— У нас оно называется «хортобаги палясчинта». Нечто вроде пирога с телятиной, народное блюдо пастухов венгерских долин. Вам понравится.
Мне действительно понравилось, как понравились и следующие блюда: тушеное мясо с овощами, слоеная запеканка из картофеля и салями, сытный салат, зеленые бобы с бараниной и удивительный золотисто-коричневый хлеб. Я только теперь понял, как проголодался за время перелета. Между прочим, и Элен с тетей ели вволю, с аппетитом, какого никогда не позволит себе на людях американка.
Впрочем, я не хотел бы создать ложного впечатления. Мы не только ели. Загружаясь национальными кушаньями, тетя Ева непрестанно говорила, а Элен переводила. Я временами задавал вопрос-другой, однако по большей части просто впитывал пищу духовную заодно с телесной. Тетя Ева ни на минуту не забывала, что имеет дело с историком: возможно, она заподозрила мое невежество в области венгерской истории и не желала, чтобы я опозорился на конференции, или просто выказывала патриотизм старого иммигранта. Так или иначе, она держала блестящую речь, и каждую следующую фразу я, еще не услышав перевода Элен, читал на ее оживленном выразительном лице.
Например, после тоста за дружбу между нашими странами тетя Ева сдобрила пастушеский пирог рассказом о происхождении Будапешта — город вырос из римского гарнизона, называвшегося Аквинум, и в окрестностях еще можно видеть развалины римских строений. Она нарисовала яркое полотно, изображавшее гуннов Аттилы, в пятом веке выживших отсюда римлян. Слушая ее, я понял, что турки для этих мест оказались не более чем дурно воспитанными запоздавшими гостями. Тушеное мясо с овощным гарниром — Элен назвала блюдо «гульяш» и строго посоветовала не путать с «гуляшом», по-венгерски обозначавшим совершенно другое блюдо, — сопровождалось длинным описанием вторжения мадьяр, случившегося в девятом веке. За картофельной запеканкой, оказавшейся неизмеримо вкуснее макарон с сыром и ветчинных хлебцев, тетя Ева повествовала о коронации короля Стефана Первого, известного как Святой Иштван — его в 1000 году нашей эры короновал сам папа римский. «Он был язычник, одетый в звериные шкуры, — сказала мне тетя, — но стал первым королем венгров и обратил Венгрию в христианство. В Будапеште вы повсюду встретите его имя».
В ту самую минуту, когда я понял, что больше не могу проглотить ни кусочка, два официанта водрузили на наш стол блюда с пирожными и торюм, которому место было на столе австро-венгерского монарха — сплошные завитки шоколада и взбитого крема, — и чашечки кофе. «Эспрессо», — пояснила тетя Ева. Каким-то чудом нашлось место и для них.
— Кофе в Будапеште напоминает о трагической истории, — заметила тетя. — Давным-давно — еще в 1541 году — вторгшийся в страну Сулейман Первый пригласил одного из наших военачальников, Балинта Тюрюка, на роскошный завтрак в своем шатре. Когда подали кофе — он, видите ли, был первым из венгров, попробовавшим кофе, — Сулейман уведомил гостя, что, пока они завтракали, турецкие войска овладели замком Буда. Вообразите, каким горьким показался ему кофе!
В сияющей улыбке тети Евы тоже проскользнула горечь. Снова турки, подумалось мне. Коварные и жестокие, странная смесь изысканной тонкости вкусов и варварской тактики. В 1541 году они уже почти сто лет владели Стамбулом; мне представилась необоримая мощь турецкого воинства, простирающего свои щупальца по всей Европе. Их сумели остановить только у ворот Вены. Борьба Влада Дракулы, как и множества его соотечественников-христиан, представилась мне борьбой Давида с Голиафом, в отличие от того древнего сражения обреченной на поражение. С другой стороны, усилия мелких властителей Восточной Европы и Балканского полуострова — не только Валахии, но и Греции, Венгрии, Болгарии и многих других — в конце концов подточили мощь турецкого владычества. Элен, потрудившаяся наполнить мою память этими сведениями, незаметно для себя вызвала во мне своего рода извращенное преклонение перед Дракулой. Он не мог не знать, что его борьба обречена на скорое поражение, и все же потратил большую часть жизни на избавление своих земель от захватчиков.
