Жены и дети оказываются жертвами, а владельцы шахт закрывают на страдания этих людей глаза, потому что могут платить шахтеркам меньше, чем платили бы мужчинам.
— Правильно, и профсоюз тоже так считает, — проговорил шахтер. — Эти девки — угроза и рабочим местам, и самим устоям семейной жизни.
— Парламент уже дважды пытался изгнать их с шахтных дворов, но потерпел неудачу, от чего эти женщины стали только еще более бесстыжими. На этот раз мы просто обязаны добиться успеха. Это миссия, возложенная на меня самим Христом.
Блэар подсматривал, приоткрыв тонкой щелочкой глаза. Брови Энршоу топорщились, словно наэлектризованные: казалось, сам Иегова возвел его в помазанники Божьи, разрядив на него одну из своих молний. Жесткой и щетинистой казалась и его борода, а кроме того, из ноздрей и ушей тоже торчали густые пучки жестких волос. У Блэара возникло искушение посоветовать Эрншоу смазывать бороду сливочным маслом, чтобы сделать ее мягкой и ухоженной — женщины Сомали именно так холят свои прически, — но Эрншоу не производил впечатления человека, восприимчивого к новым идеям.
Начинало смеркаться, и проводник прошел по вагону, зажигая лампы. Эрншоу и чета Смоллбоунов старательно штудировали свои Библии. У Блэара слишком сильно колотилось сердце, из-за чего ему не удавалось заснуть, а потому он открыл свой заплечный мешок и вытащил из него пакет, который накануне вручил ему Хэнни. Деньги Блэар изъял еще тогда, не потрудившись даже глянуть на остальное содержимое конверта, состоявшее из двух листов тонкой прозрачной бумаги и фотографии с изображенной на ней командой регбистов. Страницы были исписаны аккуратным мелким почерком человека, привыкшего вести бухгалтерские книги. Блэар посмотрел на подпись в конце: О.Л.Леверетт — тот управляющий, о котором говорил Хэнни. Он вернулся к началу и стал читать.
«Я пишу это письмо как близкий друг преподобного Джона Эдуарда Мэйпоула, который поверял мне многое и исчезновение и длительное отсутствие которого лишили приходскую церковь Уигана и весь город энергичного, сильного духом и верой и решительного человека.
Как викарий нашей приходской церкви, мистер Мэйпоул помогал преподобному Чаббу в выполнении всех приходских обязанностей: отправлении служб, обучении закону Божьему, в работе церковной школы, в посещениях больных и бедных. Мистер Мэйпоул по своей собственной инициативе создал на собранные им пожертвования фонд и основал в Уигане «Дом для одиноких женщин, падших впервые». В ходе именно этой работы он встретил родственную душу в лице дочери епископа Хэнни, Шарлотты. Состоялась их помолвка, вступление в брак намечено на июль нынешнего года. Со времени исчезновения мистера Мэйпоула Шарлотта пребывает в безутешном состоянии. Помимо нее, сильнее всех страдает от его отсутствия местный рабочий класс. Мистер Мэйпоул постоянно навещал беднейшие дома и семьи. И хотя его общественная работа проходила в основном среди женщин, он был настоящим мужчиной, способным выйти на поле в составе команды по регби вместе с самыми крепкими и сильными из шахтеров, бороться честно и с полной отдачей, а если нужно, то и постоять за себя.
