– Только-то и всего?
– А вы чего от меня ждали?
– У вас перед глазами судьба человечества, а вам ничего не приходит в голову, кроме «интересно»?
– А разве судьба человечества не интересна? – ответил я встречным вопросом. Он явно был чокнутый; мне только было пока неясно, до каких пределов. На всякий случай я счёл уместным умолчать, что судьба человечества мне абсолютно безразлична. Меня интересовала судьба только одного-единственного человека.
Он кивнул в сторону немого экрана и сказал, торопливо жуя:
– Я знаю это интервью. Они уже пару раз его передавали после того, как ей присудили Нобелевскую премию. Сейчас она как раз будет объяснять, как она работала. Что она замеряла у студентов, ни о чём не подозревающих, гормональный уровень и мозговую активность, показывая им в это время порнографию.
– Это больше похоже на развлекательный эксперимент.
– Это эксперимент с человеческим сознанием. Вот о чём идёт речь. Человеческое сознание приводится под контроль при помощи сексуально-магических практик, – у Толлара участилось дыхание, и он принялся жевать ещё энергичнее. Он размахивал руками в сторону экрана. – То, чему здесь люди так активно хлопают, не что иное, как сатанизм.
– Да? – сказал я. Такие откровения меня всегда приводят в ступор. Было видно, что у него какое-то серьёзное повреждение крыши, но когда знакомишься с конкретными проявлениями этого повреждения, поначалу теряешь дар речи.
– Чтобы я всё правильно понял, – спросил я через некоторое время, – вот та одежда, в которой многие женщины ходят по городу, как только начинаются первые тёплые дни, это тоже сатанизм?
Его брови поднялись. Гримасы остальной части лица были скрыты его дикой лохматой бородой.
– Вы иронизируете, – определил он. – Вы веселитесь, потому что не понимаете, какой план скрывается за этим.
– Но я сильно подозреваю, что вы его понимаете.
– На самом деле это совсем нетрудно. В конце концов, сатане доставляет удовольствие недвусмысленно возвещать о своих намерениях. Что он, кстати, обязан делать, ибо если он нас обманывает, то его достижения после этого не считаются. Мы должны с открытыми глазами бежать к собственной погибели, чтобы наши души принадлежали ему.
Он явно относился к тому сорту сумасшедших, которые подводят под своё безумие убедительную систему. Я взял стул и сел.
– Тогда расскажите мне, как выглядит этот план. Мне всегда хотелось это знать.
Он подвинул ко мне тарелку с кольраби и жестом пригласил меня угощаться. Видимо, высшее проявление доверия. Я взял самый маленький кусочек, потому что мне пришлось бы соврать, если бы я взялся утверждать, что сырая кольраби относится к моим любимым лакомствам.
– Вот вы упомянули легко одетых женщин, – объяснял мне Толлар устройство мира. – Но задумайтесь, кто их одевает? Модельеры. Юбки всё короче, вырезы всё глубже, облик всё более вызывающий. За этим кроется план сексуализировать общество. Для чего? Чтобы усилить нашу животную природу – раз, чтобы мы вели себя как животные: это то, что сатане нравится всегда. – Толлар при всём желании не походил на человека, у которого в жизни хоть однажды был секс, не говоря уже о достаточном опыте. – И второе, чтобы подготовить почву для таких экспериментов, как этот. Наше общество сексуализируется уже несколько десятилетий. Наши ценности полностью пришли в упадок. Поэтому и присудили этой женщине даже Нобелевскую премию, вместо того чтобы гнать её прочь за её опыты!
– За присуждением, в конечном счёте, тоже кроется сатана? – догадливо предположил я.
– Конечно. Ведь это, так сказать, канонизация этой женщины. Теперь она может продолжать и расширять свои эксперименты с общего благословения, и сатана приблизился к своей цели – овладеть человеческим сознанием – так близко, как никогда.
– И почему это так важно для него? Мир ведь и без того в его руках. Разве не скучно ему станет, когда не надо будет больше плести интриги, а достаточно лишь нажать на кнопку?
