Правда, были люди, которые видели преподобного и позднее, но, возможно, викарий сказал этой женщине что-нибудь заслуживающее внимания.
Блэар даже не сразу понял, что стоит на месте; он остановился так резко и неожиданно, как будто ноги его внезапно обессилели. Сейчас он видел перед собой не черные поля, а бьющуюся на подвеске пони. Ее захлестывал страх, черный, словно зев шахты, но это не был страх перед падением в ствол. В том, как билась кобылка, мотая во все стороны головой и напрягая все силы, чтобы освободиться, был ужас перед чем-то неизмеримо худшим. Вызванный этим ужасом лошадиный пот все еще покрывал его.
Блэар обнаружил, что стоит на земле, на коленях. Но то, что он сейчас испытывал, не было приступом малярии. Лошадь исчезла, ее вытеснило воспоминание о колесном пароходе, пробивавшемся куда-то в расщелине между черным морем и серым небом. Хриплое шипение волн соперничало с неровными шлепками колес по воде, и судно то немного продвигалось вперед, то застывало, тяжело и неуклюже барахтаясь на месте, то снова делало рывок вперед. Капитан старался держать раскрытую Библию так, чтобы можно было хоть что-то прочесть на ветру, таком сильном, что от него развевались даже бороды матросов. Шесть моряков держали на плечах доску с телом, завернутым в муслиновую простыню. Потом они приподняли дальний конец доски, и тело скользнуло с нее в воздух, словно бескрылый ангел. Маленький мальчик подтянулся и повис на ограждавших борт перилах, чтобы лучше видеть, что будет дальше.
У поверхности воды полет ангела закончился. Конец простыни зацепился за доску, ткань сорвалась с тела и раскрутилась, образовав огромную, бившуюся на ветру белую дугу, другим своим концом привязанную к телу. Пароход, зарываясь в морскую пену, шел вперед, и тело накрыло волной, но оно всплыло, тканью его притянуло к судну, оно ударилось о борт, погрузилось в волну, снова показалось на поверхности. Поскольку к телу был прикреплен свинцовый груз, мальчику были хорошо слышны удары о борт.
Один из матросов обрубил ткань ножом. Освободившись, простыня мгновенно вытянулась по ветру и постепенно, виток за витком, опала на воду. Тело, накрытое пенной волной, быстро исчезло из виду, хотя мальчику казалось, что какое-то время он еще видел простыню на воде. Блэар, шахтер-золотодобытчик, с которым мальчик и его мать познакомились на пароходе, потрепал мальчика по голове и произнес: «Ничего, бывает». Потом, по мере того как Джонатан подрастал и становился взрослым, ему суждено было узнать, что подобные вещи случаются сплошь и рядом.
Не поднимаясь с колен, Блэар склонился к земле и всхлипнул. — «Проклятая пони», — проговорил он про себя. Пиджак, накинутый пони на голову и порывисто треплющийся во все стороны, заставил его вспомнить о зацепившейся за доску простыне. А клеть, раскачивавшаяся на тросах, напомнила об ударах о борт корабля. Блэар забыл уже, когда он в последний раз плакал, но сейчас мучительные воспоминания рвались наружу, требуя какого-то выхода. Чертова пони!
— Вы себя хорошо чувствуете?
Блэар поднял голову. Сквозь еще застилающие глаза слезы он разглядел коляску и сидевшего в ней Леверетта. Блэар даже не слышал, как тот подъехал.
— Вполне.
— Вы, кажется, чем-то расстроены.
— Леверетт, вы поразительно тонкий наблюдатель. — Опасаясь, что у него могут хлынуть слезы из глаз, Блэар, не поднимаясь с колен, опустился набок и перекатился на спину. От этого упражнения ребра его застонали так, словно им никогда не приходилось заниматься ничем подобным. «Шел себе спокойно, — злился он, — ни с того, с сего вспомнил эти похороны в море и вдруг, неожиданно для себя, чуть не превратился в фонтан слез!»
— Помочь вам подняться?
— Если хотите мне помочь, скажите, что меня уволили и что семейство Хэнни больше не нуждается в моих услугах.
— Наоборот, епископ говорит, что весьма доволен вашей работой. И хочет, чтобы вы и дальше продолжали в том же духе.
