Он, очевидно, был польщен. Тогда я обвел глазами помещение церкви и вопросительно поднял брови:
— Вы проведете экскурсию?
— Экскурсия? — Он на мгновенье замялся и тут же снова заулыбался, показав знаком: подождите, нужно переодеться.
Вернувшись к нам в будничном облачении, он проводил нас по церкви, останавливаясь у каждой ниши, чтобы пояснить: «икона» или «Христос». Это и еще несколько слов мы кое-как понимали. Молодой человек, очевидно, мог бы многое рассказать об истории церкви, если бы только мы могли его понять. Наконец я спросил его, где другие иконы, и он показал на разверстый вход в нише бокового предела. По-видимому, их уже вернули в часовню, откуда выносили для обряда. Священник любезно взял лампаду и провел нас вниз. В подземелье вели крутые ступени, и навстречу нам поднималось такое промозглое дыхание, что в церкви после него показалось бы тепло. Крепко сжимая руку Элен, я шел за фонариком священника, освещавшим древние камни кладки. Однако в самой часовне оказалось не так уж темно: перед алтарем горели свечи, и через минуту, когда глаза привыкли, мы сумели рассмотреть, что перед нами, в сущности, не алтарь, а кованая медная рака, наполовину скрытая богатой красной парчой. На ней стояли две иконы в серебряных рамах: Мария и — я шагнул вперед — дракон с рыцарем.
— Святой Петко, — бодро пояснил священник, касаясь гробницы.
Я кивнул на икону Девы, и он произнес в ответ фразу, где упоминалось Бачково, но остальное осталось для меня непонятным. Тогда я указал на вторую икону, и священник просиял.
— Светы Георгий, — пояснил он, указывая на рыцаря. Затем указал на дракона: — Дракула.
— Скорее всего, это просто значит «дракон», — предупредила меня Элен.
Я кивнул.
— Нельзя ли спросить его, сколько лет этой иконе?
— Стар? Старо? — попыталась Элен. Священник согласно помотал головой.
— Много стар, — торжественно заверил он.
Мы уставились на него. Я выставил вперед руку и пересчитал пальцы. Три? Четыре? Пять? Священник улыбнулся. Пять. Пять пальцев — около пятисот лет.
— Он считает, пятнадцатый век, — сказала Элен. — Господи, как бы спросить его, откуда она?
Я указал на икону, обвел рукой склеп-часовню, показал наверх. Поняв, чего я хочу, священник ответил универсальным жестом, выражающим неведение; поднял брови и пожал плечами. Он не знал. Кажется, он пытался объяснить, что икона хранится здесь, в церкви Святого Петко, сотни лет, — а что было раньше, ему ничего не известно.
Наконец он с улыбкой отвернулся, и мы приготовились вслед за ним и его фонариком карабкаться обратно наверх. И мы бы ушли навсегда, окончательно расставшись с надеждой, если бы каблучок Элен не застрял вдруг в узкой щели между плитами пола. Она сердито охнула; я знал, что у нее нет с собой другой пары туфель, и поспешно нагнулся, чтобы помочь ей высвободиться. Священник уже почти скрылся из виду, но свечи перед ракой давали достаточно света, чтобы я сумел рассмотреть резьбу на вертикальной стороне нижней ступени лестницы, у самой ноги Элен. Резьба, грубая, но отчетливая, изображала дракона, того самого, что я видел в своей книге. Я упал на колени и пальцами обвел вычерченные на камне линии. Они были такими знакомыми, будто я сам вырезал их совсем недавно. Элен, забыв про каблук, присела рядом со мной.
— Господи, — выговорила она, — что это за место?
— Светы Георгий, — медленно ответил я. — Значит, это Светы Георгий.
Она вглядывалась в полутьме в мое лицо из-под упавших на глаза волос.
— Но ведь церковь построена в восемнадцатом веке. — Потом лицо ее прояснилось: — Ты думаешь?..
— Церкви часто возводятся на древних фундаментах, верно? А об этой нам точно известно, что она стоит на месте прежней, сожженной турками. Не была ли то монастырская церковь, принадлежавшая давным-давно забытому монастырю? — взволнованно шептал я. — Они могли восстановить ее десятки, а то и сотни лет спустя и назвать по мученику, который остался в памяти.
