Только теперь он устремил на меня всю мощь своего взгляда, и его глаза пылали древней мудростью, а багровые губы приоткрылись. Сейчас я осознал, что лицо это поражало бы изысканным умом, если бы не несло такую страшную печать ненависти. Мне понадобились все силы, чтобы не сдаться, не броситься к его ногам, не отдаться под его руку. Он был властитель, вождь. Он не терпел непокорных.
Собрав всю любовь, какую испытал за свою жизнь, я заставил себя твердо произнести одно слово:
— Никогда.
Лицо его вспыхнуло, побледнело, ноздри и губы вздрагивали.
— Вы умрете здесь, профессор Росси, — сказал он, и я чувствовал, что он с трудом сдерживает ярость. — Вы никогда не выйдете из этой камеры живым, хотя в новой жизни вы сможете покидать ее. Согласившись, вы оставите за собой некоторое право выбора.
— Нет, — тихо ответил я.
Он поднялся, и в его улыбке была угроза.
— Тогда вы станете работать на меня против воли, — сказал он.
Тьма начала скапливаться перед моими глазами, но внутренне я еще держался — за что? Кожа у меня натянулась, и звезды вспыхнули перед глазами, на фоне полутемных стен. Он шагнул ко мне, и тогда я увидел его истинный лик: зрелище столь ужасное, что я не могу вспомнить его сейчас — я пытался. И больше я долго ничего не помнил.
Я очнулся в саркофаге. Снова было темно, и я думал, что вернулся в первый день, к первому пробуждению, пока не сообразил, что с первой секунды понял, где нахожусь. Я был очень слаб, гораздо слабее, чем тогда, и ранка у меня на горле сочилась и пульсировала болью. Я потерял много крови, но не так много, чтобы полностью лишиться сил. Через некоторое время мне удалось перевернуться, потом, дрожа, выбраться из своей клетки. Я помнил миг, когда потерял сознание. В свете негаснущих свечей я видел, что Дракула снова спит в своей гробнице. Открытые глаза блестят, как стекло, губы красны, рука на рукояти кинжала, — я отвернулся, ужасаясь душой и телом, вернулся к огню и попытался поесть. Накрытый стол ждал меня.
Как видно, он намерен уничтожать меня постепенно, до последней минуты оставляя открытым шанс, который предложил мне прошлой ночью: отдаться ему свободным, сознательным волеизъявлением. Теперь у меня лишь одна цель — нет, две: умереть, сохранив как можно больше себя, в надежде, что впоследствии нетронутая часть души сможет хоть немного сопротивляться ужасным деяниям не-умершего; и остаться в живых достаточно долго, чтобы закончить эти записи, которые, возможно, рассыплются в прах, никем не прочитанные. Только эти два желания поддерживают меня. Судьба моя слишком страшна, чтобы я мог плакать.
Третий день.
Я уже не уверен, который нынче день: мне начинает казаться, что, прошло несколько дней или что я проспал неделю, а может быть, уже месяц прошел со дня моего похищения. Так или иначе, это моя третья запись. Я провел ночь, осматривая библиотеку: не ради исполнения желания Дракулы, но в надежде, что полученные знания кому-нибудь пригодятся — хотя надежды нет. Однако записываю здесь, что по приказу Наполеона в первый год его правления были убиты два его генерала, о смерти которых, насколько я знаю, нигде больше не упоминается. Я успел также просмотреть краткое сочинение Анны Комниной, византийской принцессы, озаглавленное «Применение императором пытки для блага народа» — если я правильно перевел греческий текст. В разделе алхимии я обнаружил сказочно иллюстрированный том Каббалы, вероятно, персидский. На полках с собранием ересей я наткнулся на византийское Евангелие от Иоанна, однако начало текста в нем неверно — вместо света там говорится о тьме. Надо будет ознакомиться с ним внимательней. Еще я нашел английское издание 1521 года — датированное, под названием «Философия ужасного». Я считал, что это произведение, посвященное Карпатам, утрачено.
Я слишком устал и нездоров, чтобы изучить эти тексты так, как мне хотелось бы, как следовало бы, но, натыкаясь на новую находку, я каждый раз забываю о своем бессилии. Теперь мне необходимо немного поспать, пока спит Дракула, чтобы встретить новые испытания хоть немного отдохнувшим.