— Эта была вторая волна оккупации.
Элен отхлебнула кофе и со вздохом наслаждения опустила чашку — глядя на нее, можно было поверить, что нигде в мире не подают такого кофе, как здесь.
— В 1456 году Янош Хуньяди выбил турок из Белграда. Он числится у нас одним из величайших героев, наряду с королем Иштваном и Матьяшом Корвинусом, построившим новый замок и библиотеку, о которой я тебе говорила. Завтра ты услышишь, как утром по всему городу зазвонят колокола, — вспомни, они звонят в честь давней победы Хуньяди. Его победа каждый день отмечается колокольным звоном.
— Хуньяди, — задумчиво повторил я. — По-моему, ты вспоминала его вчера вечером. Говоришь, он разбил турок в 1456-м?
Мы переглянулись: любая дата, попадавшая в сроки жизни Дракулы, звучала для нас многозначительно.
— Он в то время был в Валахии, — понизив голос, напомнила Элен. Я понимал, что она говорит не о Хуньяди, но, по молчаливому сговору, мы не произносили вслух имя Дракулы.
Тетя Ева не позволила сбить себя с толку молчанием или языковым барьером.
— Хуньяди? — переспросила она и добавила что-то на венгерском.
— Тетя спрашивает, интересует ли тебя эпоха Хуньяди? — перевела Элен.
Я не знал, что сказать, и осторожно ответил, что интересуюсь всей европейской историей. За этот неловкий ответ я заслужил пронзительный взгляд из-под нахмуренных бровей и поспешил отвлечь проницательную собеседницу.
— Пожалуйста, спроси миссис Орбан, можно ли мне задать несколько вопросов.
— Конечно.
Судя по тому, как улыбнулась Элен, она одобрила и вопрос, и причину, заставившую меня задать его. Тетя Ева, выслушав перевод, чуть склонила голову, изображая внимание.
— Я хотел бы знать, — заговорил я, — верно ли то, что говорят о наступившей в Венгрии эпохе либерализма.
Теперь уже Элен метнула на меня настороженный взгляд, и я приготовился ощутить прикосновение под столом острого каблучка, но тетя уже кивала и делала ей знак переводить. Поняв суть вопроса, она снисходительно улыбнулась мне и мягко ответила:
— Мы, венгры, высоко ценим свой образ жизни и независимость. Вот почему нам так тяжело было переносить время оттоманского и австрийского правления. Истинное правительство Венгрии всегда прогрессивно служило нуждам народа. Революция вывела рабочих из нищеты и бесправия и утвердила нас в верности своим обычаям. Венгерская коммунистическая партия всегда идет в ногу со временем.
Мне почудилось, что за ее улыбкой кроется некая тайная мысль, и я пожалел, что не могу прочесть ее.
— Так вы считаете, что под управлением Имре Надя страна процветает? — Я с самого прибытия в город искал следов перемен, которые ввел в стране новый и на удивление либеральный премьер-министр, сменивший год назад на этом посту твердолобого коммуниста Ракоши.
Мне хотелось знать, действительно ли он пользуется такой поддержкой населения, как писали в наших газетах. Элен немного занервничала, переводя мои объяснения, но тетя стойко продолжала улыбаться.
— Я вижу, молодой человек, вы в курсе текущих событий.
— Меня всегда интересовали международные отношения. Считаю, что изучение истории должно помочь нам лучше понимать настоящее, а не уводить в прошлое.
— Весьма разумно. Итак, удовлетворю вашу любознательность: Надь чрезвычайно популярен в народе и проводит реформы в духе нашей славной истории.
