Никакой тюрьмы. Что скажешь?
— Я должен драться в Париже. Вы позволяете мне сделать это, и тогда я стану сотрудничать с вами до конца. Я должен выиграть суибин и доказать всем, что я лучший боец! Лучший в мире!
Ле Клер прикусил губу и задумался. Информация в обмен на турнир?..
— Когда это все начинается?
— Начало второй недели января. Отборочные бои продлятся дней пять-шесть, затем финал. Два каратиста. А между ними суибин и звание сильнейшего. Кто первый схватит, тот победил. Это... Это... Да, что там, тебе не понять!
Ле Клер еще на минуту задумался, потом хлопнул в ладоши.
— Ну, хорошо. Считай, что договорились. Ты выиграешь этот турнир и приедешь ко мне. А мы тут уж с тобой поработаем.
Робби не ожидал такого поворота. Он широко улыбнулся. Это была улыбка победы, которая далась ему легко, несмотря на все его раздражение.
— Я выиграю, можешь не сомневаться! Что, можно идти?
— Будь осторожен. Ты слышал пленку. Они все знают. Спарроухоук теперь на их стороне, а не на твоей. Принимай это во внимание.
— Я буду осторожен. Я знаю, что они идут ко мне. Я предупрежден. Это уже полпобеды. Сами они ничего не будут делать, а только ждать действий от Спарроухоука. Это их стиль работы, уж я-то знаю. Если Спарроухоук ничего не станет предпринимать, я в безопасности.
Ле Клер хлопнул его по плечу.
— Как скажешь, тебе виднее. Это все твои бывшие друзья, а не мои. О! Какие у тебя мускулы! Ты иди первым. Мы подождем несколько минут, а потом сами пойдем.
Когда за Робби закрылась дверь номера, оба агента ФБР переглянулись. В глазах их стояло изумление.
Ле Клер глянул на пол.
— Подберите магнитофон и пошли отсюда.
— Вы в самом деле отпускаете его в Париж?
— Приходится. Его не напугаешь нашими дежурными страшилками. Я таких ребят знавал. Надо будет, конечно, послать с ним парочку людей ненадежнее и покрепче. Надеюсь, что после Парижа с ним легче будет договориться. По крайней мере какое-то время он будет работать на нас, как вол, а там посмотрим.
Стоя в кабине лифта, который ехал вниз, Ле Клер задумался над возможностью того, что перед поединком на турнире суибин Робби может убить человека. Согласно данным Деккера, это был его неизменный почерк. Прокурор посмотрел на газеты, которые он держал в руке. Газеты, в которых всему миру рассказывалось о смелом шаге прокурора Чарльза Флетчера Мацео Ле Клера, который не побоялся бросить вызов сенатору Теренсу Дж. Денту.
К тому времени, как лифт доехал до вестибюля отеля, Ле Клер уже забыл о том, что Робби перед турниром, возможно, совершит очередное убийство.
* * *
Спарроухоук сидел в кабинете своего дома в Коннектикуте и пил джин с тоником. Проглотив то, что еще оставалось в последнем стакане, он попытался встать с кресла, но ему это не удалось. Стакан выскользнул у него из пальцев, а сам англичанин беспомощно рухнул обратно в кресло, по инерции мотнув головой. Встревоженная Валерия Спарроухоук опустилась на колени перед креслом отца.
— Пап, я считаю, что тебе хватит.
— «Я поднял глаза и узрилбледного коня. А на нем сидела сама Смерть». Апокалипсис. Этот поганый мир сегодня так и кишит откровениями.
— Уже поздно. Почему бы тебе не пойти в кровать и не поспать немного?
Он ткнул в нее указательным пальцем.
— Смотри сюда, юная леди. Перед тобой сидит твой родитель. Отец! — Он поднял руку, чтобы взглянуть на часы и долго не мог сфокусировать взгляд. Наконец, он понял, что часов-то на руке нет. — Черт возьми, проклятье! Кто спер мои часы? Воры в моем доме?! Поганое ворье забралось ко мне домой?! А может это твоя несчастная и зловонная горилла Биксби?!
— Во-первых, пап, она не горилла, а во-вторых, ее зовут Бодичеа. Пап... Почему ты так много пьешь? Что случилось?
Он потянулся было к упавшему стакану, но она проворно взяла его из-под самых его рук.
Он поднял глаза к освещенному потолку.