– Это слишком человеческий подход. Мы всегда хотим развлечений, увеселений, действия – и поэтому нас всё легче заполучить. Но сатана ведь хочет добиться того, чтобы мы сами выбрали его, сознательно, и когда мы это сделаем, мы будем принадлежать ему на все времена. Тогда он победил.
– Ух ты, – сказал я. – Тогда и в самом деле многое поставлено на кон.
Толлар кивнул с серьёзным выражением, какое обычно носят на лице страховые агенты.
– Всё, сосед, – сказал он. – На кон поставлено всё.
Такое изобилие открытий, потрясающих основы мироздания, необходимо было сперва переварить, с этим Толлар не мог не согласиться. Когда я объяснил ему, что удаляюсь к себе в комнату и хочу всё это обдумать, он лишь улыбнулся знающе и отпустил меня милостивым кивком головы.
Мне на самом деле необходимо было подумать. Я достал свою ночную добычу из-за шкафа, куда я из осторожности припрятал документы, разложил все на кровати и попытался в них разобраться. Но почему-то никак не мог сосредоточиться. Я слишком мало спал, весь день ничего не ел, и в голове у меня вертелись совсем другие вещи.
Например, я опять некстати вспомнил времена с Леной. Прежде всего ночи с ней. Хоть речь и шла о сексуализации – да, моё тело жаждало дать волю своей животной природе. У меня всё болело, так я истосковался по этому. И тут я читаю, что серия опытов под общим проектным названием РАСПУТИН имела целью создать средство не для повышения потенции, а для повышения сексуальной возбудимости. Кому могла прийти в голову эта умопомрачительная идея разработать средство, которое сделает человека ещё похотливее, чем он есть от природы? Разве человек снова и снова не ищет освобождения от сексуального напора? Разве сексуальное влечение между полами не то, что терзает и мучает нас, за исключением тех редких случаев, когда мы можем этому напору сдаться?
Невозможно было трезво размышлять о таких предметах; тем более невозможно при помощи размышлений стремиться что-то изменить в том положении, в каком я находился. Хоть мне и было ясно, что с Леной у меня не выйдет ничего хорошего, мне всё же смутным образом хотелось, чтобы вышло. Мне хотелось, чтобы она была здесь. Мне хотелось… я сам не знал чего.
Я достал записную книжку и отыскал в ней номер телефона старой подруги Лены, которая оказалась на месте и ещё помнила меня. Она с готовностью дала мне новый номер Лены.
– Её фамилия теперь Новицкая, и у неё трёхлетний сын Свен.
– И как она живёт?
Подруга помедлила.
– Честно говоря, мы потеряли друг друга из виду. У нее семья и всё такое, ребёнок отнимает много времени… Если ты хочешь позвонить, лучше всего сделать это между четырьмя и пятью. До этого она гуляет с малышом, а после этого приходит домой муж, и тогда ей опять некогда.
Но я всё равно позвонил тут же. Отозвался автоответчик. Неприятный мужской голос объяснил, что я позвонил семье Новицких. Новицкие, что это вообще за фамилия?
Я читал о жизни нобелевского лауреата профессора Софии Эрнандес Круз, но никак не мог сосредоточиться, принял душ, читал дальше и опять не мог сосредоточиться. Я смотрел на кусок полиэтилена на окне, как он то надувался, то снова становился вялым, а потом опять надувался…
Мне вспомнилась Кристина. Наверное, она сидит сейчас в такой же дыре, как эта. Только ей еще хуже, потому что я в любой момент могу встать и уйти, а она нет.
И каким-то образом эти бумаги должны вывести меня на её след.
Я подвинул к себе очередную стопку бумаг. Синдром ювенильной агрессии, сокращённо СЮА. Об этом я прежде не слышал, но звучало впечатляюще и будило во мне собственные детские воспоминания, от которых я бы лучше отказался. Не только на сегодня, но на всю оставшуюся жизнь. Лютые драки на каменистых площадках, проходившие со смертельной жестокостью и озлоблением. Злорадные ухмылки на лицах мальчишек, которые были больше и сильнее тебя и давали это почувствовать. Ножи, сверкнувшие на солнце, смертельный страх, пронизывающий насквозь, страх перед тем, что будет преследовать тебя, быть может, до конца дней.
