— Да, я помню. Но мы говорили о тебе.
— Мы говорили о преподобном Мэйпоуле.
— О его одержимости тобой. За день до того как он пропал, ты шла с ним по Скольз-лейн, и он сорвал с себя воротничок. Мне по-прежнему любопытно, из-за чего он это сделал.
— А я по-прежнему утверждаю, что ничего подобного не было.
— Мэйпоул хотел спуститься в шахту.
— Правда?
— Он считал себя пилигримом. Путал шахту Хэнни с Трясиной Отчаяния. А тебя считал кем-то вроде ангела.
— Я не отвечаю за то, что обо мне мужчины думают.
— А все-таки почему он так считал?
— Найди его и спроси. Тебе за это платят.
— Не за это. Я постепенно прихожу к выводу, что судьба Мэйпоула не столь уж важна: жив он или умер, пропал или его найдут. По крайней мере, для епископа. Ему важна Шарлотта. Когда она разорвет помолвку с Мэйпоулом, викарий станет епископу совершенно безразличен, путь он хоть сгниет заживо. Тогда Хэнни со мной рассчитается, отпустит меня, и я отсюда исчезну.
— Кажется, тебе именно этого и хочется.
— Буду только рад, если мне не придется разыскивать труп. Иногда у меня создается впечатление, что меня наняли лишь для того, чтобы вывести Шарлотту из равновесия.
— А ты способен это сделать?
— Похоже, я именно это и делаю, сам того не желая. Правда, она абсолютно холодна. Между нею и Мэйпоулом не было никаких чувств, по крайней мере с ее стороны, это точно.
— Может быть, она и не хотела никаких чувств. А хотела только выйти замуж, чтобы оказаться свободной.
— Ну, с Роулендом у нее никакой свободы не будет. Я даже не поверил, когда услышал об их помолвке. Они же двоюродные брат с сестрой. Мне казалось, что подобные браки не одобряются.
— Благородным все можно.
— Что ж, если Хэнни этого хочет, их дело.
— А Шарлотта?
— Она, по крайней мере, избавится таким образом от меня.
— Тебе жаль будет с ней расставаться?
— Не думаю. Так или иначе, она уже почти продана.
— Продана? Звучит как-то по-африкански.
— Да. За высшее общество. — Они чокнулись.
Роза отпила немного, глядя на Блэара, потом сняла шляпку и как бы обронила ее на пол. Это еще не было согласием остаться. Скорее просто жестом, долженствующим выразить, что ее королевское величество чем-то заинтересовалось, подумал Блэар; и жест этот в точности повторял тот, каким Шарлотта однажды опустила садовые ножницы в карман юбки.
— Так значит, ангелом? — Она позволила появиться на своем лице чему-то, отдаленно напоминающему улыбку.
— Ну, ты же не отвечаешь за то, что о вас мужчины думают.
— А самого себя — пилигримом? В Трясине Отчаяния?
— Бредущим из Трясины Отчаяния через Долину Унижений к Холму Трудностей. Всем этим пилигримам полезно бы подхватить малярию, желтую лихорадку и дизентерию одновременно.
— …Сказал он так, словно был самим дьяволом. А ты соответствуешь своей репутации.
— Дурной славе, ты хочешь сказать.
— Роуленд, вот у кого превосходная репутация, верно? — с ехидцей спросила Роза.
— О, его репутация просто великолепна. Первопроходец, миссионер, гуманист. Однажды на Золотом Береге он прихватил солдат, проводника и отправился на поиски охотников за рабами. Они обнаружили караван: дюжина бандитов с примерно сотней пленников держала путь в Кумаси после налета на север. Мужчин вели связанными друг с другом, чтобы не дать им убежать. Женщин и детей тоже. Роуленд принялся отстреливать бандитов по одному. Стрелок он классный.
— Так им и надо.
— Да, но бандиты попрятались за спины пленников, а Роуленд приказал своим солдатам стрелять в них, и те стреляли, пока бандиты не кинулись бежать, тогда Роуленд всех их перебил. Те из пленников, кто остался в живых, были в восторге, что смогут вернуться домой, но Роуленд заставил их идти к побережью, чтобы рассказать обо всем губернатору и попросить у Англии защиты. Великолепная история, правда?
— Да. — Роза подлила ему в стакан.