— А что насчет Шарлотты Хэнни? — Блэар сел. — Сказал, чтобы я держался от нее подальше?
— Напротив. Епископ хочет, чтобы вы поговорили с ней еще раз.
— Вы рассказали ему, что произошло?
— Да, и он сказал, что вам следует подставить другую щеку.
Блэар рассмеялся сквозь слезы, и Леверетт добавил:
— И еще епископ сказал, что если вы не расположены будете поступить подобным образом, то защищайтесь от нападения так, как сочтете нужным.
— Епископ так сказал?! А он знает, что его дочь не выносит даже одного моего вида?
— Я рассказал ему о том, что произошло. Шарлотта и Эрншоу еще раньше сообщили ему все во всех подробностях. Так что неприятный эпизод в саду получил всестороннее освещение.
«Эпизод в саду! Чисто английский способ описания чего угодно, от убийства до газоиспускания», — подумал Блэар. Он заставил себя подняться.
— Хэнни явно не в себе, — проговорил он.
— Епископ сказал, что исчезновение преподобного Мэйпоула, слишком неотложное и важное дело, и никакие соображения личного порядка не должны мешать вашему расследованию. Кажется, он сейчас убежден более чем когда бы то ни было, что вы как раз тот человек, кто способен наилучшим образом справиться с этим делом. Он сказал, что, возможно, вы даже получите премиальные.
Блэар со злостью забросил саквояж в коляску, вскарабкался сам и уселся рядом с Левереттом.
— Не нужно мне никаких премиальных, и я понятия не имею, как справиться с «этим делом». Мун, ваш начальник полиции, считает, что Мэйпоула никогда не найдут. Возможно, он прав.
— Вы что, ездили верхом? — Леверетт потянул носом воздух. — Вас лошадь сбросила?
Блэар подумал над вопросом, потом ответил:
— Что-то в этом роде.
В гостинице Блэар переоделся. Странно, но он испытывал прилив сил и какое-то душевное очищение. Даже цвета вокруг стали как будто сочнее, свежее и ярче. Блэар сходил в канцелярскую лавку и купил лупу, чтобы читать дневник Мэйпоула. У него даже появился аппетит, и он уговорил Леверетта зайти в таверну «Скольз» съесть по пирогу с зайчатиной и по соленому угрю.
Внутри помещения висело такое густое облако едкого трубочного дыма, что хотелось немедленно заткнуть нос. У столов, где старики в кепках и засаленных шарфах играли в домино и спорили друг с другом, стояли костыли и даже инвалидная коляска; здесь же сидели молодые рабочие, у которых был сегодня выходной. Пироги в этом заведении принято было поглощать при помощи раскладных ножей, и от подобных манер Леверетт сразу же сделался чопорным и привередливым. Блэар же привык к тому, что арабы и африканцы едят вообще руками. И еще была у него слабость к такого рода картинам и застольям, он любил смотреть на беззаботных и азартных игроков, которые всегда и везде одинаковы, будь то в Аккре, Сакраменто или Уигане. Два звука отчетливо выделялись из общего шума, сливаясь каждый в свой самостоятельный ритмический хор: стук костяшек из слоновой кости и сопение глиняных трубок, когда каждый из курильщиков делал очередную затяжку.
Пиво было густо-черным, Леверетта от него зримо передернуло. Управляющий еще не снял повязку с головы и казался слегка жеваным, как пришедший по почте конверт.
— Не бывал в подобных местах с тех самых пор, как мы тайком захаживали сюда с Шарлоттой, — прошептал он.
— Она здесь бывала?!
— Когда мы были еще детьми. Нам обоим нравились соленые угри.
— Шарлотта Хэнни?! Представить себе не могу.
— Вы не знаете Шарлотты.
— Мерзкий и жестокий моллюск.
— Нет. Она… по крайней мере, когда-то была другой.
— Рыбой?
— Полной жизни, с авантюрной жилкой.
— А сейчас она полна предрассудков. По-моему, она еще слишком молода, чтобы быть умнее всех, а?
— Она образованна.
— Интересно как?
— Классические литература и история, естественные науки, французский, латынь, немного греческого…
— Понял. О шахтерах и шахтерках ей что-нибудь ведомо?