Мне понадобилось не меньше минуты, чтобы понять, что тетя Ева вежливо уклонилась от ответа, и еще минута ушла на размышления о дипломатической стратегии, позволившей ей удержаться в правительстве при всех приливах и отливах просоветской и провенгерской политики. Что бы она сама ни думала о Наде, он был главой правительства, в котором она работала. Но вероятно, только проводившаяся им открытая политика позволила высокопоставленному сотруднику министерства пригласить на обед американца. В ее темных глазах мне почудилось одобрение, но тогда я не был уверен. Будущее показало, что догадка моя была верна.
— А теперь, друг мой, вам надо выспаться перед важным выступлением. Я желаю услышать ваш доклад и непременно скажу, какого о нем мнения.
Она одарила меня милостивым кивком, и я невольно улыбнулся в ответ. Рядом с ней, словно услышав ее слова, появился официант; я сделал слабую попытку получить счет, хотя понятия не имел о местном этикете, а также достаточно ли разменял местной валюты, чтобы заплатить за роскошный пир. Однако счет, если и был, мгновенно исчез, и мне не удалось увидеть, как по нему платили. В гардеробе я подал тете Еве жакет, оспорив эту честь у метрдотеля, и мы прошествовали к ожидающему нас автомобилю.
У въезда на великолепный мост тетя Ева бросила несколько слов своему шоферу, и тот остановил машину. Мы вышли на мост и залюбовались отдаленным сиянием Пешта, бросавшего отблески на темную рябь воды. Ветер стал холоднее и после бальзамического тепла Стамбула почти обжигал лицо, принося с собой из-за горизонта дух бескрайних равнин Центральной Европы. Я мог бы стоять так и смотреть всю жизнь, и не смел поверить, что передо мной — огни Будапешта.
Тетя Ева что-то тихо сказала, и Элен перевела:
— Наш город всегда останется великим городом.
Впоследствии я часто вспоминал ее слова. Они вернулись ко мне два года спустя, когда я узнал, как глубоко разделяла Ева Орбан идеи новой власти: два ее сына погибли на площади под советскими танками во время восстания венгерских студентов в 1956-м, а сама Ева бежала в северную Югославию, где затерялась в числе пятнадцати тысяч других беженцев, спасавшихся из страны, превратившейся в марионетку русских. Элен послала ей много писем в надежде, что тетя позволит нам вызвать ее в США, но Ева отказалась даже подать прошение об эмиграции. Несколько лет назад я снова пытался отыскать ее след — безуспешно. Потеряв Элен, я потерял и связь с тетей Евой».
ГЛАВА 40
«Первое, что я увидел, проснувшись на следующее утро на своей солдатской койке, были золотые херувимы над головой, и я долго не мог вспомнить, где нахожусь. Неприятное чувство: оторвавшись от дома, не знать, в каком из чужих городов очутился. За окном мог быть Нью-Йорк, Стамбул, Будапешт или любой другой город. Я чувствовал, что перед пробуждением меня мучил кошмар, а боль в сердце остро напоминала об отсутствии Росси. Эта боль часто посещала меня по утрам, и мне подумалось, не перенесло ли меня сновидение в какое-то мрачное место, где я мог бы найти его, если бы задержался.
Элен уже завтракала в гостиничной столовой, расстелив перед собой на столе венгерскую газету — увидев напечатанными слова ее родного языка, я проникся ощущением безнадежности: не мог разобрать ни единого слова, даже в заголовках. Элен приветствовала меня жизнерадостным взмахом руки. Должно быть, на моем лице еще отражалось впечатление от утреннего кошмара, невнятных заголовков и мысли об ожидавшем меня докладе. Пока я усаживался напротив, девушка окинула меня критическим взором.
— Какая печаль на челе! Снова размышлял над жестокостями турок?
— Нет, всего лишь об ужасах международных конференций.
Я завладел рогаликом из ее корзинки и одной из белых салфеток. Гостиница, несмотря на свою несколько обветшавшую роскошь, щеголяла безупречной опрятностью, и рогалики с маслом и клубничным джемом оказались восхитительны, как и поданный через несколько минут кофе. В нем не было горечи.
