Субб . Служба. Регби; играли с Хэйдоком, под снегом и в грязи. Билл, как всегда, великолепен. После игры ко мне пристал один из так называемых «спортсменов», некто Силкок, с которым я познакомился раньше, на одном из матчей; он всегда крутится где-нибудь поближе к команде. Из того, что я, будучи священником, тем не менее люблю напряжение и пот честной игры, он, похоже, заключил, что меня могут интересовать и более низменные развлечения, и предложил познакомить меня с теми, кто — по его мнению — мог бы представить для меня соответствующий интерес. Я в ответ предложил познакомить его с полицией, и он ушел, потрясая кулаком и грозя отрезать мне голову «прямо по собачьему ошейнику» .
Понед . Служба. Посещение прихожан. Новогодний праздник — и в такой день Чабб делает мне предупреждение, заявляя, будто я опускаюсь в «вертеп скверны». Но ведь этот «вертеп» — весь преисполненный отчаяния род людской!
Четв . Служба. Школа для бедных. Практикуюсь в заброшенной шахте. Нахожусь в ней каждый раз не больше часа, но успеваю пережить за это время такие страдания и муки, каких не испытывал в жизни, и едва способен потом вести вечернюю службу.
Пятн . Чабб в ярости из-за «нарушения субординации» — то есть из-за того, что я съездил в Лондон и выступил там перед парламентским комитетом, в котором группка заговорщиков-реформаторов и профсоюз шахтеров пытаются «спасти» женщин от работы на шахтах. Если бы подобное «спасение» им удалось, у женщин не осталось бы иного выбора, кроме как идти наниматься на фабрики или становиться проститутками. Эрншоу превратился теперь в энергичного парламентария; я знал его еще по Оксфорду. К сожалению, его заинтересованность в этом деле не подкрепляется должным сочувствием к женщинам.
Воскр . Чабб сражен очередным приступом крупа и предоставил читать проповедь мне. В выборе темы я решил положиться на Библию. Открыв ее наугад, я попал на Исаию, 45.3 и в итоге говорил на боговдохновенную тему: «и отдам тебе хранимые во тьме сокровища и сокрытые богатства, дабы ты познал, что Я Господь, называющий тебя по имени, Бог Израилев».
Записи, сделанные в последующие дни, оказались намеренно затуманены и так невообразимо переплетены, что походили скорее на тайнопись, нежели на обычный дневник; прочесть их было практически невозможно. Перевернув страницу, Блэар окунулся в период, непосредственно предшествовавший тем событиям, что вызвали потребность в проводимом им расследовании: неделю, начинавшуюся с 15 января, — последнюю, на протяжении которой Мэйпоула еще видели в Уигане.
«Понед . Песнь Соломона гласит удивительно точно:
Дщери Иерусалимские! черна я, но красива,
как шатры Кидарские, как завесы Соломоновы.
Не смотрите на меня, что я смугла,
ибо солнце опалило меня.
Царица Савская подвергла Соломона испытаниям, он ответил на все ее вопросы, и она одарила его золотом, пряностями и драгоценными камнями. Она была африканкой: а у Соломона были, конечно, черные наложницы.
Вторн . «От плода уст своих человек насыщается добром, и воздаяние человеку — по делам рук его», — говорит Соломон. Почему же тогда преподобный Чабб обрушивает все проклятия ада на тех шахтеров, которые утоляют свою жажду пивом?
Одно время я и сам был таким же, как Чабб. Восхищался ученостью, целеустремленно готовил себя ко встрече с тем лучшим миром, что должен когда-то настать. Но Уиган изменил мои представления. Теперь я считаю, что самое главное и первостепенное — это тепло семейного очага, дружба, надежда и свет в конце туннеля. Все остальное суета сует!