— Бледный конь. Смерть. Все случилось еще в Сайгоне. Дориан. Робби. Молиз. Я... И Деккер еще. Господин Деккер и его подружка, если точнее...
— Деккер? Это тот полицейский, который, как ты сказал, постоянно под тебя копает? И под твою компанию?
— Да, но ему до сих пор не удалось поймать нас за руку. Потому что не на чем. — Он поднял на дочь грустный взгляд. — Но нас поймал в свои сети другой. Робби, Робби, Робби... Что мне с тобой делать, приятель? Что же мне с тобой теперь делать?
Валерия отвернулась.
— Робби.
Спарроухоук взглянул на нее.
— Кстати, ты никогда мне так и не рассказывала, почему он тебе так не нравится. Валерия поднялась с колен.
— Папа, я пойду, пожалуй, на кухню. Маме надо помочь с ужином.
— Кажется, ты говорила, что уже поздно. Она улыбнулась.
— Я соврала. Только для того, чтобы ты закончил пить.
Зазвонил телефон. И в кабинете и в гостиной.
— Твоя мама подойдет. Я не могу пошевелиться. Волнуешься за своего старика-отца, а?
Она нагнулась и поцеловала его посеребренные сединой волосы.
— Ты самый лучший папка в мире!
— Спасибо. Ты очень щепетильна и требовательна. Похвала из твоих уст — большая честь.
В дверях кабинета показалась Юнити Спарроухоук.
— Это из Вашингтона. Господин Раттенкаттер.
— Скажи ему, что я возьму трубку через минуту.
— Хорошо, милый.
Она посмотрела на своего мужа и нежно ему улыбнулась. Ни замечания, ни тем более нотаций или вопросов. Слава Богу! Он улыбнулся ей в ответ. И послал воздушный поцелуй.
Валерия сказала:
— Увидимся за ужином. И больше не прикладывайся к бутылке, договорились?
— Договорились.
Когда она вышла из комнаты, Спарроухоук с трудом поднялся из кресла и на шатких ногах неуверенно подошел к столу. Главное было — добраться до стула. Ему это наконец удалось. Тяжело плюхнувшись на стул, он пододвинул к себе аппарат и снял трубку.
— Я взял, Юнити. Ты можешь положить, милая. — Затем: — Але, але, але! Господин Раттенкаттер, если не ошибаюсь? Чем же я обязан такой весьма сомнительной честью беседовать с вами?
— У тебя странный голос. Ты что, напился? Я звоню по поводу трех интересных трупов. Поля Молиза, Дориана Реймонда и Мишель Асамы.
— Слушай, если ты настолько смел, что звонишь мне прямо домой и отвлекаешь от жизни, то хотя бы не валяй дурака! Ее зовут не Мишель Асамы и тебе это прекрасно известно!
Раттенкаттер прокашлялся.
От Спарроухоука ничего не скроешь, что верно то верно.
Ныне Раттенкаттер возглавлял одну сыскную группу, которую наняла одна из ведущих вашингтонских юридических контор. Все эти годы он поддерживал постоянный контакт со Спарроухоуком. В основном, по телефону. Его это устраивало, он не возражал. Спарроухоук многого в жизни побаивался. Раттенкаттер мог понять подобное чувство.
— Я позвонил потому, что в связи с последними событиями, скажем так, поставил перед собой слишком много вопросов, на которые у меня нет ответа.
— Интересную ты жизнь ведешь. Задаешь вопросы самому себе? И сам же себе пытаешься ответить? Любопытно. Пока ты еще не различаешь чужие голоса, живущие у тебя в голове, советую обратиться к врачу.
— Мне плевать, можешь дурачиться, сколько тебе угодно. Дориан Реймонд. Поль Молиз. Теперь еще дочь Джорджа Чихары. Это тебе что-нибудь говорит?
— Если ты намекаешь на события шестилетней давности, на события, которые произошли той знойной ночью в той забытой богом стране, то я уже провел необходимые параллели, не надо меня принимать за последнего дурака. Кстати, кто нашептал тебе в ухо о трех трупах?
— Моя юридическая фирма представляет интересы некоторых крупнейших японских компаний, которые ведут дела в Штатах. Некоторые мои ребята в связи с этим работают в Токио. Я знаю все или почти все. Теперь вопрос: как, по-твоему, будут развиваться события?
Спарроухоук откинул голову и хрипло расхохотался.