— Не волнуйся, — утешила меня Элен. — От твоего доклада все…
— Выскочат из штанов? — предположил я. Она расхохоталась:
— В твоем обществе я значительно усовершенствую свой английский… или окончательно испорчу, не знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Мне действительно понравилось, как понравились и следующие блюда: тушеное мясо с овощами, слоеная запеканка из картофеля и салями, сытный салат, зеленые бобы с бараниной и удивительный золотисто-коричневый хлеб. Я только теперь понял, как проголодался за время перелета. Между прочим, и Элен с тетей ели вволю, с аппетитом, какого никогда не позволит себе на людях американка.
Впрочем, я не хотел бы создать ложного впечатления. Мы не только ели. Загружаясь национальными кушаньями, тетя Ева непрестанно говорила, а Элен переводила. Я временами задавал вопрос-другой, однако по большей части просто впитывал пищу духовную заодно с телесной. Тетя Ева ни на минуту не забывала, что имеет дело с историком: возможно, она заподозрила мое невежество в области венгерской истории и не желала, чтобы я опозорился на конференции, или просто выказывала патриотизм старого иммигранта. Так или иначе, она держала блестящую речь, и каждую следующую фразу я, еще не услышав перевода Элен, читал на ее оживленном выразительном лице.
Например, после тоста за дружбу между нашими странами тетя Ева сдобрила пастушеский пирог рассказом о происхождении Будапешта — город вырос из римского гарнизона, называвшегося Аквинум, и в окрестностях еще можно видеть развалины римских строений. Она нарисовала яркое полотно, изображавшее гуннов Аттилы, в пятом веке выживших отсюда римлян. Слушая ее, я понял, что турки для этих мест оказались не более чем дурно воспитанными запоздавшими гостями. Тушеное мясо с овощным гарниром — Элен назвала блюдо «гульяш» и строго посоветовала не путать с «гуляшом», по-венгерски обозначавшим совершенно другое блюдо, — сопровождалось длинным описанием вторжения мадьяр, случившегося в девятом веке. За картофельной запеканкой, оказавшейся неизмеримо вкуснее макарон с сыром и ветчинных хлебцев, тетя Ева повествовала о коронации короля Стефана Первого, известного как Святой Иштван — его в 1000 году нашей эры короновал сам папа римский. «Он был язычник, одетый в звериные шкуры, — сказала мне тетя, — но стал первым королем венгров и обратил Венгрию в христианство. В Будапеште вы повсюду встретите его имя».
В ту самую минуту, когда я понял, что больше не могу проглотить ни кусочка, два официанта водрузили на наш стол блюда с пирожными и торюм, которому место было на столе австро-венгерского монарха — сплошные завитки шоколада и взбитого крема, — и чашечки кофе. «Эспрессо», — пояснила тетя Ева. Каким-то чудом нашлось место и для них.
— Кофе в Будапеште напоминает о трагической истории, — заметила тетя. — Давным-давно — еще в 1541 году — вторгшийся в страну Сулейман Первый пригласил одного из наших военачальников, Балинта Тюрюка, на роскошный завтрак в своем шатре. Когда подали кофе — он, видите ли, был первым из венгров, попробовавшим кофе, — Сулейман уведомил гостя, что, пока они завтракали, турецкие войска овладели замком Буда. Вообразите, каким горьким показался ему кофе!
В сияющей улыбке тети Евы тоже проскользнула горечь. Снова турки, подумалось мне. Коварные и жестокие, странная смесь изысканной тонкости вкусов и варварской тактики. В 1541 году они уже почти сто лет владели Стамбулом; мне представилась необоримая мощь турецкого воинства, простирающего свои щупальца по всей Европе. Их сумели остановить только у ворот Вены. Борьба Влада Дракулы, как и множества его соотечественников-христиан, представилась мне борьбой Давида с Голиафом, в отличие от того древнего сражения обреченной на поражение. С другой стороны, усилия мелких властителей Восточной Европы и Балканского полуострова — не только Валахии, но и Греции, Венгрии, Болгарии и многих других — в конце концов подточили мощь турецкого владычества. Элен, потрудившаяся наполнить мою память этими сведениями, незаметно для себя вызвала во мне своего рода извращенное преклонение перед Дракулой. Он не мог не знать, что его борьба обречена на скорое поражение, и все же потратил большую часть жизни на избавление своих земель от захватчиков.