Здесь у нас сосуществуют рядом два мира. Залитый светом мир домов со слугами и каретами, с походами по магазинам в поисках модных шляпок, перчаток для детей, мир пожизненной ренты и загородных пикников. И рядом с ним — другой мир, возглавляемый племенем тех, кто занимается тяжким трудом под землей или же в шахтных дворах, где воздух настолько насыщен паром и сажей, что любое время дня кажется там сумерками. В обстановке смертельной опасности для жизни и с невероятным перенапряжением физических сил этот второй мир добывает богатство, благополучие, покой и свободу для первого. Обитателям первого мира, однако, мир второй остается в самом прямом смысле слова невидим, если не считать ежедневного шествия черных и изможденных мужчин и женщин, возвращающихся через весь Уиган в кварталы Скольза. (В этом месте почерк снова стал почти нечитаемым.) Но как попасть в этот второй мир, как в него проникнуть? Вот где ключ ко всему остальному.
У кичливого адвоката есть свой дом, свои приемная и гостиная. Шахтер же, говоря словами псалма, «был сотворен втайне и чудным образом спущен трудиться в самые глубины земные». Благородные леди домогаются признания своей красоты от собственных служанок. А простая шахтерка обращает очи к Богу и поет: «Хвала Тебе, Боже, за то, что сотворил меня столь дивной, что красота моя поражает, как чудо, и вызывает благоговение перед Творцом ее!» Какой чудный, неизвестный псалом: мой самый любимый.
Среда . Посетил Мэри Джейксон, вдову. «Дом для женщин». Обязанности викария вдруг показались мне мелкими и не сопряженными ни с какими опасностями. Чувствую себя так, будто я покидаю мир удобных и благополучных судеб и перемещаюсь в другой, более реальный мир. Завтра меня ждет величайшее приключение».
Все последующие страницы дневника остались чистыми. Под обложкой, с внутренней стороны Блэар обнаружил фотографию размером с игральную карту. На ней была изображена молодая женщина во фланелевой, сложенной по-цыгански углом шали, скрывавшей половину ее театрально перепачканного лица. Одета она была в грубые мужские брюки и такую же рубаху. Юбка ее была закатана вверх и прихвачена нитками у пояса, обе руки лежали на черенке лопаты. Позади нее виднелся грубо намалеванный ландшафт: холмы и бродящие по ним стада овец. На оборотной стороне снимка было напечатано: «Фотостудия Хотема. Милгейт, Уиган».
Вспышка магния отлично высветила открытый и смелый взгляд женщины. Более того, бесформенная одежда даже подчеркивала стройность и гибкость ее тела, а плотная шаль только оттеняла четкие очертания лица. И хотя само лицо женщины было наполовину скрыто и ни фотограф, ни Мэйпоул не написали, кто изображен на снимке, Блэар сразу же узнал ту, что так пристально и прямо смотрела в объектив камеры. Это была никакая не царица Савская, но Роза Мулине. ^p
Глава седьмая
Роза и ее подружка Фло как раз выходили из дома; и хотя девушкам не удалось окончательно смыть следы угля с лиц, они тем не менее сменили шали на вельветовые шляпки. Фло остановилась в дверях, загораживая дорогу Блэару, но взгляд ее при этом поверх плеча Блэара устремлялся на улицу, в направлении киоска торговца сладостями, и в нем сквозило нетерпение.
— Вот и наш исследователь Африки, — проговорила Роза.
— Я его прошлым вечером приняла за фотографа, — сказала Фло.
— Можно мне пойти с вами? — спросил Блэар. — Угощу по дороге.
Женщины быстро обменялись взглядами, потом Роза с холодной интонацией королевы, внезапно меняющей свои планы, проговорила:
— Ступай пока одна, Фло. Я на минутку задержусь, поговорю с мистером Блэаром, а потом найду тебя.
— Стоит ли?
— Иди. — Роза подтолкнула ее в спину.
— Смотри не задерживайся. — Побалансировав поочередно на одной и другой ноге, Фло потерла клоги о внутреннюю сторону штанин, чтобы обувь заблестела; она успела переодеться в выходные клоги, обитые блестящими медными гвоздями. Шляпку ее украшал веселенький шелковый букетик герани. Блэар отступил, давая ей пройти; тяжело шагая, она протопала мимо него на улицу, вызвав у Блэара мгновенную ассоциацию со шлепающимся в воду разодетым бегемотом.
Роза впустила Блэара в дом и быстро закрыла за ним дверь. В передней комнате было темно, только в камине тусклыми оранжевыми всполохами мерцали тлеющие угли.