— Если ты волнуешься за свою красивую задницу, то могу тебя на этот счет только успокоить. Никакого развития событий не будет. Дочь Чихары последняя. А она уже мертва. Похоже, она была единственным членом той семейки, которую мы прошляпили в ту судьбоносную ночь. Среди живущих в этом жестоком мире она уже не значится. А это следует понимать так: можешь вздохнуть с облегчением, только не захлебнись от полноты чувств воздухом.
Раттенкаттер вздохнул. Однако, спокойствие по-прежнему отсутствовало в его голосе.
— Будем надеяться, что все обстоит именно так, как ты изобразил. Мне достаточно тех хлопот, которые я имею, работая в этом очумевшем от власти и собственной значительности в городе, чтобы беспокоиться еще о том, что кто-то крадется по твоим следам от самого Сайгона. Боже, мне надо почаще дышать свежим воздухом.
— Могу это желание только приветствовать.
— У меня в Мериленде есть загородный дом. Почти круглый год пустует. Дурак я! Вот где жить-то надо человеку!
Спарроухоук дотянулся до ножа, которым вскрывают конверты.
Ему было до смерти скучно проводить время за разговором с этим недоноском. Раттенкаттер даже не знал, что представляла собой опасность, а уже поджал хвост. Действительно дурак! Попробовал бы он иметь дела с макаронниками!..
Спарроухоук сказал:
— Похоже, супруга зовет меня к ужину. Хорошо сделал, что позвонил.
— Слушай, у тебя есть мой телефон. Если услышишь что-нибудь, — что-нибудь, о чем мне следовало бы знать, — тут же позвони, о'кей?
— Буду всегда на связи. Чао.
Спарроухоук улыбнулся.
Вдруг до него донесся звон разбитого стекла с кухни... Это окно... Сторожевые псы, бегавшие вокруг дома, мгновенно залились зверским лаем. Шум подняли такой, что сразу стало ясно: на территорию вторгся нарушитель.
Спарроухоук мгновенно был на ногах. В руках у него блестел на солнце ствол «Магнума», выхваченного из левого ящика стола.
Вместе с холодной испариной пришло отрезвление.
— Пап, что это было?
Спарроухоук бросился бегом на кухню.
— Понятия не имею! Куда ты?
— В столовую. Я накрываю на стол. Мам?
Спарроухоук вылетел на порог кухни раньше своей дочери. То, что он там увидел, потрясло его настолько, что он тут же бессильно осел вниз по косяку и выронил из рук оружие.
— О, боже! О, боже! О, боже! — повторял он.
На полу, покрытом линолеумом серого оттенка, лежала истекающая кровью Юнити Спарроухоук. Ее глаза неподвижно были устремлены в потолок. Стрела с сине-белым оперением вошла сбоку в шею и вышла с противоположной стороны.
Валерия ринулась мимо отца на кухню, резко замерла на месте, схватилась руками за лицо и через несколько секунд уже, рыдая в голос, повалилась рядом со своей матерью.
— Мам? Мам? Ма-ам? О, боже! Мам, ответь мне! — Она обернулась на Спарроухоука. Во взгляде ее было безумие. — Надо срочно отвезти ее в госпиталь! Помоги! Мы должны что-то делать!
Спарроухоук почти ничего не соображал. В голове у него стоял туман. Но он отрицательно покачал головой.
— Слишком поздно.
Он слишком много видел в своей жизни разных смертей, чтобы машинально, с первого взгляда определять безнадежность положения.
Он подошел к дочери на ватных ногах и поднял ее с пола.
— Она умерла. Мама умерла.
Валерия уже потеряла над собой контроль. Она стала вырываться и кричать:
— Нет! Нет! Ты лжешь! Мы должны отвезти ее!..
Через минуту она сломалась. Прижимаясь к отцу изо всех сил, она только рыдала. Она ненавидела отца за то, что он сказал о смерти матери, она ненавидела сейчас саму жизнь за то, что она так жестока, оскорбительно, унизительно жестока до самого своего конца.
Спарроухоук прижимал дочь к себе, склонив голову ей на плечо. Собственные слезы жгли ему щеки. А внутри распространялся холод. Холодная ледяная пустота. И она медленно подбиралась к сердцу.
Догадка была невероятна, но он знал, что не ошибся.
Он поднял голову, воздел глаза к потолку и закричал:
— Юнити!
И снова прижался к дочери.
Валерия слышала, как отец слабо прошептал:
— За что, Робби?.. За что?..