Элен в ужасе обернулась к медной раке у нас за спиной.
— Так ты думаешь…
— Не знаю, — медленно проговорил я. — Не думаю, чтобы они могли перепутать мощи, но скажи, давно ли, по-твоему, в последний раз открывали этот ящик?
— На вид он слишком мал, — проговорила она, и слова, кажется, застряли у нее в горле.
— Пожалуй, — согласился я, — но придется нам проверить его. Вернее, мне. Я не хочу втягивать в это тебя, Элен.
Она недоуменно взглянула на меня, словно сама мысль о том, что я могу отослать ее прочь, казалась ей удивительной.
— Вломиться в церковь и осквернить могилу святого — серьезное дело.
— Понимаю, — кивнул я, — но что, если в этой могиле — не святой?
Два имени ни один из нас не осмелился произнести в этом темном холодном склепе, где мерцали огоньки свечей и пахло воском и сырой землей. Одно из этих имен было Росси.
Когда мы вышли из церкви, на траву уже легли длинные тени деревьев, а Ранов нетерпеливо искал нас. Рядом стоял брат Иван, но я заметил, что они почти не говорили друг с другом.
— Хорошо отдохнули? — вежливо спросила Элен.
— Пора возвращаться в Бачково. — Ранов снова стал мрачен: мне почудилось, что он разочарован неудачей наших поисков. — Завтра с утра уезжаем в Софию. У меня там дела. Надеюсь, вы удовлетворены?
— Почти, — сказал я. — Я бы хотел еще раз повидать бабу Янку и поблагодарить ее за помощь.
— Очень хорошо, — буркнул Ранов и с недовольным видом зашагал в сторону деревни.
Брат Иван молча шел за нами. Улица в золотистом вечернем свете была пуста, и со всех сторон неслись запахи готовящегося ужина. Какой-то старик вышел к колодцу, набрал ведро воды. На дальнем конце деревни, у дома бабы Янки, нам встретилось стадо коз и овец. Мальчик с хворостиной подгонял жалобно блеющих животных.
Баба Янка встретила нас радостно. Через Ранова мы похвалили ее великолепное пение и хождение по огню. Брат Иван молча благословил женщину.
— Как получается, что вы не обжигаетесь? — спросила ее Элен.
— О, только силой божьей, — тихо ответила та. — Я после и не помню, что было. Ноги у меня потом иногда горят, но ожогов никогда не бывает. Для меня этот день — самый чудесный в году, хотя потом я мало, что могу вспомнить. Зато потом много месяцев я спокойна, как вода в озере.
Она достала из буфета бутыль без наклейки и налила всем в стаканы прозрачную коричневую жидкость. В бутылке плавали длинные стебельки — травы, добавленные для аромата, как позже объяснил Ранов. Брат Иван отказался, но Ранов принял у хозяйки стакан. После нескольких глотков он принялся выспрашивать о чем-то брата Ивана голосом, дружелюбным, как осиное гнездо. Скоро они углубились в непонятный для нас спор, в котором то и дело мелькало слово «политически».
Некоторое время мы сидели молча, слушая их, а потом я прервал собеседников, чтобы попросить Ранова спросить бабу Янку, нельзя ли мне воспользоваться ее ванной. Тот неприятно рассмеялся. Он явно вернулся к обычной своей манере.
— Боюсь, что вам там не понравится, — сказал он. Баба Янка тоже рассмеялась, указав мне на заднюю дверь.
Элен заявила, что пойдет со мной и подождет своей очереди. Сарайчик за домом оказался еще более ветхим, чем сам дом, но был достаточно велик, чтобы прикрыть наше бегство через сад с пчелиными ульями в заднюю калитку. Вокруг никого не было, но мы не пошли по дороге, а прокрались кустарниками по склону холма. К счастью, и у церкви, уже скрывшейся в глубокой тени, никого не было. Под деревьями чуть мерцали красным тлеющие угли костра.
Мы не стали тратить время на главные двери, смутно видные с дороги, а сразу обошли церковь сзади. Здесь было низкое окошко, прикрытое изнутри лиловой занавеской.
— Оно, должно быть, ведет в алтарь, — сказала Элен. Деревянная рама оказалась плотно закрыта, но не заперта на задвижку, и мы без особых усилий открыли ее и проникли в алтарь, старательно закрыв за собой окно и задернув занавеску. Здесь я увидел, что Элен не ошиблась: мы оказались позади иконостаса.