Детство, если опустить все позднейшие озарения, ужасное время. Жуткий отрезок жизни. Если бы была возможность вернуться в свои двадцать лет, можно было бы ещё подумать. Но ещё раз стать двенадцатилетним? Восьмилетним? Не приведи Господь.
Стопочка бумаги представляла собой наброски нескольких статей на тему СЮА, они были полны специальных терминов, сносок, формул, графиков и запутанных фраз. Насколько я мог понять, новые исследования показали, что агрессивность мальчиков-подростков не имеет никакой связи с их характером или жизненными обстоятельствами, это болезнь, вызванная гормональной неуравновешенностью. Может ли она выровняться в организме созревающего мальчика или нет, предопределено генетически. Те, у кого она остаётся, страдают СЮА и нуждаются в соответствующем медикаментозном лечении.
Всё это было явно недавнее открытие. Передо мной был план, каким образом следует ознакомить мир с этим открытием.
Кто-то ксерокопировал календарь будущего года и вручную отметил на нём сроки публикаций нескольких статей, но потом снова перечеркнул или поставил рядом вопросительные знаки. В одном письме, датированном 20-м октября, фирма «Рютлифарм» приглашала на симпозиум на тему СЮА в Акапулько и обещала возместить расходы на проезд, проживание и питание. Всё поле бледноватого оттиска было испещрено пометками к телефонному разговору от 16 октября, в котором речь шла, по-видимому, о том, чтобы отменить мероприятие.
Между распечатками лежал простенький листок из блокнота, светло-жёлтый, с нежными красными линиями, и на этом листке кто-то – можно было предположить, что Рето Хунгербюль, – набросал по-немецки что-то вроде списка дел.
СЮА.
Напомнить П, что мы должны держать РК в настроении.
Результаты июля–сентября:
– неудовлетворительные, недостаточно чёткие
– продумать: другой способ тестирования? где? как?
– как продержать Базель в стороне до последнего?
Ф должен взять на себя на один вечер СЭК, я с П поеду к РК.
Дать СЭК расписание!
Я читал эти заметки с той знакомой благодатной щекоткой в животе, которой мне так давно не хватало. Рукописные пометки чужих людей: нет ничего более притягательного. Как будто заглядываешь прямо в мысли человека.
Эти заметки Хунгербюль писал для себя, чтобы упорядочить мысли, ничего не упустить и правильно расставить приоритеты своих решений. То обстоятельство, что я, как посторонний, с трудом понимал, о чём идёт речь, делало эту картинку ещё притягательней.
П, Ф, РК и так далее были сокращения имён, это ясно. Я мог бы написать руководство по расшифровке личных заметок, и одной из первых закономерностей было бы то, что фамилии людей почти всегда обозначаются заглавной буквой.
СЮА означает синдром ювенильной агрессии. Рето Хунгербюль, руководитель шведского представительства «Рютлифарм», явно читал результаты тестовых испытаний, которыми был недоволен. И об этом, конечно, не должны были узнать в центральном офисе. У него были тайны от вышестоящего начальства, это однозначно.
И СЭК, сдавалось мне, не могло быть ничем иным, как инициалами Софии Эрнандес Круз.
Она ему мешала. И желал бы я хотя бы смутно догадаться, в чём именно.
Между тем уже было четыре часа. Я ещё раз позвонил Лене.
– Новицкая, – ответил её голос.
Я чуть было не положил трубку, но потом всё же сказал:
– Алло, Лена. Это я, Гуннар.
Я услышал, как она задохнулась.
– Гуннар? – Это звучало так, будто её пробрала дрожь. – Гуннар, неужели… Откуда ты звонишь?
– Я снова на воле. С позавчерашнего дня.
– Хорошо. Рада за тебя. Я… Ты ведь знаешь или нет? Что я замужем и так далее?
– Как не знать, ты же назвала свою новую фамилию, – сказал я и почувствовал в собственном голосе нечто такое, чего, я надеюсь, она не расслышала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72