* * *
— Мне очень жаль, мисс Спарроухоук. Примите мои искренние соболезнования, — проговорил Деккер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
— Я должен драться в Париже. Вы позволяете мне сделать это, и тогда я стану сотрудничать с вами до конца. Я должен выиграть суибин и доказать всем, что я лучший боец! Лучший в мире!
Ле Клер прикусил губу и задумался. Информация в обмен на турнир?..
— Когда это все начинается?
— Начало второй недели января. Отборочные бои продлятся дней пять-шесть, затем финал. Два каратиста. А между ними суибин и звание сильнейшего. Кто первый схватит, тот победил. Это... Это... Да, что там, тебе не понять!
Ле Клер еще на минуту задумался, потом хлопнул в ладоши.
— Ну, хорошо. Считай, что договорились. Ты выиграешь этот турнир и приедешь ко мне. А мы тут уж с тобой поработаем.
Робби не ожидал такого поворота. Он широко улыбнулся. Это была улыбка победы, которая далась ему легко, несмотря на все его раздражение.
— Я выиграю, можешь не сомневаться! Что, можно идти?
— Будь осторожен. Ты слышал пленку. Они все знают. Спарроухоук теперь на их стороне, а не на твоей. Принимай это во внимание.
— Я буду осторожен. Я знаю, что они идут ко мне. Я предупрежден. Это уже полпобеды. Сами они ничего не будут делать, а только ждать действий от Спарроухоука. Это их стиль работы, уж я-то знаю. Если Спарроухоук ничего не станет предпринимать, я в безопасности.
Ле Клер хлопнул его по плечу.
— Как скажешь, тебе виднее. Это все твои бывшие друзья, а не мои. О! Какие у тебя мускулы! Ты иди первым. Мы подождем несколько минут, а потом сами пойдем.
Когда за Робби закрылась дверь номера, оба агента ФБР переглянулись. В глазах их стояло изумление.
Ле Клер глянул на пол.
— Подберите магнитофон и пошли отсюда.
— Вы в самом деле отпускаете его в Париж?
— Приходится. Его не напугаешь нашими дежурными страшилками. Я таких ребят знавал. Надо будет, конечно, послать с ним парочку людей ненадежнее и покрепче. Надеюсь, что после Парижа с ним легче будет договориться. По крайней мере какое-то время он будет работать на нас, как вол, а там посмотрим.
Стоя в кабине лифта, который ехал вниз, Ле Клер задумался над возможностью того, что перед поединком на турнире суибин Робби может убить человека. Согласно данным Деккера, это был его неизменный почерк. Прокурор посмотрел на газеты, которые он держал в руке. Газеты, в которых всему миру рассказывалось о смелом шаге прокурора Чарльза Флетчера Мацео Ле Клера, который не побоялся бросить вызов сенатору Теренсу Дж. Денту.
К тому времени, как лифт доехал до вестибюля отеля, Ле Клер уже забыл о том, что Робби перед турниром, возможно, совершит очередное убийство.
* * *
Спарроухоук сидел в кабинете своего дома в Коннектикуте и пил джин с тоником. Проглотив то, что еще оставалось в последнем стакане, он попытался встать с кресла, но ему это не удалось. Стакан выскользнул у него из пальцев, а сам англичанин беспомощно рухнул обратно в кресло, по инерции мотнув головой. Встревоженная Валерия Спарроухоук опустилась на колени перед креслом отца.
— Пап, я считаю, что тебе хватит.
— «Я поднял глаза и узрилбледного коня. А на нем сидела сама Смерть». Апокалипсис. Этот поганый мир сегодня так и кишит откровениями.
— Уже поздно. Почему бы тебе не пойти в кровать и не поспать немного?
Он ткнул в нее указательным пальцем.
— Смотри сюда, юная леди. Перед тобой сидит твой родитель. Отец! — Он поднял руку, чтобы взглянуть на часы и долго не мог сфокусировать взгляд. Наконец, он понял, что часов-то на руке нет. — Черт возьми, проклятье! Кто спер мои часы? Воры в моем доме?! Поганое ворье забралось ко мне домой?! А может это твоя несчастная и зловонная горилла Биксби?!
— Во-первых, пап, она не горилла, а во-вторых, ее зовут Бодичеа. Пап... Почему ты так много пьешь? Что случилось?
Он потянулся было к упавшему стакану, но она проворно взяла его из-под самых его рук.
Он поднял глаза к освещенному потолку.
— Бледный конь. Смерть. Все случилось еще в Сайгоне. Дориан. Робби. Молиз. Я... И Деккер еще. Господин Деккер и его подружка, если точнее...