— Эта была вторая волна оккупации.
Элен отхлебнула кофе и со вздохом наслаждения опустила чашку — глядя на нее, можно было поверить, что нигде в мире не подают такого кофе, как здесь.
— В 1456 году Янош Хуньяди выбил турок из Белграда. Он числится у нас одним из величайших героев, наряду с королем Иштваном и Матьяшом Корвинусом, построившим новый замок и библиотеку, о которой я тебе говорила. Завтра ты услышишь, как утром по всему городу зазвонят колокола, — вспомни, они звонят в честь давней победы Хуньяди. Его победа каждый день отмечается колокольным звоном.
— Хуньяди, — задумчиво повторил я. — По-моему, ты вспоминала его вчера вечером. Говоришь, он разбил турок в 1456-м?
Мы переглянулись: любая дата, попадавшая в сроки жизни Дракулы, звучала для нас многозначительно.
— Он в то время был в Валахии, — понизив голос, напомнила Элен. Я понимал, что она говорит не о Хуньяди, но, по молчаливому сговору, мы не произносили вслух имя Дракулы.
Тетя Ева не позволила сбить себя с толку молчанием или языковым барьером.
— Хуньяди? — переспросила она и добавила что-то на венгерском.
— Тетя спрашивает, интересует ли тебя эпоха Хуньяди? — перевела Элен.
Я не знал, что сказать, и осторожно ответил, что интересуюсь всей европейской историей. За этот неловкий ответ я заслужил пронзительный взгляд из-под нахмуренных бровей и поспешил отвлечь проницательную собеседницу.
— Пожалуйста, спроси миссис Орбан, можно ли мне задать несколько вопросов.
— Конечно.
Судя по тому, как улыбнулась Элен, она одобрила и вопрос, и причину, заставившую меня задать его. Тетя Ева, выслушав перевод, чуть склонила голову, изображая внимание.
— Я хотел бы знать, — заговорил я, — верно ли то, что говорят о наступившей в Венгрии эпохе либерализма.
Теперь уже Элен метнула на меня настороженный взгляд, и я приготовился ощутить прикосновение под столом острого каблучка, но тетя уже кивала и делала ей знак переводить. Поняв суть вопроса, она снисходительно улыбнулась мне и мягко ответила:
— Мы, венгры, высоко ценим свой образ жизни и независимость. Вот почему нам так тяжело было переносить время оттоманского и австрийского правления. Истинное правительство Венгрии всегда прогрессивно служило нуждам народа. Революция вывела рабочих из нищеты и бесправия и утвердила нас в верности своим обычаям. Венгерская коммунистическая партия всегда идет в ногу со временем.
Мне почудилось, что за ее улыбкой кроется некая тайная мысль, и я пожалел, что не могу прочесть ее.
— Так вы считаете, что под управлением Имре Надя страна процветает? — Я с самого прибытия в город искал следов перемен, которые ввел в стране новый и на удивление либеральный премьер-министр, сменивший год назад на этом посту твердолобого коммуниста Ракоши.
Мне хотелось знать, действительно ли он пользуется такой поддержкой населения, как писали в наших газетах. Элен немного занервничала, переводя мои объяснения, но тетя стойко продолжала улыбаться.
— Я вижу, молодой человек, вы в курсе текущих событий.
— Меня всегда интересовали международные отношения. Считаю, что изучение истории должно помочь нам лучше понимать настоящее, а не уводить в прошлое.
— Весьма разумно. Итак, удовлетворю вашу любознательность: Надь чрезвычайно популярен в народе и проводит реформы в духе нашей славной истории.
Мне понадобилось не меньше минуты, чтобы понять, что тетя Ева вежливо уклонилась от ответа, и еще минута ушла на размышления о дипломатической стратегии, позволившей ей удержаться в правительстве при всех приливах и отливах просоветской и провенгерской политики. Что бы она сама ни думала о Наде, он был главой правительства, в котором она работала. Но вероятно, только проводившаяся им открытая политика позволила высокопоставленному сотруднику министерства пригласить на обед американца. В ее темных глазах мне почудилось одобрение, но тогда я не был уверен. Будущее показало, что догадка моя была верна.
