинулся назад с довольным вздохом.
Тетя Ева сделала заказ на всех, даже не подумав спросить нашего согласия, и с первыми блюдами нам подали бутылку крепкого напитка — палинки , которую, но словам Элен, гнали из абрикосов.
— К ней мы попробуем очень хорошее блюдо, — пояснила для меня тетя Ева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108