— Деккер? Это тот полицейский, который, как ты сказал, постоянно под тебя копает? И под твою компанию?
— Да, но ему до сих пор не удалось поймать нас за руку. Потому что не на чем. — Он поднял на дочь грустный взгляд. — Но нас поймал в свои сети другой. Робби, Робби, Робби... Что мне с тобой делать, приятель? Что же мне с тобой теперь делать?
Валерия отвернулась.
— Робби.
Спарроухоук взглянул на нее.
— Кстати, ты никогда мне так и не рассказывала, почему он тебе так не нравится. Валерия поднялась с колен.
— Папа, я пойду, пожалуй, на кухню. Маме надо помочь с ужином.
— Кажется, ты говорила, что уже поздно. Она улыбнулась.
— Я соврала. Только для того, чтобы ты закончил пить.
Зазвонил телефон. И в кабинете и в гостиной.
— Твоя мама подойдет. Я не могу пошевелиться. Волнуешься за своего старика-отца, а?
Она нагнулась и поцеловала его посеребренные сединой волосы.
— Ты самый лучший папка в мире!
— Спасибо. Ты очень щепетильна и требовательна. Похвала из твоих уст — большая честь.
В дверях кабинета показалась Юнити Спарроухоук.
— Это из Вашингтона. Господин Раттенкаттер.
— Скажи ему, что я возьму трубку через минуту.
— Хорошо, милый.
Она посмотрела на своего мужа и нежно ему улыбнулась. Ни замечания, ни тем более нотаций или вопросов. Слава Богу! Он улыбнулся ей в ответ. И послал воздушный поцелуй.
Валерия сказала:
— Увидимся за ужином. И больше не прикладывайся к бутылке, договорились?
— Договорились.
Когда она вышла из комнаты, Спарроухоук с трудом поднялся из кресла и на шатких ногах неуверенно подошел к столу. Главное было — добраться до стула. Ему это наконец удалось. Тяжело плюхнувшись на стул, он пододвинул к себе аппарат и снял трубку.
— Я взял, Юнити. Ты можешь положить, милая. — Затем: — Але, але, але! Господин Раттенкаттер, если не ошибаюсь? Чем же я обязан такой весьма сомнительной честью беседовать с вами?
— У тебя странный голос. Ты что, напился? Я звоню по поводу трех интересных трупов. Поля Молиза, Дориана Реймонда и Мишель Асамы.
— Слушай, если ты настолько смел, что звонишь мне прямо домой и отвлекаешь от жизни, то хотя бы не валяй дурака! Ее зовут не Мишель Асамы и тебе это прекрасно известно!
Раттенкаттер прокашлялся.
От Спарроухоука ничего не скроешь, что верно то верно.
Ныне Раттенкаттер возглавлял одну сыскную группу, которую наняла одна из ведущих вашингтонских юридических контор. Все эти годы он поддерживал постоянный контакт со Спарроухоуком. В основном, по телефону. Его это устраивало, он не возражал. Спарроухоук многого в жизни побаивался. Раттенкаттер мог понять подобное чувство.
— Я позвонил потому, что в связи с последними событиями, скажем так, поставил перед собой слишком много вопросов, на которые у меня нет ответа.
— Интересную ты жизнь ведешь. Задаешь вопросы самому себе? И сам же себе пытаешься ответить? Любопытно. Пока ты еще не различаешь чужие голоса, живущие у тебя в голове, советую обратиться к врачу.
— Мне плевать, можешь дурачиться, сколько тебе угодно. Дориан Реймонд. Поль Молиз. Теперь еще дочь Джорджа Чихары. Это тебе что-нибудь говорит?
— Если ты намекаешь на события шестилетней давности, на события, которые произошли той знойной ночью в той забытой богом стране, то я уже провел необходимые параллели, не надо меня принимать за последнего дурака. Кстати, кто нашептал тебе в ухо о трех трупах?
— Моя юридическая фирма представляет интересы некоторых крупнейших японских компаний, которые ведут дела в Штатах. Некоторые мои ребята в связи с этим работают в Токио. Я знаю все или почти все. Теперь вопрос: как, по-твоему, будут развиваться события?
Спарроухоук откинул голову и хрипло расхохотался.