Я прошу прощения за то, что дальнейшая часть моего письма будет похожа скорее на рапорт полицейского. Я всего лишь пытаюсь восстановить, чем занимался Джон Мэйпоул 18 января, в тот день, когда его видели в последний раз. После заутрени, которую он отслужил вместо болевшего в тот день преподобного Чабба, мистер Мэйпоул до обеда посещал на дому выздоравливающих. Обедом ему послужили чай и кусок хлеба, которые он вкусил в доме Мэри Джейксон, вдовы. После обеда он провел занятия в церковноприходской школе, отнес продукты в городской работный дом и посетил «Дом для женщин», где наблюдал за занятиями по домоводству и уходу за младенцами. К этому времени закончился рабочий день на шахте. Мистер Мэйпоул поговорил с возвращавшимися с работы шахтерами, приглашая их на церковный вечер, который должен был состояться в следующую субботу в доме приходского священника. Видели, что последней, с кем он говорил, была Роза Мулине, сортировщица угля на шахте Хэнни. После этого Мэйпоула больше никто не видел. Поскольку мистер Мэйпоул часто пил чай в одиночестве, за книгой, и поскольку на вечер того дня у него не были намечены никакие дела, он вполне мог уединиться у себя дома, и это никому не показалось бы странным. На следующий день его отсутствие было замечено не сразу — все привыкли к тому, что он занимается широким кругом дел и бывает во многих местах, — и только уже к вечеру преподобный Чабб попросил меня заглянуть к Джону домой. Я выполнил эту просьбу и сообщил преподобному Чаббу, что, по словам экономки Мэйпоула, его постель оказалась утром неразобранной. Предпринятые после этого попытки полиции выяснить что-либо завершились безрезультатно.
Приходская церковь, семья Хэнни и друзья Джона хотели бы надеяться и ждут, что любые вопросы о его возможном местонахождении будут задаваться в такой форме и расследование будет производиться в такой манере, чтобы тот образ жизни скромного христианина, который он вел, ни в коем случае не оказался бы омрачен каким-либо скандалом или возбуждением общественного внимания.
О.Л.Леверетт,
управляющий имением «Хэнни-холл»».
Фотография была наклеена на жесткую картонную подложку. На фоне нарисованного на холсте сада двадцать игроков в самодельной форме для регби — свитерах и шортах — размещались на снимке двумя рядами: одни сидели, другие стояли. На ногах у игроков была не обычная обувь, а особые тяжелые шахтерские ботинки — клоги: кожаный верх на толстой деревянной подошве. Все игроки были крепкими и сильными, с широкими покатыми плечами, некоторые — с кривыми, как у бульдогов, ногами. Мужчина, сидевший в самом центре первого ряда, держал на коленях мяч, по которому шла сделанная белой краской надпись, объяснявшая, что именно стало поводом для снимка: «Уиган 14 — Уоррингтон 0». По краям заднего ряда стояли два игрока, своим ростом резко выделявшиеся среди других и как будто уравновешивавшие снимок. Один из них, с густой темной гривой, свирепо глядел прямо в объектив. Другой был хорош собой, с безмятежно-спокойными, как у откормленного на убой теленка, глазами. Возле этой второй фигуры была сделанная рукой Леверетта приписка: «Преподобный Джон Мэйпоул». На обратной стороне картонки было выгравировано: «Фотографическая студия Хотема, улица Милгейт, Уиган. Портреты, групповые снимки, стереоскопические изображения».
Даже если делать поправку на намеренно драматизированный стиль послания, написанное Левереттом было настоящим панегириком. Несколько сбивчивым панегириком, поскольку писавший явно не знал, числить ли пропавшего викария в живых или в мертвых и соответственно в каком времени писать о нем — настоящем или же в прошедшем. Блэара поразило и то, что, хотя Мэйпоул и был весьма заметной в городе фигурой, судя по письму, никто не поднял особого шума и не оплакивал его, когда он исчез.
Блэар принялся снова изучать фотографию. У остальных, кроме Мэйпоула, изображенных на ней мужчин был какой-то изнуренный вид. У молодых были изможденные, с глубоко запавшими глазами лица: у самых старших лица и руки казались перемазанными, однако это была не просто обычная грязь. По контрасту с ними волосы у Джона Эдуарда Мэйпоула были аккуратно зачесаны назад, а лицо отличалось гладкостью и спокойным выражением. Внешность викария несколько портило отсутствие подбородка, но, с другой стороны, эта особенность придавала ему более искренний вид.