— В традициях Хэнни тайком ходить по городу. Епископ, когда был молодым, сам постоянно посещал рабочие кварталы Уигана. У мальчишек здесь принято прыгать через старые шахтные стволы. Знаете, это требует мужества. Некоторые вообще никогда не прыгали. А Хэнни был чемпионом.
— Ну, это же его шахты, верно? Быть может, стоило бы ввести правило, что право на владение шахтой дается только тому, кто способен прыгнуть через шахтный ствол. А Мэйпоул бывал здесь?
— Иногда. Он хотел страдать вместе с шахтерами, а для этого и питаться как они. Но, как он мне сказал, выяснилось, что шахтеры на самом-то деле едят хорошо. Ростбиф, баранина, ветчина и, конечно, реки пива. Джон себе такого позволить не мог, так что пришлось ему снова начать жить как викарию.
— Большинство местных прихожан посещало его церковь?
— Нет. Не знаю, заметили ли вы, но в редакции газеты продавалась книжка под названием «Ланкаширские католики: упрямые души». Ланкашир, несмотря на Реформацию, так и остался графством, где преобладает католичество. Мы же еще и самые рьяные методисты. Мы вообще всегда самые-самые, чем бы мы ни занимались. В средние века Уиган был прибежищем для беглых рабов. А во время гражданской войны мы были роялистами. Но не такими, как южане.
— Какие южане?
— Лондонцы. Южане — особые люди, они привыкли делать лишь то, что им нравится. А работа на шахте вряд ли может нравиться.
— Мэйпоул когда-нибудь носил клоги?
— Да, но надевал только на игру, потому что все остальные там тоже были в клогах.
— У него в комнате я клог не видел. А вы их когда-нибудь носили?
— Боже упаси, нет, конечно.
— А когда были ребенком?
— Мой отец никогда мне этого не позволял. Не забывайте, он же стал управляющим имением еще до моего рождения. Для сына шахтера это было огромным рывком вверх: от клерка подняться до помощника управляющего, а затем и до самого управляющего. Он любил говорить: «Больше в нашей семье ни у кого не будет кривых ног». Ноги моего деда были как обручи, оттого что мальчишкой, когда кости еще мягкие, он таскал уголь. Леверетты поднялись за одно поколение.
— Своего рода эволюция?
— Мой отец называл это изменениями к лучшему, — немного подумав, ответил Леверетт. — Отец моей матери был начальником шлюза, и я, бывало, проводил целые дни на канале — замечательное место для мальчишки: рыбалка, лошади, лодки и все такое, — пока мой отец не положил этому конец. Он был большим другом начальника полиции Муна, а Мун всегда верил в пользу изменений к лучшему для рабочих вообще и шахтеров в частности. Он только считает, что такие изменения начинаются на конце здоровой дубины. Страшный человек. Но в таком городе, как Уиган, начальник полиции — важная фигура.
— Мун просто бандит в форме.
— Неплохо сказано. — Леверетт подавил улыбку.
— Видите того человека, что режет сосиску? — Блэар кивнул в сторону стоявшего в углу столика. — Лицо черно от угля. В волосах, под ногтями, в каждой складке кожи — всюду уголь. Молескиновая куртка висит на плечах. Говорит на таком языке, что ни один англичанин его не поймет. Обут в клоги. Возьмите его, отмойте, побрейте, оденьте в лондонский костюм, обуйте в штиблеты, научите говорить по-лондонски, и вы ни за что не поверите, что это тот же самый человек. Он это вам ничем доказать не сможет. Вот только можно ли это считать изменением к лучшему?
— По-вашему, одежда делает человека?
— И мыло, — ответил Блэар.
— Знаете, во что здесь верят люди? Они убеждены, что лучшая защита от тропической жары — английская шерсть. Уверены, что это истинная правда. И они верят, что это огромное преимущество английских первопроходцев. Надо родиться англичанином, чтобы быть в состоянии понять подобное мышление.