— Когда вождь начал возражать, Роуленд застрелил его и назначил нового. Они двинулись к побережью. Проводник ночью освободил женщин и помог им бежать. Роуленд держал всех мужчин связанными друг с другом, но каждый день несколько человек все равно убегали, поэтому он расстреливал еще нескольких, чтобы добиться от остальных послушания. Примерно двадцать человек добрались до побережья, побывали у губернатора и попросили, чтобы Британия взяла их под свою защиту. Вот почему у Роуленда такая блестящая репутация. Но поскольку проводником был я, мое отношение к этой истории такое же, как у африканцев.
— И этот человек будет следующим лордом Хэнни?
— Похоже на то.
Лицо Розы чем-то напоминало маску, ее выдавали только широко раскрытые, горящие глаза.
— А может быть, ты просто ему завидуешь, — сказала она, — потому что у тебя нет такого имени, как Хэнни.
— У него будет целых два имени: Роуленд и Хэнни. Почему бы мне ему и не позавидовать?
— Блэар… В Уигане таких фамилий нет.
— Это фамилия человека, который усыновил меня после смерти матери.
— Ты мне о нем не рассказывал.
— Он был шахтер-золотодобытчик, носил бобровую шубу и шляпу-баулер, путал Шекспира с Библией, когда бывал пьян, и молчал, когда был трезвым. Не знаю, почему он взял меня, когда мы добрались до Нью-Йорка, но не сомневаюсь, что пароходная компания была счастлива сбагрить меня с рук. Наверное, я для него был чем-то вроде приблудной собачонки, и он готов был меня держать, пока я не очень ревел и на меня шло не слишком много денег. В то время люди, которым было нечего терять, стремились в Калифорнию. Он тоже туда отправился, и я вместе с ним.
— И разбогатели?
— Не вполне. Специалист он был неплохой, но как будто под несчастливой звездой родился. Когда надо было столбить участок на склоне горы, он подавал заявку на ручей, и столбил склон горы, когда надо было вгрызаться в землю на равнине. Казалось, все принципы науки нарочно встали с ног на голову, чтобы досадить ему. Кварц указывал на наличие в отмели всего лишь золотоносных песков, а когда он продавал участок, наводнение смывало пески, и под ними обнаруживалась рудная жила. В такие моменты от него лучше было держаться как можно дальше. Но я и так с ним виделся редко, раз в несколько месяцев, однажды как-то даже не видел его целый год.
— Целый год? Как же ты жил?
— В лагере были китайцы, он им платил, чтобы они меня кормили. Очень долго я думал, что «Хай» — мое имя по-китайски. И только потом узнал, что это означает «ешь!».
— Он плохой человек, если бросал тебя.
— Я ничего не имел против. Китайцы жили большой семьей, старшие братья в ней работали подрывниками на строительстве железной дороги. Для меня они были как идолы. Через дорогу от нас жили проститутки, там было нечто вроде «Дома для женщин, совершающих падение ежечасно». Все это было довольно интересно, да и Блэар на меня не сердился, если я ставил на место книжки, которые брал у него почитать, и варил ему кофе, когда он бывал пьян. Мне он уделял столько же внимания, сколько своей собаке.
— Ты его любил? Этого Блэара?
— Конечно. И собаку любил, и, сказать по совести, собака была куда лучше, чем Блэар или я сам. В последний раз я видел старика, когда он отвез меня в Шахтную школу; после этого он вернулся в Калифорнию и пустил себе пулю в лоб.
— А ты бессердечен.
Он мог бы быть еще бессердечнее. Он никогда не задавал ей вопросов насчет того, как они выкручиваются с квартплатой, каким образом ей и Фло удается жить на зарплату шахтерок. Деньги у них явно водились, и наиболее вероятным источником этих денег был Билл Джейксон, получавший свою долю с пари, заключаемых во время боев на клогах. Блэар сознавал, что готов поддерживать иллюзию ее независимости и не обращать внимания на странное положение с домом только потому, что боялся, как бы одно неверное его слово не заставило Розу отвернуться от него.
— Значит, ты станешь миссис Билл Джейксон.
— Билл так считает.
— Билл по-прежнему караулит меня возле гостиницы. Из него бы получился неплохой столб или памятник.
— Ты ему завидуешь?