Блэар отложил письмо и фотографию. Имя викария ему понравилось. Мэйпоул. Хорошая английская фамилия, в ней есть что-то простое, неиспорченное и одновременно эротическое, при звуках такого имени приходят мысли о девушках-язычницах, поклоняющихся своим богам и возлагающих венки и гирлянды на древний символ плодородия. Блэар сомневался, что подобные ассоциации когда-либо посещали самого викария; скорее уж мысль посетит голову мраморной статуи, это куда более вероятно, решил после недолгих размышлений Блэар. По-видимому, то же самое следовало отнести и к «безутешной родственной душе» — мисс Шарлотте Хэнни. Блэар попытался представить себе, какой она может быть, эта мисс Хэнни. Ходячая добродетель в корсете и с пучком, на всякий случай постоянно одетая в траур? Хорошенькая и глупая пустышка, способная отправиться навещать бедных в коляске, запряженной пони? Или земная и практичная, у которой всегда наготове бинты и лекарства, некое местное подобие Флоренс Найтингейл?
И без того темное небо становилось все чернее, однако не от туч, а по другой, гораздо менее приятной причине. Из окна вагона Блэару было видно нечто похожее на облако, какое обычно распространяет вокруг себя курящийся вулкан, с той только разницей, что здесь не было ни извергающегося вулкана, ни даже сколь-нибудь заметной горы; в этих краях — между Пеннинскими горами на востоке — и морским побережьем на западе расположены лишь невысокие холмы, перемежаемые неглубокими седловинами, а под всем этим, как под гигантской крышей, спрятаны в земле огромные угленосные залежи. К тому же открывшееся взору Блэара темное облако не поднималось над какой-то одной точкой; нет, оно висело черным покрывалом над всей северной частью горизонта, как будто бы вся земная поверхность там была охвачена пожаром. И только по мере приближения поезда к этому месту становилось ясно, что на самом деле линию горизонта образует бесчисленное множество дымовых труб.
Дымоходы концентрировались вокруг хлопковых фабрик, стеклодувных заводов, чугунолитейных предприятий, химических фабрик, красилен и кирпичных заводов. Но самые монументальные трубы возвышались возле угольных шахт и дворов, как будто сама земля в этих местах превратилась в одну гигантскую фабрику. Слова Блейка о «темных мельницах Сатаны» наверняка были навеяны такими вот скоплениями дымовых труб.
На улице уже почти стемнело, однако темнота наступила намного раньше положенного ей часа. Даже Эрншоу вглядывался в проплывавший теперь за окном пейзаж с каким-то благоговейным страхом. Когда позади осталось уже немалое число самых разных труб, небо приобрело пепельно-серый цвет, какой бывает при затмениях. По обе стороны железнодорожной магистрали тянулись частные подъездные пути, соединяющие шахты с каналом, что был впереди по ходу поезда. А между чересполосицей стальных нитей и дымовым покровом лежал Уиган, с первого взгляда больше похожий на дымящиеся руины, нежели на город.
Угольные разработки проникли и в сам город: повсюду взгляд натыкался на разгрузочные эстакады, возле которых возвышались черные холмы вываленной из шахтных вагонеток породы. Из некоторых таких холмов просачивался наружу угольный газ, и маленькие язычки пламени перескакивали с одного места на другое подобно голубым чертенятам. Поезд сбавил ход возле одной из шахт как раз в тот момент, когда там поднялась наверх набитая шахтерами клеть. Покрытые с ног до головы угольной пылью, они были неразличимы, и только безопасные шахтерские лампы у них в руках позволяли отделить силуэт одного человека от другого. Поезд плавно миновал вышку копра с установленным на самом ее верху огромным колесом, выкрашенным, как даже в сумеречном свете успел заметить Блэар, в красный цвет. По другую сторону железной дороги через отвалы тянулась гуськом длинная цепочка людей: многие сокращали напрямую путь домой. Блэару удалось увидеть их в профиль. Все они были в брюках и тоже с головы до ног покрыты угольной пылью, однако это были женщины.