— Без сомнения. Вот я и не понимаю, с чего это епископ сейчас более, чем когда-либо, уверен, что я самый подходящий человек для его дела. Если мне до сих пор не удалось разыскать Мэйпоула, то что же тогда, по его мнению, я делаю правильно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Блэар даже не сразу понял, что стоит на месте; он остановился так резко и неожиданно, как будто ноги его внезапно обессилели. Сейчас он видел перед собой не черные поля, а бьющуюся на подвеске пони. Ее захлестывал страх, черный, словно зев шахты, но это не был страх перед падением в ствол. В том, как билась кобылка, мотая во все стороны головой и напрягая все силы, чтобы освободиться, был ужас перед чем-то неизмеримо худшим. Вызванный этим ужасом лошадиный пот все еще покрывал его.
Блэар обнаружил, что стоит на земле, на коленях. Но то, что он сейчас испытывал, не было приступом малярии. Лошадь исчезла, ее вытеснило воспоминание о колесном пароходе, пробивавшемся куда-то в расщелине между черным морем и серым небом. Хриплое шипение волн соперничало с неровными шлепками колес по воде, и судно то немного продвигалось вперед, то застывало, тяжело и неуклюже барахтаясь на месте, то снова делало рывок вперед. Капитан старался держать раскрытую Библию так, чтобы можно было хоть что-то прочесть на ветру, таком сильном, что от него развевались даже бороды матросов. Шесть моряков держали на плечах доску с телом, завернутым в муслиновую простыню. Потом они приподняли дальний конец доски, и тело скользнуло с нее в воздух, словно бескрылый ангел. Маленький мальчик подтянулся и повис на ограждавших борт перилах, чтобы лучше видеть, что будет дальше.
У поверхности воды полет ангела закончился. Конец простыни зацепился за доску, ткань сорвалась с тела и раскрутилась, образовав огромную, бившуюся на ветру белую дугу, другим своим концом привязанную к телу. Пароход, зарываясь в морскую пену, шел вперед, и тело накрыло волной, но оно всплыло, тканью его притянуло к судну, оно ударилось о борт, погрузилось в волну, снова показалось на поверхности. Поскольку к телу был прикреплен свинцовый груз, мальчику были хорошо слышны удары о борт.
Один из матросов обрубил ткань ножом. Освободившись, простыня мгновенно вытянулась по ветру и постепенно, виток за витком, опала на воду. Тело, накрытое пенной волной, быстро исчезло из виду, хотя мальчику казалось, что какое-то время он еще видел простыню на воде. Блэар, шахтер-золотодобытчик, с которым мальчик и его мать познакомились на пароходе, потрепал мальчика по голове и произнес: «Ничего, бывает». Потом, по мере того как Джонатан подрастал и становился взрослым, ему суждено было узнать, что подобные вещи случаются сплошь и рядом.
Не поднимаясь с колен, Блэар склонился к земле и всхлипнул. — «Проклятая пони», — проговорил он про себя. Пиджак, накинутый пони на голову и порывисто треплющийся во все стороны, заставил его вспомнить о зацепившейся за доску простыне. А клеть, раскачивавшаяся на тросах, напомнила об ударах о борт корабля. Блэар забыл уже, когда он в последний раз плакал, но сейчас мучительные воспоминания рвались наружу, требуя какого-то выхода. Чертова пони!
— Вы себя хорошо чувствуете?
Блэар поднял голову. Сквозь еще застилающие глаза слезы он разглядел коляску и сидевшего в ней Леверетта. Блэар даже не слышал, как тот подъехал.
— Вполне.
— Вы, кажется, чем-то расстроены.
— Леверетт, вы поразительно тонкий наблюдатель. — Опасаясь, что у него могут хлынуть слезы из глаз, Блэар, не поднимаясь с колен, опустился набок и перекатился на спину. От этого упражнения ребра его застонали так, словно им никогда не приходилось заниматься ничем подобным. «Шел себе спокойно, — злился он, — ни с того, с сего вспомнил эти похороны в море и вдруг, неожиданно для себя, чуть не превратился в фонтан слез!»
— Помочь вам подняться?
— Если хотите мне помочь, скажите, что меня уволили и что семейство Хэнни больше не нуждается в моих услугах.
— Наоборот, епископ говорит, что весьма доволен вашей работой. И хочет, чтобы вы и дальше продолжали в том же духе.