— Женщины сюда не допускаются, — тихо сказала она, не забывая при этом с любопытством оглядываться кругом.
Здесь был высокий алтарь, покрытый тонкой тканью, и свечи. На медных подставках лежали две старинные книги, а на стене висело варварское одеяние, в котором мы днем видели священника. Было тихо, мирно и страшно. Я нашел святые врата, через которые священник выходит к пастве, и мы смущенно прокрались через темную церковь. Все свечи догорели, и только через узкие окна лился слабый свет. Мне не сразу удалось отыскать на полке коробок спичек. Потом я вынул из подсвечников две свечи и зажег их. С величайшей осторожностью мы спустились вниз. Я слышал, как Элен у меня за спиной бормочет: «Это отвратительно», — но понимал, что никакие уговоры не заставят ее остановиться.
Я никогда не бывал в такой тьме, какая царила в этом склепе. Все свечи были погашены, и я с благодарностью смотрел на два огонька, которые мы принесли с собой. От своей свечи я зажег остальные, стоявшие перед ракой. Они вспыхнули, и в их свете заблестела начищенная медь с позолотой. Руки у меня дрожали, но я умудрился достать из кармана куртки маленький кинжал в ножнах, подаренный Тургутом. Он лежал там с нашего отъезда из Софии. Я опустил кинжал на пол рядом с ракой, и мы с Элен бережно сдвинули в сторону две иконы — я невольно отвел глаза от дракона перед святым Георгием — и прислонили их к стене. Мы сняли тяжелую парчу, и Элен сложила ее в стороне. Все это время я напряженно прислушивался, но и в склепе, и наверху все было так тихо, что тишина начала стучать и звенеть в ушах. Один раз Элен схватила меня за рукав, и мы оба замерли, но не услышали ни шороха.
Я, содрогаясь, смотрел на обнаженную нами гробницу. Крышка была украшена барельефом: длинноволосый святой с поднятой в благословляющем жесте рукой. Как видно, это был мученик, чьи мощи мы могли обнаружить внутри раки. Я поймал себя на том, что надеюсь в самом деле увидеть несколько обломков святых костей и покончить с этим делом. Но затем неизбежно должна была прийти пустота — ни Росси, ни отмщения. Поражение. Крышка раки оказалась забита гвоздями или привинчена, и я тщетно пытался открыть ее. При этом я немного наклонил ящик, и что-то в нем сдвинулось, сухо ударилось о стенку. Это было что-то маленькое, тельце ребенка или несколько костей, — но очень тяжелое. У меня мелькнула мысль, что сюда, в конечном счете, добралась лишь голова Дракулы, хотя слишком многое тогда оставалось необъясненным. Меня пробрал пот, и я задумался, не подняться ли наверх, поискать подходящий инструмент, хотя мало было надежды найти его в церкви.
— Давай попробуем спустить его на пол, — сквозь зубы пробормотал я.
Вместе мы кое-как сумели поднять раку и благополучно переставить вниз.
— Теперь мне будут лучше видны петли и заклепки, — рассудил я и уже наклонялся посмотреть, когда меня остановил тихий вскрик Элен:
— Смотри, Пол!
Поспешно обернувшись, я увидел, что мраморный постамент не был монолитным и в попытке вскрыть раку, мы немного сдвинули его верхнюю плиту. Вдвоем с Элен мы смогли снять каменную крышку и, задыхаясь, прислонили ее к задней стене. Под ней открылась другая плита, такого же камня, из которого были сложены пол и стены, — плита длиной в рост человека. На ней ударами грубого резца был высечен портрет — не лик святого, а лицо настоящего человека: жесткое лицо с выпуклыми миндалевидными глазами, с длинным носом, с длинными усами — жестокое лицо под треугольной шляпой, выглядевшей залихватски заломленной даже на этом примитивном изображении.
Элен отшатнулась, губы у нее стали белыми в свете свечей, и меня охватило желание схватить ее за руку и броситься прочь.
— Элен, — тихо сказал я, но больше сказать было нечего. Я поднял кинжал, а Элен достала из-под одежды — я так и не понял, откуда — свой крошечный пистолет и положила его под рукой, ближе к стене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
— Вы проведете экскурсию?