Поезд пересек канал, прогрохотав над груженными углем баржами, проехал мимо газового завода и целой цепочки ткацких фабрик, высокие окна которых были ярко освещены, а из труб валило столько дыма, как будто это были не текстильные предприятия, а разграбленная и подожженная неприятелем крепость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
— Правильно, и профсоюз тоже так считает, — проговорил шахтер. — Эти девки — угроза и рабочим местам, и самим устоям семейной жизни.
— Парламент уже дважды пытался изгнать их с шахтных дворов, но потерпел неудачу, от чего эти женщины стали только еще более бесстыжими. На этот раз мы просто обязаны добиться успеха. Это миссия, возложенная на меня самим Христом.
Блэар подсматривал, приоткрыв тонкой щелочкой глаза. Брови Энршоу топорщились, словно наэлектризованные: казалось, сам Иегова возвел его в помазанники Божьи, разрядив на него одну из своих молний. Жесткой и щетинистой казалась и его борода, а кроме того, из ноздрей и ушей тоже торчали густые пучки жестких волос. У Блэара возникло искушение посоветовать Эрншоу смазывать бороду сливочным маслом, чтобы сделать ее мягкой и ухоженной — женщины Сомали именно так холят свои прически, — но Эрншоу не производил впечатления человека, восприимчивого к новым идеям.
Начинало смеркаться, и проводник прошел по вагону, зажигая лампы. Эрншоу и чета Смоллбоунов старательно штудировали свои Библии. У Блэара слишком сильно колотилось сердце, из-за чего ему не удавалось заснуть, а потому он открыл свой заплечный мешок и вытащил из него пакет, который накануне вручил ему Хэнни. Деньги Блэар изъял еще тогда, не потрудившись даже глянуть на остальное содержимое конверта, состоявшее из двух листов тонкой прозрачной бумаги и фотографии с изображенной на ней командой регбистов. Страницы были исписаны аккуратным мелким почерком человека, привыкшего вести бухгалтерские книги. Блэар посмотрел на подпись в конце: О.Л.Леверетт — тот управляющий, о котором говорил Хэнни. Он вернулся к началу и стал читать.
«Я пишу это письмо как близкий друг преподобного Джона Эдуарда Мэйпоула, который поверял мне многое и исчезновение и длительное отсутствие которого лишили приходскую церковь Уигана и весь город энергичного, сильного духом и верой и решительного человека.
Как викарий нашей приходской церкви, мистер Мэйпоул помогал преподобному Чаббу в выполнении всех приходских обязанностей: отправлении служб, обучении закону Божьему, в работе церковной школы, в посещениях больных и бедных. Мистер Мэйпоул по своей собственной инициативе создал на собранные им пожертвования фонд и основал в Уигане «Дом для одиноких женщин, падших впервые». В ходе именно этой работы он встретил родственную душу в лице дочери епископа Хэнни, Шарлотты. Состоялась их помолвка, вступление в брак намечено на июль нынешнего года. Со времени исчезновения мистера Мэйпоула Шарлотта пребывает в безутешном состоянии. Помимо нее, сильнее всех страдает от его отсутствия местный рабочий класс. Мистер Мэйпоул постоянно навещал беднейшие дома и семьи. И хотя его общественная работа проходила в основном среди женщин, он был настоящим мужчиной, способным выйти на поле в составе команды по регби вместе с самыми крепкими и сильными из шахтеров, бороться честно и с полной отдачей, а если нужно, то и постоять за себя.