Четвертый день.
Мой разум начинает крошиться с краев, как старая бумага. Я теряю счет времени и забываю о своих находках в библиотеке. Я чувствую себя не просто слабым, а больным, а сегодня меня посетило новое ощущение, наполнившее отчаянием то, что осталось от моей души. Я просматривал архив Дракулы, посвященный пытке, и обнаружил отличное французское издание, описывающее новое изобретение: механизм, предназначенный для отделения головы от тела. В нем были иллюстрации: части машин и щегольски одетый человек, чью голову теоретически предполагалось отделить от тела. Разглядывая иллюстрацию, я, помимо удивления перед великолепной сохранностью книги, испытал вдруг острое желание увидеть эту сцену в действительности, услышать рев толпы и увидеть струю крови, заливающую кружевное жабо и бархатный камзол. Каждому историку знакомо желание пережить прошедшее в реальности, но это был новый, иной голод. Я отшвырнул книгу, уронил голову на стол и заплакал. Я ни разу не плакал за время моего заключения. По правде сказать, последний раз я плакал очень давно, на похоронах матери. Соленый вкус слез немного утешил меня — такой привычный вкус.
День.
Чудовище спит, а вчера он вовсе не говорил со мной, спросил только, как продвигается каталог, и несколько минут просматривал мою работу. Сейчас я слишком слаб, чтобы продолжать работу, и чтобы печатать тоже. Посижу у огня, попробую собрать остатки прежнего себя.
День.
Прошлой ночью он снова усадил меня перед камином, словно для обычной дружеской беседы, и сказал, что собирается перенести библиотеку в самом скором времени, поскольку приближается некая угроза.
— Для вас эта ночь будет последней, а потом я ненадолго покину вас здесь, — сказал он, — но когда я вас позову, вы придете ко мне. Тогда вы сможете продолжить свой труд в новом безопасном убежище. Позднее мы подумаем о возможности послать вас в широкий мир. Обдумайте, кого вы могли бы доставить мне, чтобы помочь нам в нашем деле. А пока я оставлю вас там, где вас ни в коем случае не найдут.
От его улыбки перед глазами у меня встал туман, и я попытался перевести взгляд на огонь.
— Вы проявили большое упорство. Пожалуй, стоит скрыть вас под видом святых мощей.
Мне не пришло в голову спросить, что он имеет в виду. Итак, очень скоро он оборвет мою смертную жизнь. Теперь все силы понадобятся мне, чтобы укрепить меня в последний миг. Я стараюсь не думать о людях, которых любил, в надежде, что в следующем, проклятом существовании забуду о них. Я скрою эти записи в самой прекрасной из найденных здесь книг — в одной из немногих книг в его библиотеке, которые не доставляют мне страшного удовольствия, — а затем спрячу и саму книгу, так чтобы она больше не принадлежала к его архиву. Если бы мне было суждено рассыпаться в прах вместе с ней! Я чувствую приближение заката в том мире, где еще существуют тьма и свет, и собираю все силы, чтобы до последнего остаться собой. Все, что было доброго в жизни, в истории, в прошлом, я призываю себе на помощь, призываю со всей страстью, с которой жил».
ГЛАВА 74
Элен двумя пальцами коснулась лба своего отца, словно передавая благословение. Она глотала слезы.
— Как перенести его отсюда? Я хочу похоронить его.
— Некогда, — с горечью ответил я. — Поверь, он предпочел бы, чтобы мы сами выбрались отсюда живыми.
Я снял пиджак и бережно накрыл им мертвое лицо. Поставить на место тяжелую каменную крышку нам не удалось. Элен подобрала свой пистолетик. Горе не помешало ей тщательно проверить оружие.
— Библиотека, — прошептала она. — Надо сейчас же найти ее. Ты слышал, минуту назад?
Я кивнул:
— Кажется, слышал, но не понял, откуда шел звук.
Мы замерли, напрягая слух. Над нами повисло ничем не нарушаемое молчание. Теперь Элен принялась ощупывать стены, пробуя каждый камень одной рукой, сжимая пистолет в другой. Канделябры давали досадно мало света. Мы нажимали, толкали, но не находили ни углублений, ни выступающих камней, ни подозрительных значков.