— Экскурсия? — Он на мгновенье замялся и тут же снова заулыбался, показав знаком: подождите, нужно переодеться.
Вернувшись к нам в будничном облачении, он проводил нас по церкви, останавливаясь у каждой ниши, чтобы пояснить: «икона» или «Христос». Это и еще несколько слов мы кое-как понимали. Молодой человек, очевидно, мог бы многое рассказать об истории церкви, если бы только мы могли его понять. Наконец я спросил его, где другие иконы, и он показал на разверстый вход в нише бокового предела. По-видимому, их уже вернули в часовню, откуда выносили для обряда. Священник любезно взял лампаду и провел нас вниз. В подземелье вели крутые ступени, и навстречу нам поднималось такое промозглое дыхание, что в церкви после него показалось бы тепло. Крепко сжимая руку Элен, я шел за фонариком священника, освещавшим древние камни кладки. Однако в самой часовне оказалось не так уж темно: перед алтарем горели свечи, и через минуту, когда глаза привыкли, мы сумели рассмотреть, что перед нами, в сущности, не алтарь, а кованая медная рака, наполовину скрытая богатой красной парчой. На ней стояли две иконы в серебряных рамах: Мария и — я шагнул вперед — дракон с рыцарем.
— Святой Петко, — бодро пояснил священник, касаясь гробницы.
Я кивнул на икону Девы, и он произнес в ответ фразу, где упоминалось Бачково, но остальное осталось для меня непонятным. Тогда я указал на вторую икону, и священник просиял.
— Светы Георгий, — пояснил он, указывая на рыцаря. Затем указал на дракона: — Дракула.
— Скорее всего, это просто значит «дракон», — предупредила меня Элен.
Я кивнул.
— Нельзя ли спросить его, сколько лет этой иконе?
— Стар? Старо? — попыталась Элен. Священник согласно помотал головой.
— Много стар, — торжественно заверил он.
Мы уставились на него. Я выставил вперед руку и пересчитал пальцы. Три? Четыре? Пять? Священник улыбнулся. Пять. Пять пальцев — около пятисот лет.
— Он считает, пятнадцатый век, — сказала Элен. — Господи, как бы спросить его, откуда она?
Я указал на икону, обвел рукой склеп-часовню, показал наверх. Поняв, чего я хочу, священник ответил универсальным жестом, выражающим неведение; поднял брови и пожал плечами. Он не знал. Кажется, он пытался объяснить, что икона хранится здесь, в церкви Святого Петко, сотни лет, — а что было раньше, ему ничего не известно.
Наконец он с улыбкой отвернулся, и мы приготовились вслед за ним и его фонариком карабкаться обратно наверх. И мы бы ушли навсегда, окончательно расставшись с надеждой, если бы каблучок Элен не застрял вдруг в узкой щели между плитами пола. Она сердито охнула; я знал, что у нее нет с собой другой пары туфель, и поспешно нагнулся, чтобы помочь ей высвободиться. Священник уже почти скрылся из виду, но свечи перед ракой давали достаточно света, чтобы я сумел рассмотреть резьбу на вертикальной стороне нижней ступени лестницы, у самой ноги Элен. Резьба, грубая, но отчетливая, изображала дракона, того самого, что я видел в своей книге. Я упал на колени и пальцами обвел вычерченные на камне линии. Они были такими знакомыми, будто я сам вырезал их совсем недавно. Элен, забыв про каблук, присела рядом со мной.
— Господи, — выговорила она, — что это за место?
— Светы Георгий, — медленно ответил я. — Значит, это Светы Георгий.
Она вглядывалась в полутьме в мое лицо из-под упавших на глаза волос.
— Но ведь церковь построена в восемнадцатом веке. — Потом лицо ее прояснилось: — Ты думаешь?..
— Церкви часто возводятся на древних фундаментах, верно? А об этой нам точно известно, что она стоит на месте прежней, сожженной турками. Не была ли то монастырская церковь, принадлежавшая давным-давно забытому монастырю? — взволнованно шептал я. — Они могли восстановить ее десятки, а то и сотни лет спустя и назвать по мученику, который остался в памяти.
Элен в ужасе обернулась к медной раке у нас за спиной.