— Что, боитесь, Билл Джейксон может увидеть нас вместе? — спросил Блэар.
— Вам надо бояться, а не мне, — ответила Роза.
Слова она произносила с отчетливо выраженным ланкаширским акцентом, однако при желании, бесспорно, могла обходиться без всякого диалекта, поскольку в речи ее отсутствовали свойственные ланкаширцам устаревшие глагольные формы и окончания. Значит, она получила хоть какое-то образование. В домах рабочих по большей части из книг была только Библия. В ее же скромной гостиной стояли на полках книги, причем, судя по виду, их явно читали. Угли в камине негромко потрескивали. Несмотря на исходившее от них тепло, Блэара била дрожь.
— Ну и вид у вас сегодня, — заметила Роза.
— День тяжелый выдался, — отозвался Блэар.
Роза сняла шляпку и повесила ее на вешалку. Вырвавшись на свободу, волосы ее рассыпались мощной, типично кельтской гривой. Въевшаяся угольная пыль придавала ее лицу едва заметный блеск, на фоне которого, как от экстравагантной косметики, глаза казались еще огромнее, чем были на самом деле. Не произнеся больше ни слова, она повернулась и направилась в кухню, ту самую, где Блэар впервые увидел ее два дня тому назад.
— Мне подождать или идти с вами? — спросил он ей вслед.
— В гостиных с друзьями рассиживают, — не оборачиваясь, бросила Роза.
Блэар в нерешительности остановился на пороге кухни. На плите грелся чайник; в шахтерских домах было принято постоянно держать наготове горячий, крепко заваренный чай. Роза зажгла керосиновую лампу и уменьшила пламя до минимума.
— А я кто? — спросил он.
— Хороший вопрос. Соглядатай? Полицейский? Американский кузен преподобного Мэйпоула? Тот человек, из газеты, утверждает, что узнал в вас исследователя Африки. — Она налила в чашку чай, добавила немного джина и поставила чашку на стол. — Итак, мистер Блэар, кто же вы действительно такой?
Роза сделала настолько слабый огонек, что лампа начала коптить, и кухня постепенно наполнялась запахом перегревшегося стекла и гари. Роза не сводила с Блэара взгляда, словно пытаясь понять, о чем он думает; наверное, она привыкла угадывать так мысли обитателей своего маленького мирка. По всей вероятности, она была в этом мирке самым соблазнительным из всех населяющих его созданий, и это мешало сейчас Блэару и приводило его в замешательство, поскольку придавало Розе уверенность в себе.
Блэар высыпал в чашку порошок хинина.
— Это лекарство. Не бойтесь, я не заразный. Верно говорят: нельзя спать в тропических болотах. Я тому лишнее подтверждение.
— Джордж Бэтти сказал, что вы шахтер. Или, возможно, из шахтной инспекции.
Блэар осушил чашку; лихорадка била его так, словно по нему пропускали электрический ток. Он, однако, был совершенно не расположен позволять Розе задавать ему вопросы.
— Вы мне в тот раз говорили, что преподобный Мэйпоул общался со всеми шахтерками, верно?
Роза пожала плечами, и жест этот подчеркнул: надетая на ней фланелевая кофточка настолько одеревенела от въевшейся сажи, что стала твердой, будто раковина улитки.
— Преподобный Мэйпоул был страстным проповедником, — ответила она. — На него можно было нарваться в любое время, и он тут же готов был начать читать проповедь. И постоянно крутился на шахтном дворе. Мужчины даже не хотели иногда подниматься и предпочитали подзадержаться внизу из опасения нарваться на лекцию о том, что труд — святое дело. И так бывало не только на шахте Хэнни, но и на других шахтах.
— Меня интересуют не мужчины, а шахтерки.
— Он читал свои проповеди и шахтеркам, и девушкам с фабрики, и барменшам, и продавщицам. Фанатик. Но вы ведь сами знаете своего двоюродного брата, верно? Он вам так дорог, что ради него вы даже сюда примчались из Африки.
— Вообще-то я из калифорнийской линии нашей семьи.
— Говорят, будто вы из местных, родились в Уигане. У вас, должно быть, все время уходит на визиты к родственникам, обходы мест детских игр?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70