— Если ты волнуешься за свою красивую задницу, то могу тебя на этот счет только успокоить. Никакого развития событий не будет. Дочь Чихары последняя. А она уже мертва. Похоже, она была единственным членом той семейки, которую мы прошляпили в ту судьбоносную ночь. Среди живущих в этом жестоком мире она уже не значится. А это следует понимать так: можешь вздохнуть с облегчением, только не захлебнись от полноты чувств воздухом.
Раттенкаттер вздохнул. Однако, спокойствие по-прежнему отсутствовало в его голосе.
— Будем надеяться, что все обстоит именно так, как ты изобразил. Мне достаточно тех хлопот, которые я имею, работая в этом очумевшем от власти и собственной значительности в городе, чтобы беспокоиться еще о том, что кто-то крадется по твоим следам от самого Сайгона. Боже, мне надо почаще дышать свежим воздухом.
— Могу это желание только приветствовать.
— У меня в Мериленде есть загородный дом. Почти круглый год пустует. Дурак я! Вот где жить-то надо человеку!
Спарроухоук дотянулся до ножа, которым вскрывают конверты.
Ему было до смерти скучно проводить время за разговором с этим недоноском. Раттенкаттер даже не знал, что представляла собой опасность, а уже поджал хвост. Действительно дурак! Попробовал бы он иметь дела с макаронниками!..
Спарроухоук сказал:
— Похоже, супруга зовет меня к ужину. Хорошо сделал, что позвонил.
— Слушай, у тебя есть мой телефон. Если услышишь что-нибудь, — что-нибудь, о чем мне следовало бы знать, — тут же позвони, о'кей?
— Буду всегда на связи. Чао.
Спарроухоук улыбнулся.
Вдруг до него донесся звон разбитого стекла с кухни... Это окно... Сторожевые псы, бегавшие вокруг дома, мгновенно залились зверским лаем. Шум подняли такой, что сразу стало ясно: на территорию вторгся нарушитель.
Спарроухоук мгновенно был на ногах. В руках у него блестел на солнце ствол «Магнума», выхваченного из левого ящика стола.
Вместе с холодной испариной пришло отрезвление.
— Пап, что это было?
Спарроухоук бросился бегом на кухню.
— Понятия не имею! Куда ты?
— В столовую. Я накрываю на стол. Мам?
Спарроухоук вылетел на порог кухни раньше своей дочери. То, что он там увидел, потрясло его настолько, что он тут же бессильно осел вниз по косяку и выронил из рук оружие.
— О, боже! О, боже! О, боже! — повторял он.
На полу, покрытом линолеумом серого оттенка, лежала истекающая кровью Юнити Спарроухоук. Ее глаза неподвижно были устремлены в потолок. Стрела с сине-белым оперением вошла сбоку в шею и вышла с противоположной стороны.
Валерия ринулась мимо отца на кухню, резко замерла на месте, схватилась руками за лицо и через несколько секунд уже, рыдая в голос, повалилась рядом со своей матерью.
— Мам? Мам? Ма-ам? О, боже! Мам, ответь мне! — Она обернулась на Спарроухоука. Во взгляде ее было безумие. — Надо срочно отвезти ее в госпиталь! Помоги! Мы должны что-то делать!
Спарроухоук почти ничего не соображал. В голове у него стоял туман. Но он отрицательно покачал головой.
— Слишком поздно.
Он слишком много видел в своей жизни разных смертей, чтобы машинально, с первого взгляда определять безнадежность положения.
Он подошел к дочери на ватных ногах и поднял ее с пола.
— Она умерла. Мама умерла.
Валерия уже потеряла над собой контроль. Она стала вырываться и кричать:
— Нет! Нет! Ты лжешь! Мы должны отвезти ее!..
Через минуту она сломалась. Прижимаясь к отцу изо всех сил, она только рыдала. Она ненавидела отца за то, что он сказал о смерти матери, она ненавидела сейчас саму жизнь за то, что она так жестока, оскорбительно, унизительно жестока до самого своего конца.
Спарроухоук прижимал дочь к себе, склонив голову ей на плечо. Собственные слезы жгли ему щеки. А внутри распространялся холод. Холодная ледяная пустота. И она медленно подбиралась к сердцу.
Догадка была невероятна, но он знал, что не ошибся.
Он поднял голову, воздел глаза к потолку и закричал:
— Юнити!
И снова прижался к дочери.
Валерия слышала, как отец слабо прошептал:
— За что, Робби?.. За что?..
* * *
— Мне очень жаль, мисс Спарроухоук. Примите мои искренние соболезнования, — проговорил Деккер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75