Я прошу прощения за то, что дальнейшая часть моего письма будет похожа скорее на рапорт полицейского. Я всего лишь пытаюсь восстановить, чем занимался Джон Мэйпоул 18 января, в тот день, когда его видели в последний раз. После заутрени, которую он отслужил вместо болевшего в тот день преподобного Чабба, мистер Мэйпоул до обеда посещал на дому выздоравливающих. Обедом ему послужили чай и кусок хлеба, которые он вкусил в доме Мэри Джейксон, вдовы. После обеда он провел занятия в церковноприходской школе, отнес продукты в городской работный дом и посетил «Дом для женщин», где наблюдал за занятиями по домоводству и уходу за младенцами. К этому времени закончился рабочий день на шахте. Мистер Мэйпоул поговорил с возвращавшимися с работы шахтерами, приглашая их на церковный вечер, который должен был состояться в следующую субботу в доме приходского священника. Видели, что последней, с кем он говорил, была Роза Мулине, сортировщица угля на шахте Хэнни. После этого Мэйпоула больше никто не видел. Поскольку мистер Мэйпоул часто пил чай в одиночестве, за книгой, и поскольку на вечер того дня у него не были намечены никакие дела, он вполне мог уединиться у себя дома, и это никому не показалось бы странным. На следующий день его отсутствие было замечено не сразу — все привыкли к тому, что он занимается широким кругом дел и бывает во многих местах, — и только уже к вечеру преподобный Чабб попросил меня заглянуть к Джону домой. Я выполнил эту просьбу и сообщил преподобному Чаббу, что, по словам экономки Мэйпоула, его постель оказалась утром неразобранной. Предпринятые после этого попытки полиции выяснить что-либо завершились безрезультатно.
Приходская церковь, семья Хэнни и друзья Джона хотели бы надеяться и ждут, что любые вопросы о его возможном местонахождении будут задаваться в такой форме и расследование будет производиться в такой манере, чтобы тот образ жизни скромного христианина, который он вел, ни в коем случае не оказался бы омрачен каким-либо скандалом или возбуждением общественного внимания.
О.Л.Леверетт,
управляющий имением «Хэнни-холл»».
Фотография была наклеена на жесткую картонную подложку. На фоне нарисованного на холсте сада двадцать игроков в самодельной форме для регби — свитерах и шортах — размещались на снимке двумя рядами: одни сидели, другие стояли. На ногах у игроков была не обычная обувь, а особые тяжелые шахтерские ботинки — клоги: кожаный верх на толстой деревянной подошве. Все игроки были крепкими и сильными, с широкими покатыми плечами, некоторые — с кривыми, как у бульдогов, ногами. Мужчина, сидевший в самом центре первого ряда, держал на коленях мяч, по которому шла сделанная белой краской надпись, объяснявшая, что именно стало поводом для снимка: «Уиган 14 — Уоррингтон 0». По краям заднего ряда стояли два игрока, своим ростом резко выделявшиеся среди других и как будто уравновешивавшие снимок. Один из них, с густой темной гривой, свирепо глядел прямо в объектив. Другой был хорош собой, с безмятежно-спокойными, как у откормленного на убой теленка, глазами. Возле этой второй фигуры была сделанная рукой Леверетта приписка: «Преподобный Джон Мэйпоул». На обратной стороне картонки было выгравировано: «Фотографическая студия Хотема, улица Милгейт, Уиган. Портреты, групповые снимки, стереоскопические изображения».
Даже если делать поправку на намеренно драматизированный стиль послания, написанное Левереттом было настоящим панегириком. Несколько сбивчивым панегириком, поскольку писавший явно не знал, числить ли пропавшего викария в живых или в мертвых и соответственно в каком времени писать о нем — настоящем или же в прошедшем. Блэара поразило и то, что, хотя Мэйпоул и был весьма заметной в городе фигурой, судя по письму, никто не поднял особого шума и не оплакивал его, когда он исчез.
Блэар принялся снова изучать фотографию. У остальных, кроме Мэйпоула, изображенных на ней мужчин был какой-то изнуренный вид. У молодых были изможденные, с глубоко запавшими глазами лица: у самых старших лица и руки казались перемазанными, однако это была не просто обычная грязь. По контрасту с ними волосы у Джона Эдуарда Мэйпоула были аккуратно зачесаны назад, а лицо отличалось гладкостью и спокойным выражением. Внешность викария несколько портило отсутствие подбородка, но, с другой стороны, эта особенность придавала ему более искренний вид.