— А что насчет Шарлотты Хэнни? — Блэар сел. — Сказал, чтобы я держался от нее подальше?
— Напротив. Епископ хочет, чтобы вы поговорили с ней еще раз.
— Вы рассказали ему, что произошло?
— Да, и он сказал, что вам следует подставить другую щеку.
Блэар рассмеялся сквозь слезы, и Леверетт добавил:
— И еще епископ сказал, что если вы не расположены будете поступить подобным образом, то защищайтесь от нападения так, как сочтете нужным.
— Епископ так сказал?! А он знает, что его дочь не выносит даже одного моего вида?
— Я рассказал ему о том, что произошло. Шарлотта и Эрншоу еще раньше сообщили ему все во всех подробностях. Так что неприятный эпизод в саду получил всестороннее освещение.
«Эпизод в саду! Чисто английский способ описания чего угодно, от убийства до газоиспускания», — подумал Блэар. Он заставил себя подняться.
— Хэнни явно не в себе, — проговорил он.
— Епископ сказал, что исчезновение преподобного Мэйпоула, слишком неотложное и важное дело, и никакие соображения личного порядка не должны мешать вашему расследованию. Кажется, он сейчас убежден более чем когда бы то ни было, что вы как раз тот человек, кто способен наилучшим образом справиться с этим делом. Он сказал, что, возможно, вы даже получите премиальные.
Блэар со злостью забросил саквояж в коляску, вскарабкался сам и уселся рядом с Левереттом.
— Не нужно мне никаких премиальных, и я понятия не имею, как справиться с «этим делом». Мун, ваш начальник полиции, считает, что Мэйпоула никогда не найдут. Возможно, он прав.
— Вы что, ездили верхом? — Леверетт потянул носом воздух. — Вас лошадь сбросила?
Блэар подумал над вопросом, потом ответил:
— Что-то в этом роде.
В гостинице Блэар переоделся. Странно, но он испытывал прилив сил и какое-то душевное очищение. Даже цвета вокруг стали как будто сочнее, свежее и ярче. Блэар сходил в канцелярскую лавку и купил лупу, чтобы читать дневник Мэйпоула. У него даже появился аппетит, и он уговорил Леверетта зайти в таверну «Скольз» съесть по пирогу с зайчатиной и по соленому угрю.
Внутри помещения висело такое густое облако едкого трубочного дыма, что хотелось немедленно заткнуть нос. У столов, где старики в кепках и засаленных шарфах играли в домино и спорили друг с другом, стояли костыли и даже инвалидная коляска; здесь же сидели молодые рабочие, у которых был сегодня выходной. Пироги в этом заведении принято было поглощать при помощи раскладных ножей, и от подобных манер Леверетт сразу же сделался чопорным и привередливым. Блэар же привык к тому, что арабы и африканцы едят вообще руками. И еще была у него слабость к такого рода картинам и застольям, он любил смотреть на беззаботных и азартных игроков, которые всегда и везде одинаковы, будь то в Аккре, Сакраменто или Уигане. Два звука отчетливо выделялись из общего шума, сливаясь каждый в свой самостоятельный ритмический хор: стук костяшек из слоновой кости и сопение глиняных трубок, когда каждый из курильщиков делал очередную затяжку.
Пиво было густо-черным, Леверетта от него зримо передернуло. Управляющий еще не снял повязку с головы и казался слегка жеваным, как пришедший по почте конверт.
— Не бывал в подобных местах с тех самых пор, как мы тайком захаживали сюда с Шарлоттой, — прошептал он.
— Она здесь бывала?!
— Когда мы были еще детьми. Нам обоим нравились соленые угри.
— Шарлотта Хэнни?! Представить себе не могу.
— Вы не знаете Шарлотты.
— Мерзкий и жестокий моллюск.
— Нет. Она… по крайней мере, когда-то была другой.
— Рыбой?
— Полной жизни, с авантюрной жилкой.
— А сейчас она полна предрассудков. По-моему, она еще слишком молода, чтобы быть умнее всех, а?
— Она образованна.
— Интересно как?
— Классические литература и история, естественные науки, французский, латынь, немного греческого…
— Понял. О шахтерах и шахтерках ей что-нибудь ведомо?