— Так ты думаешь…
— Не знаю, — медленно проговорил я. — Не думаю, чтобы они могли перепутать мощи, но скажи, давно ли, по-твоему, в последний раз открывали этот ящик?
— На вид он слишком мал, — проговорила она, и слова, кажется, застряли у нее в горле.
— Пожалуй, — согласился я, — но придется нам проверить его. Вернее, мне. Я не хочу втягивать в это тебя, Элен.
Она недоуменно взглянула на меня, словно сама мысль о том, что я могу отослать ее прочь, казалась ей удивительной.
— Вломиться в церковь и осквернить могилу святого — серьезное дело.
— Понимаю, — кивнул я, — но что, если в этой могиле — не святой?
Два имени ни один из нас не осмелился произнести в этом темном холодном склепе, где мерцали огоньки свечей и пахло воском и сырой землей. Одно из этих имен было Росси.
Когда мы вышли из церкви, на траву уже легли длинные тени деревьев, а Ранов нетерпеливо искал нас. Рядом стоял брат Иван, но я заметил, что они почти не говорили друг с другом.
— Хорошо отдохнули? — вежливо спросила Элен.
— Пора возвращаться в Бачково. — Ранов снова стал мрачен: мне почудилось, что он разочарован неудачей наших поисков. — Завтра с утра уезжаем в Софию. У меня там дела. Надеюсь, вы удовлетворены?
— Почти, — сказал я. — Я бы хотел еще раз повидать бабу Янку и поблагодарить ее за помощь.
— Очень хорошо, — буркнул Ранов и с недовольным видом зашагал в сторону деревни.
Брат Иван молча шел за нами. Улица в золотистом вечернем свете была пуста, и со всех сторон неслись запахи готовящегося ужина. Какой-то старик вышел к колодцу, набрал ведро воды. На дальнем конце деревни, у дома бабы Янки, нам встретилось стадо коз и овец. Мальчик с хворостиной подгонял жалобно блеющих животных.
Баба Янка встретила нас радостно. Через Ранова мы похвалили ее великолепное пение и хождение по огню. Брат Иван молча благословил женщину.
— Как получается, что вы не обжигаетесь? — спросила ее Элен.
— О, только силой божьей, — тихо ответила та. — Я после и не помню, что было. Ноги у меня потом иногда горят, но ожогов никогда не бывает. Для меня этот день — самый чудесный в году, хотя потом я мало, что могу вспомнить. Зато потом много месяцев я спокойна, как вода в озере.
Она достала из буфета бутыль без наклейки и налила всем в стаканы прозрачную коричневую жидкость. В бутылке плавали длинные стебельки — травы, добавленные для аромата, как позже объяснил Ранов. Брат Иван отказался, но Ранов принял у хозяйки стакан. После нескольких глотков он принялся выспрашивать о чем-то брата Ивана голосом, дружелюбным, как осиное гнездо. Скоро они углубились в непонятный для нас спор, в котором то и дело мелькало слово «политически».
Некоторое время мы сидели молча, слушая их, а потом я прервал собеседников, чтобы попросить Ранова спросить бабу Янку, нельзя ли мне воспользоваться ее ванной. Тот неприятно рассмеялся. Он явно вернулся к обычной своей манере.
— Боюсь, что вам там не понравится, — сказал он. Баба Янка тоже рассмеялась, указав мне на заднюю дверь.
Элен заявила, что пойдет со мной и подождет своей очереди. Сарайчик за домом оказался еще более ветхим, чем сам дом, но был достаточно велик, чтобы прикрыть наше бегство через сад с пчелиными ульями в заднюю калитку. Вокруг никого не было, но мы не пошли по дороге, а прокрались кустарниками по склону холма. К счастью, и у церкви, уже скрывшейся в глубокой тени, никого не было. Под деревьями чуть мерцали красным тлеющие угли костра.
Мы не стали тратить время на главные двери, смутно видные с дороги, а сразу обошли церковь сзади. Здесь было низкое окошко, прикрытое изнутри лиловой занавеской.
— Оно, должно быть, ведет в алтарь, — сказала Элен. Деревянная рама оказалась плотно закрыта, но не заперта на задвижку, и мы без особых усилий открыли ее и проникли в алтарь, старательно закрыв за собой окно и задернув занавеску. Здесь я увидел, что Элен не ошиблась: мы оказались позади иконостаса.