Блэар отложил письмо и фотографию. Имя викария ему понравилось. Мэйпоул. Хорошая английская фамилия, в ней есть что-то простое, неиспорченное и одновременно эротическое, при звуках такого имени приходят мысли о девушках-язычницах, поклоняющихся своим богам и возлагающих венки и гирлянды на древний символ плодородия. Блэар сомневался, что подобные ассоциации когда-либо посещали самого викария; скорее уж мысль посетит голову мраморной статуи, это куда более вероятно, решил после недолгих размышлений Блэар. По-видимому, то же самое следовало отнести и к «безутешной родственной душе» — мисс Шарлотте Хэнни. Блэар попытался представить себе, какой она может быть, эта мисс Хэнни. Ходячая добродетель в корсете и с пучком, на всякий случай постоянно одетая в траур? Хорошенькая и глупая пустышка, способная отправиться навещать бедных в коляске, запряженной пони? Или земная и практичная, у которой всегда наготове бинты и лекарства, некое местное подобие Флоренс Найтингейл?
И без того темное небо становилось все чернее, однако не от туч, а по другой, гораздо менее приятной причине. Из окна вагона Блэару было видно нечто похожее на облако, какое обычно распространяет вокруг себя курящийся вулкан, с той только разницей, что здесь не было ни извергающегося вулкана, ни даже сколь-нибудь заметной горы; в этих краях — между Пеннинскими горами на востоке — и морским побережьем на западе расположены лишь невысокие холмы, перемежаемые неглубокими седловинами, а под всем этим, как под гигантской крышей, спрятаны в земле огромные угленосные залежи. К тому же открывшееся взору Блэара темное облако не поднималось над какой-то одной точкой; нет, оно висело черным покрывалом над всей северной частью горизонта, как будто бы вся земная поверхность там была охвачена пожаром. И только по мере приближения поезда к этому месту становилось ясно, что на самом деле линию горизонта образует бесчисленное множество дымовых труб.
Дымоходы концентрировались вокруг хлопковых фабрик, стеклодувных заводов, чугунолитейных предприятий, химических фабрик, красилен и кирпичных заводов. Но самые монументальные трубы возвышались возле угольных шахт и дворов, как будто сама земля в этих местах превратилась в одну гигантскую фабрику. Слова Блейка о «темных мельницах Сатаны» наверняка были навеяны такими вот скоплениями дымовых труб.
На улице уже почти стемнело, однако темнота наступила намного раньше положенного ей часа. Даже Эрншоу вглядывался в проплывавший теперь за окном пейзаж с каким-то благоговейным страхом. Когда позади осталось уже немалое число самых разных труб, небо приобрело пепельно-серый цвет, какой бывает при затмениях. По обе стороны железнодорожной магистрали тянулись частные подъездные пути, соединяющие шахты с каналом, что был впереди по ходу поезда. А между чересполосицей стальных нитей и дымовым покровом лежал Уиган, с первого взгляда больше похожий на дымящиеся руины, нежели на город.
Угольные разработки проникли и в сам город: повсюду взгляд натыкался на разгрузочные эстакады, возле которых возвышались черные холмы вываленной из шахтных вагонеток породы. Из некоторых таких холмов просачивался наружу угольный газ, и маленькие язычки пламени перескакивали с одного места на другое подобно голубым чертенятам. Поезд сбавил ход возле одной из шахт как раз в тот момент, когда там поднялась наверх набитая шахтерами клеть. Покрытые с ног до головы угольной пылью, они были неразличимы, и только безопасные шахтерские лампы у них в руках позволяли отделить силуэт одного человека от другого. Поезд плавно миновал вышку копра с установленным на самом ее верху огромным колесом, выкрашенным, как даже в сумеречном свете успел заметить Блэар, в красный цвет. По другую сторону железной дороги через отвалы тянулась гуськом длинная цепочка людей: многие сокращали напрямую путь домой. Блэару удалось увидеть их в профиль. Все они были в брюках и тоже с головы до ног покрыты угольной пылью, однако это были женщины.
Поезд пересек канал, прогрохотав над груженными углем баржами, проехал мимо газового завода и целой цепочки ткацких фабрик, высокие окна которых были ярко освещены, а из труб валило столько дыма, как будто это были не текстильные предприятия, а разграбленная и подожженная неприятелем крепость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70