— Снаружи, должно быть, почти стемнело, — шепнула Элен.
— Знаю, — кивнул я. — Еще, может быть, десять минут, а потом нам лучше бы не быть здесь. — Мы снова обошли склеп, обшаривая каждый дюйм. Здесь было холодно, особенно теперь, когда я остался без пиджака, но по спине у меня текли струйки пота. — Может быть, библиотека в другой части церкви или под фундаментом?
— Она должна быть тщательно скрыта, скорее всего под землей, — шепнула в ответ Элен. — Иначе кто-нибудь давным-давно наткнулся бы на нее. И потом, раз в этой могиле оказался отец… — Она оставила недоговоренным вопрос, мучивший меня с той минуты, как я увидел лицо Росси: "Где же Дракула? "
— Нет ли здесь чего-нибудь необычного? — Элен обводила глазами низкие своды подземелья, попробовала даже дотянуться до них кончиками пальцев.
— Ничего не видно… — Меня вдруг осенило, и, выхватив у нее свечу, я пригнулся к самому полу. Элен поспешно присела рядом.
— Да, — выдохнула она.
Я коснулся дракона, высеченного на вертикали нижней ступеньки. В первый раз я только погладил его пальцами, а теперь толкнул, навалился всем весом. Камень держался крепко. Но чуткая рука Элен уже обшаривала камни вокруг, и один из них вдруг подался, остался у нее в пальцах, как выпавший зуб. Совсем рядом с изображением дракона открылась черная дыра. Я просунул в нее руку, повертел кистью, однако нащупал только пустоту. Элен протиснула руку рядом с моей, изогнула кисть назад, к плите с резьбой.
— Пол! — тихо вскрикнула она.
Я нащупал ее пальцы. Да, под ними была рукоять — большая холодная железная рукоять, и, нажав на нее, я без труда сдвинул дракона с места, не потревожив соседних плит. Теперь мы разглядели тонкую работу: рукоять изображала рогатого зверя и была устроена так, что, спустившись в узкий проход, открывшийся под ступенями, можно было, потянув за нее, поставить плиту на место. Элен взяла вторую свечу. Я прихватил спички. Пролезать пришлось на четвереньках: мне вспомнились синяки и ссадины на теле Росси, его разорванный рукав — как его протащили в этот лаз? — но почти сразу поднявшийся над ступенями потолок позволил нам выпрямиться.
Навстречу нам поднимался холодный промозглый воздух, и я с трудом сдерживал внутреннюю дрожь, поддерживая на крутом спуске дрожащую Элен. Пятнадцать ступеней, а за ними начинался проход, темный, как сама преисподняя, хотя наши свечи осветили железные конусы под потолком, предназначавшиеся, очевидно, для светильников. В конце тоннеля — снова спуск, опять пятнадцать ступеней, и за ними — дверь, тяжелая и очень старая деревянная дверь, расщепленная по нижнему краю. Вместо дверной ручки — тот же рогатый зверь, выкованный из железа. Я скорее почувствовал, чем увидел, как Элен подняла пистолет. Дверь была плотно заклинена, но, внимательно осмотрев, я нашел засов с нашей стороны и всем телом навалился на тяжелый брус. Мгновенье спустя дверь медленно отворилась. Страх пробрал меня до костей.
Огоньки наших свечей, как ни слабы они были, осветили просторную камеру. От самой двери тянулись столы — длинные столы, сработанные со старинной основательностью, и пустые полки. После сырого коридора воздух здесь казался удивительно сухим, наводя на мысль о скрытой вентиляции или о глубинах земли, в которые не проникает вода. Мы остановились, цепляясь друг за друга, и вслушались, но не услышали ни звука. Темнота мешала нам разглядеть дальний конец камеры, но рядом блеснул кованый канделябр с огарками свечей, и я поспешил зажечь их. Разросшийся свет осветил высокие шкафы. Осторожно заглянув в один из них, я увидел пустые стены.
— Разве это библиотека? — вырвалось у меня. — Здесь ничего нет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108