— Женщины сюда не допускаются, — тихо сказала она, не забывая при этом с любопытством оглядываться кругом.
Здесь был высокий алтарь, покрытый тонкой тканью, и свечи. На медных подставках лежали две старинные книги, а на стене висело варварское одеяние, в котором мы днем видели священника. Было тихо, мирно и страшно. Я нашел святые врата, через которые священник выходит к пастве, и мы смущенно прокрались через темную церковь. Все свечи догорели, и только через узкие окна лился слабый свет. Мне не сразу удалось отыскать на полке коробок спичек. Потом я вынул из подсвечников две свечи и зажег их. С величайшей осторожностью мы спустились вниз. Я слышал, как Элен у меня за спиной бормочет: «Это отвратительно», — но понимал, что никакие уговоры не заставят ее остановиться.
Я никогда не бывал в такой тьме, какая царила в этом склепе. Все свечи были погашены, и я с благодарностью смотрел на два огонька, которые мы принесли с собой. От своей свечи я зажег остальные, стоявшие перед ракой. Они вспыхнули, и в их свете заблестела начищенная медь с позолотой. Руки у меня дрожали, но я умудрился достать из кармана куртки маленький кинжал в ножнах, подаренный Тургутом. Он лежал там с нашего отъезда из Софии. Я опустил кинжал на пол рядом с ракой, и мы с Элен бережно сдвинули в сторону две иконы — я невольно отвел глаза от дракона перед святым Георгием — и прислонили их к стене. Мы сняли тяжелую парчу, и Элен сложила ее в стороне. Все это время я напряженно прислушивался, но и в склепе, и наверху все было так тихо, что тишина начала стучать и звенеть в ушах. Один раз Элен схватила меня за рукав, и мы оба замерли, но не услышали ни шороха.
Я, содрогаясь, смотрел на обнаженную нами гробницу. Крышка была украшена барельефом: длинноволосый святой с поднятой в благословляющем жесте рукой. Как видно, это был мученик, чьи мощи мы могли обнаружить внутри раки. Я поймал себя на том, что надеюсь в самом деле увидеть несколько обломков святых костей и покончить с этим делом. Но затем неизбежно должна была прийти пустота — ни Росси, ни отмщения. Поражение. Крышка раки оказалась забита гвоздями или привинчена, и я тщетно пытался открыть ее. При этом я немного наклонил ящик, и что-то в нем сдвинулось, сухо ударилось о стенку. Это было что-то маленькое, тельце ребенка или несколько костей, — но очень тяжелое. У меня мелькнула мысль, что сюда, в конечном счете, добралась лишь голова Дракулы, хотя слишком многое тогда оставалось необъясненным. Меня пробрал пот, и я задумался, не подняться ли наверх, поискать подходящий инструмент, хотя мало было надежды найти его в церкви.
— Давай попробуем спустить его на пол, — сквозь зубы пробормотал я.
Вместе мы кое-как сумели поднять раку и благополучно переставить вниз.
— Теперь мне будут лучше видны петли и заклепки, — рассудил я и уже наклонялся посмотреть, когда меня остановил тихий вскрик Элен:
— Смотри, Пол!
Поспешно обернувшись, я увидел, что мраморный постамент не был монолитным и в попытке вскрыть раку, мы немного сдвинули его верхнюю плиту. Вдвоем с Элен мы смогли снять каменную крышку и, задыхаясь, прислонили ее к задней стене. Под ней открылась другая плита, такого же камня, из которого были сложены пол и стены, — плита длиной в рост человека. На ней ударами грубого резца был высечен портрет — не лик святого, а лицо настоящего человека: жесткое лицо с выпуклыми миндалевидными глазами, с длинным носом, с длинными усами — жестокое лицо под треугольной шляпой, выглядевшей залихватски заломленной даже на этом примитивном изображении.
Элен отшатнулась, губы у нее стали белыми в свете свечей, и меня охватило желание схватить ее за руку и броситься прочь.
— Элен, — тихо сказал я, но больше сказать было нечего. Я поднял кинжал, а Элен достала из-под одежды — я так и не понял, откуда — свой крошечный пистолет и положила его под рукой, ближе к стене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108