— Немного.
— Я хочу сказать, он настоящий парень, да? А ты — какое-то странное создание, про которое пишут в газетах. В разделах «прибыл-убыл».
— Это верно.
— Неизвестно откуда взявшееся, как ты сам говорил.
— Создавшее само себя на базе крайне ограниченного опыта общения с китайцами, проститутками и шахтерами.
— И бездомное.
— Вечно странствующее, неприкаянное, sui generis.
— Это что, по-латински «одинокое»?
— Мисс Мулине, из вас мог бы получиться неплохой адвокат.
Она наполнила доверху его стакан.
— А как зовут твою дочь, ту, что осталась в Африке?
— А-а… Мы с ее матерью долго об этом спорили. Она хотела, чтобы у девочки было английское имя, а я — африканское. В итоге сошлись на библейском.
— Каком же?
— Кассия. Это означает «радуга». Из Книги Иова.
— Чудесное имя, — похвалила Роза.
— И девочка чудесная. А мы далеко ушли с тобой от преподобного Мэйпоула.
— Надеюсь.
В сознании Блэара неожиданно возник образ Джорджа Бэтти и его девочек. Блэар полагал, что Бэтти ведет однообразную, скучную жизнь, а он вдруг извлек из какой-то черной дыры голубей.
— Ты от нас скоро уедешь, — проговорила Роза. — По чему из того, что есть на Золотом Береге, ты больше всего скучаешь: по женщинам или по золоту?
— Трудно сказать.
— Почему?
Блэар взял из саквояжа клубок оранжевой пряжи, отмотал с фут нити, хорошо прокрашенной яркой анилиновой краской, и завязал несколько узелков:
— Их трудно разделить.
— Узелки?
— Женщин и золото.
Он обрезал нить карманным ножом, стянул с Розиных плеч шаль и обвязал нить вокруг ее предплечья. В свете камина, на фоне въевшейся в кожу угольной пыли яркая нить резко выделялась.
— Если идти сверху вниз, то лента из королевской, ярко-красной с золотом ткани на голове, ожерелья и нагрудные пластины, сплетенные из золотых нитей, браслеты из стеклянных и золотых бусинок на запястьях и предплечьях, юбка из розовых, черных и золотых нитей, браслеты из окаменелой смолы и ножные браслеты, сплетенные из золотых проволочек. Попробуй все это себе представить.
Он отрезал еще кусок нити, сделал на нем узелки и обвязал его вокруг другой руки, потом сделал еще несколько таких же и завязал их Розе на запястьях.
— Браслеты могут быть сплетены из золотых нитей или сделаны из литого золота. Бывают они в форме цепочек, на которых висят диски наподобие монеток, золотые колокольчики, раковины, коконы, просто зерна золота.
Блэар развязал клоги, сбросил их с ног Розы и обвил нить пряжи вокруг ее голых лодыжек. Потом помог Розе подняться.
— Вот теперь ты одета полностью, — сказал он.
На ней было хлопковое платье с выцветшим рисунком и перламутровыми пуговицами, половина из которых была застегнута, половина — нет. Он аккуратно, чтобы не поломать, расстегнул все пуговицы, открыв сорочку из тонкой кисеи. Потом продел руки в плечные проемы и стянул платье и сорочку вниз.
Отрезав кусок пряжи подлиннее, Блэар завязал на нем более крупные узлы:
— Представь себе, что это — множество золотых ожерелий с амулетами и голландскими стеклянными бусами, таких массивных, что они раскачиваются при каждом движении. Сверху — нити золотых талисманов с фигурками зверей, а посредине висит самородок золота, крупный, словно кусок угля.
— А в волосах что? — спросила она.
— Волосы у тебя и так золотые.
На ней оставалась лишь кисейная нижняя юбка, самое скромное одеяние, какое только можно представить. Роза освободилась от нее и раскрыла объятия. Блэар знал, что в окно могут заглянуть в любой момент. И, если всмотреться, можно будет все увидеть. Последнюю нитку он обвязал ей вокруг талии вместо золотого пояса и отступил назад.
— Я голая? — спросила Роза.
— Для кого угодно, только не для меня.
Он на руках отнес ее наверх. Блэар чувствовал, что мужчина, не способный хотя бы на это, ей не нужен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70