— В традициях Хэнни тайком ходить по городу. Епископ, когда был молодым, сам постоянно посещал рабочие кварталы Уигана. У мальчишек здесь принято прыгать через старые шахтные стволы. Знаете, это требует мужества. Некоторые вообще никогда не прыгали. А Хэнни был чемпионом.
— Ну, это же его шахты, верно? Быть может, стоило бы ввести правило, что право на владение шахтой дается только тому, кто способен прыгнуть через шахтный ствол. А Мэйпоул бывал здесь?
— Иногда. Он хотел страдать вместе с шахтерами, а для этого и питаться как они. Но, как он мне сказал, выяснилось, что шахтеры на самом-то деле едят хорошо. Ростбиф, баранина, ветчина и, конечно, реки пива. Джон себе такого позволить не мог, так что пришлось ему снова начать жить как викарию.
— Большинство местных прихожан посещало его церковь?
— Нет. Не знаю, заметили ли вы, но в редакции газеты продавалась книжка под названием «Ланкаширские католики: упрямые души». Ланкашир, несмотря на Реформацию, так и остался графством, где преобладает католичество. Мы же еще и самые рьяные методисты. Мы вообще всегда самые-самые, чем бы мы ни занимались. В средние века Уиган был прибежищем для беглых рабов. А во время гражданской войны мы были роялистами. Но не такими, как южане.
— Какие южане?
— Лондонцы. Южане — особые люди, они привыкли делать лишь то, что им нравится. А работа на шахте вряд ли может нравиться.
— Мэйпоул когда-нибудь носил клоги?
— Да, но надевал только на игру, потому что все остальные там тоже были в клогах.
— У него в комнате я клог не видел. А вы их когда-нибудь носили?
— Боже упаси, нет, конечно.
— А когда были ребенком?
— Мой отец никогда мне этого не позволял. Не забывайте, он же стал управляющим имением еще до моего рождения. Для сына шахтера это было огромным рывком вверх: от клерка подняться до помощника управляющего, а затем и до самого управляющего. Он любил говорить: «Больше в нашей семье ни у кого не будет кривых ног». Ноги моего деда были как обручи, оттого что мальчишкой, когда кости еще мягкие, он таскал уголь. Леверетты поднялись за одно поколение.
— Своего рода эволюция?
— Мой отец называл это изменениями к лучшему, — немного подумав, ответил Леверетт. — Отец моей матери был начальником шлюза, и я, бывало, проводил целые дни на канале — замечательное место для мальчишки: рыбалка, лошади, лодки и все такое, — пока мой отец не положил этому конец. Он был большим другом начальника полиции Муна, а Мун всегда верил в пользу изменений к лучшему для рабочих вообще и шахтеров в частности. Он только считает, что такие изменения начинаются на конце здоровой дубины. Страшный человек. Но в таком городе, как Уиган, начальник полиции — важная фигура.
— Мун просто бандит в форме.
— Неплохо сказано. — Леверетт подавил улыбку.
— Видите того человека, что режет сосиску? — Блэар кивнул в сторону стоявшего в углу столика. — Лицо черно от угля. В волосах, под ногтями, в каждой складке кожи — всюду уголь. Молескиновая куртка висит на плечах. Говорит на таком языке, что ни один англичанин его не поймет. Обут в клоги. Возьмите его, отмойте, побрейте, оденьте в лондонский костюм, обуйте в штиблеты, научите говорить по-лондонски, и вы ни за что не поверите, что это тот же самый человек. Он это вам ничем доказать не сможет. Вот только можно ли это считать изменением к лучшему?
— По-вашему, одежда делает человека?
— И мыло, — ответил Блэар.
— Знаете, во что здесь верят люди? Они убеждены, что лучшая защита от тропической жары — английская шерсть. Уверены, что это истинная правда. И они верят, что это огромное преимущество английских первопроходцев. Надо родиться англичанином, чтобы быть в состоянии понять подобное мышление.
— Без сомнения. Вот я и не понимаю, с чего это епископ сейчас более, чем когда-либо, уверен, что я самый подходящий человек для его дела. Если мне до сих пор не удалось разыскать Мэйпоула, то что же тогда, по его мнению, я делаю правильно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70