— А теперь, друг мой, вам надо выспаться перед важным выступлением. Я желаю услышать ваш доклад и непременно скажу, какого о нем мнения.
Она одарила меня милостивым кивком, и я невольно улыбнулся в ответ. Рядом с ней, словно услышав ее слова, появился официант; я сделал слабую попытку получить счет, хотя понятия не имел о местном этикете, а также достаточно ли разменял местной валюты, чтобы заплатить за роскошный пир. Однако счет, если и был, мгновенно исчез, и мне не удалось увидеть, как по нему платили. В гардеробе я подал тете Еве жакет, оспорив эту честь у метрдотеля, и мы прошествовали к ожидающему нас автомобилю.
У въезда на великолепный мост тетя Ева бросила несколько слов своему шоферу, и тот остановил машину. Мы вышли на мост и залюбовались отдаленным сиянием Пешта, бросавшего отблески на темную рябь воды. Ветер стал холоднее и после бальзамического тепла Стамбула почти обжигал лицо, принося с собой из-за горизонта дух бескрайних равнин Центральной Европы. Я мог бы стоять так и смотреть всю жизнь, и не смел поверить, что передо мной — огни Будапешта.
Тетя Ева что-то тихо сказала, и Элен перевела:
— Наш город всегда останется великим городом.
Впоследствии я часто вспоминал ее слова. Они вернулись ко мне два года спустя, когда я узнал, как глубоко разделяла Ева Орбан идеи новой власти: два ее сына погибли на площади под советскими танками во время восстания венгерских студентов в 1956-м, а сама Ева бежала в северную Югославию, где затерялась в числе пятнадцати тысяч других беженцев, спасавшихся из страны, превратившейся в марионетку русских. Элен послала ей много писем в надежде, что тетя позволит нам вызвать ее в США, но Ева отказалась даже подать прошение об эмиграции. Несколько лет назад я снова пытался отыскать ее след — безуспешно. Потеряв Элен, я потерял и связь с тетей Евой».
ГЛАВА 40
«Первое, что я увидел, проснувшись на следующее утро на своей солдатской койке, были золотые херувимы над головой, и я долго не мог вспомнить, где нахожусь. Неприятное чувство: оторвавшись от дома, не знать, в каком из чужих городов очутился. За окном мог быть Нью-Йорк, Стамбул, Будапешт или любой другой город. Я чувствовал, что перед пробуждением меня мучил кошмар, а боль в сердце остро напоминала об отсутствии Росси. Эта боль часто посещала меня по утрам, и мне подумалось, не перенесло ли меня сновидение в какое-то мрачное место, где я мог бы найти его, если бы задержался.
Элен уже завтракала в гостиничной столовой, расстелив перед собой на столе венгерскую газету — увидев напечатанными слова ее родного языка, я проникся ощущением безнадежности: не мог разобрать ни единого слова, даже в заголовках. Элен приветствовала меня жизнерадостным взмахом руки. Должно быть, на моем лице еще отражалось впечатление от утреннего кошмара, невнятных заголовков и мысли об ожидавшем меня докладе. Пока я усаживался напротив, девушка окинула меня критическим взором.
— Какая печаль на челе! Снова размышлял над жестокостями турок?
— Нет, всего лишь об ужасах международных конференций.
Я завладел рогаликом из ее корзинки и одной из белых салфеток. Гостиница, несмотря на свою несколько обветшавшую роскошь, щеголяла безупречной опрятностью, и рогалики с маслом и клубничным джемом оказались восхитительны, как и поданный через несколько минут кофе. В нем не было горечи.
— Не волнуйся, — утешила меня Элен. — От твоего доклада все…
— Выскочат из штанов? — предположил я. Она расхохоталась:
— В твоем обществе я значительно усовершенствую свой английский… или окончательно испорчу, не знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108